Он слушал Борулина, не перебивая, кивал ему и одновременно слышал обрывки других разговоров. Жена его, с неприятной кокетливостью, жаловалась раскрасневшемуся от коньяка Агееву на нового капитана «пассажира», отказавшегося взять на борт все контейнеры.
— Представляете, какое свинство? — говорила она Агееву, часто взмахивая наклеенными ресницами. — Неужели мы заслужили такое отношение? Мальчишка — и такое хамство! Каждая килька строит из себя селедку! Я еле-еле упросила подержать их в портовом складе. Но ведь теперь надо их как-то вывезти.
— Елизавета Андреевна, все сделаем, — обещал Агеев. — Я все возьму на себя…
А Борулин в это время говорил Леониду Владимировичу:
— Осточертело здесь, надо уходить. Хочу переметнуться на южный флот. Но вы сами понимаете — это не просто.
— Да, это сложно, — согласился Леонид Владимирович, зная, что, скажем, в Одесском управлении недостатка в капитанах не было, и зная также, что Борулин весьма средний капитан, каких на флоте, конечно, немало, но было бы лучше, если бы все средние стали хорошими да отличными.
И все-таки Леонид Владимирович, переполненный добрыми чувствами и желая отблагодарить Борулина за хорошую намять о себе, сказал ему:
— Но что-то можно сделать. Я приеду в Одессу и поговорю в управлении.
— Спасибо, Леонид Владимирович! Буду вам весьма обязан, — обрадовался Борулин. И, наливая себе и Леониду Владимировичу в рюмки, продолжал: — Вы капитана Орехова помните, на «Бодром» ходил? Тоже не притерся здесь. Ну, он плюнул и махнул на Восток…
И стал длинно рассказывать, как преуспевает где-то на Камчатке капитан Орехов, которого, по правде сказать, Леонид Владимирович совершенно не помнил. Потому он слушал Борулина вполуха, а сам смотрел, как Алик о чем-то шепчется с рыжей девицей, приблизив к ней птичье, как у матери, лицо и совсем согнув сутулую спину. Девица накручивала на палец рыжую прядь волос, загадочно посмеивалась и бросала по сторонам рассеянный взгляд. Лицо у нее было кукольное: круглые щечки, круглый подбородок, кругленькие глазки и ротик. Кончив шептать, Алик выщелкнул из пачки длинную сигарету, девица взяла сигарету, и они пошли на балкон курить.
Борулин все продолжал поведывать Леониду Владимировичу о капитане Орехове, а Лиза, оставив в покое Агеева, села теперь между Варварой Ильиничной и усатым диспетчером порта Краснополовым и пустилась рассказывать так, чтобы все слышали, как славно они жили за границей.
— Там прекрасная обстановка, — говорила она, взмахивая своими искусственными ресницами. — Мы в своем городке жили, как одна семья. Это очень важно, когда все дружат — не чувствуешь себя оторванным. Все праздники — вместе, дни рождения — вместе. А какую мы самодеятельность организовали! Там одна девочка была, Лорочка, дочь инспектора-механика, у нее такой бесподобный голос!.. Ручаюсь, она будет прекрасной певицей!.. Все так жалели, что уезжаем…
Леонид Владимирович напрочь отключился от Борулина с его капитаном Ореховым и слушал, как безбожно врет его жена. Ему отчего-то было забавно смотреть, с каким артистизмом она это делает, как будто сама верит, что кто-то сожалел об их отъезде, хотя прекрасно знает, что ее там терпеть не могли и звали за глаза «мадам Хрусталь».
Лысоватый Агеев, не дослушав Лизу, ушел в ванную, где под струей воды охлаждались бутылки, принес две бутылки, налил мужчинам коньяка, а женщинам шампанского. Снова все выпили, после чего Варвара Ильинична и мужчины отправились на балкон курить. Леонид Владимирович тоже вышел вслед за ними на воздух, оставив в комнате Лизу и Виктора, который лишь одни весь вечер молча пил, молча ел и старался молча всех слушать.
И там, на балконе, освещенном колеблющимся светом фонаря, пропинавшим с улицы сквозь шевелившуюся листву клена, все отчего-то вдруг стали говорить Леониду Владимировичу, что он утворит большую глупость, если выйдет на пенсию и оставит работу, стали приводить ему в доказательство всякие примеры.
— Да вы же знаете Никифорова, — убеждал его лысоватый Агеев. — Рвался человек на заслуженный отдых. «Мне, — говорил, — ничего уже не нужно, я по гроб обеспечен». Не прошло двух месяцев, как является в кадры: «Возьмите, Христа ради, назад! Если не «пассажир», то хоть какую дырявую посудину дайте, иначе с тоски подохну!»
Бывший сослуживец Леонида Владимировича по здешнему управлению, корректный, подтянутый Коржов, которого Леонид Владимирович прежде считал педантом и недолюбливал, говорил ему, примерно, то же самое:
— Поспешное решение, Леонид Владимирович, поверьте мне, крайне поспешное. Человек в шестьдесят лет концентрирует в себе ум, опыт и умение. Поступив так, вы совершите преступление перед нашим рыбным флотом. Флот нуждается в ваших знаниях и умении руководить.
Даже Варвара Ильинична, твердившая ему недавно о покое и отдыхе, сказала:
— Рано тебе, голубчик, на пенсию. Тебе еще работать да работать надо.
А усатый диспетчер Краснополов выразился так:
— Лично меня только по суду на пенсию спровадят. С какой такой стати мне заживо в гроб ложиться? Да я без работы умом тронусь.
Этот разговор внезапно круто повернул все прежние помышления Леонида Владимировича, и он стал уверять, что не собирается предаваться безделью, что по приезде в Одессу он, конечно же, вернется в свое управление, а в случае чего поедет в министерство, и ему, конечно же, предоставят прежнее место. Он изрядно захмелел и потому до слез был тронут тем, что и Агеев, и Коржов, и усатый Краснополов, и Варвара Ильинична, что все они, с кем он прежде не водил никакой дружбы, так преотлично к нему относятся.
Потом все вернулись в комнату, опять сидели за столом, и Леонид Владимирович уже стал плохо соображать, кто о чем говорит и кто кому чего доказывает. Прощаясь с Варварой Ильиничной, которая уходила раньше других, он целовался с нею и просил ее приезжать к нему в гости. Он обещал Борулину во что бы то ни стало устроить перевод в Одессу. Всем другим он тоже говорил, чтобы они бросали этот город, переселялись в Одессу, сулил им работу и квартиры. В момент минутного протрезвления он вдруг обнаружил, что ни Виктора, ни Алика с рыжей девицей в комнате нет. Никому ничего не сказав, он вышел из комнаты и, пошатываясь, направился в соседний номер, где жили Алик с Виктором. Дверь к ним оказалась незапертой.
— Александр! — строго окликнул он сына, войдя в темную комнату.
Так как никто не отзывался, он пошарил рукой по степе возле двери, нашел на ощупь выключатель и зажег свет. На кровати у окна слал Виктор, другая кровать пустовала. Леонид Владимирович подошел к Виктору.
— Где Александр? — спрашивал он Виктора, толкая его в плечо. — Отвечай мне, где Александр?..
— Не зна-аю… — сонно простонал Виктор.
— Как это ты не знаешь? — возмутился Леонид Владимирович. — Почему это ты не знаешь?! Где его эта Лиа… Лита… — не мог он вспомнить имени девицы. — Где эта рыжая стерва?..
— А что я вам… сторож? — промычал в ответ Виктор, переворачиваясь на другой бок и натягивая на голову одеяло.
— Негодяй!.. — гневно топнул ногой Леонид Владимирович, относя свой гнев и к Виктору, и к сыну с рыжей девицей. И, покачиваясь, вышел из комнаты, хлопнув что есть силы дверью.
А когда вернулся к себе и увидел, что Лиза с Агеевым отплясывают у стола «Русскую», сразу позабыл, зачем выходил. Лиза оставила Агеева и, смеясь ярким ртом, полным белых, выпяченных зубов, пошла ему навстречу, притопывая и помахивая салфеткой вместо платочка. Леонид Владимирович, почувствовав прилив молодецкой удали, подбоченился, петухом вскинул голову и устремился к жене, лихо отбивая каблуками дробь и отчаянно хлопая себя по коленям и груди.
— Ээ-хх!.. Ээ-хх!.. Ээ-хх!.. — подзадоривали его, прихлопывая в ладоши, Агеев, Борулин и Лиза.
И Леонид Владимирович разошелся вовсю: стал выделывать коленца, ходить «гусаком», пока не перешел на присядку и не упал. Все бросились к нему, подняли и усадили на кровать.
— Дав-вайте ввы-ыпьем!.. — потребовал он заплетавшимся языком.
— Хватит, хватит, спи! — смеясь, сказала жена и легонько толкнула его на подушку.
Он чувствовал, как кто-то снимал с него туфли, укрывал его, и улавливал слухом отдалявшееся, уплывавшее куда-то гудение голосов, похожее на гудение затухающего прибоя. Потом все резко оборвалось.
4
Однако вскоре его стали будить. Леонид Владимирович противился, отмахивался и норовил спрятать голову под подушку. Но Алик с Виктором одели его, вывели, крепко держа под руки, из гостиницы, усадили в такси, где он сразу же уснул. Потом его ввели в купе поезда, уложили на нижнюю полку. Он снова тотчас же уснул и проспал почти до вечера. И в этом хмельном сне ему казалось, что он плывет на «пассажире» по штормовому океану не то в Африку, не то в Индию, и все в океане качается и ходит ходуном: палуба под ногами, каюта, волны и зеленые пальмы, росшие прямо на волнах.
