Тарелки с остатками еды. Полупустая бутылка. Все курят марихуану, передавая друг другу чинарик. Тонго — с виду робкий, с девичьими ресницами молодой негр. Линда — задумчивая дама с хорошо сделанными подтяжками.
— Тонго нужны деньги наличными, — рассказывает она. — В Кении за такие операции платят наличными.
— Вы хотите делать операцию в Кении? — спрашивает Пола.
— Дома. Да. Кения. Дома, — сверкает ослепительными зубами Тонго.
У него сильный акцент.
— А почему не здесь, в Англии? Мы бы все были рядом. Мы бы вас поддержали.
— Англия нет. Кения. Кения.
— Тонго — настоящий герой, — объясняет Линда. — В Кении таких, как он, ненавидят и преследуют. Все, что они могут, это тайком собираться и носить женское белье. Но он хочет оперироваться именно там, в Кении. Чтоб стать женщиной у всех на виду. Чтоб подать пример мужества.
— Тонго не боится, — говорит мужественный транссексуал. — Другой Тонго увидит — тоже не боится.
— Слышишь, он ничего не боится, — говорит Максу Пола, — не то что ты.
— Не понял?
— Он герой, настоящий герой. А ты эгоист, — ласково говорит Пола и предлагает Тонго: — Хочешь, я тебе покажу мое белье?
— Тонго хочет красивое белье. Пола берет его за руку и уводит.
Макс затягивается чинариком и вздрагивает, когда Линда начинает гладить его по колену.
— Пола еще никогда не была ни с кем так счастлива, как с вами, Макс, — говорит Линда. — Вы ее очень любите?
— Да.
— Вы должны очень-очень ее любить. Потому что она вас очень-очень любит. Вы это знаете?
Да.
— Вы это цените? — воркует Линда.
— Да, но у меня аллергия на кошек. — Макс уже слегка одурел от непривычного курева. — Но когда мы говорим о театре, мне кажется, что никто меня так глубоко не понимал.
— Вы ее тоже понимаете глубоко, да? — гладит его ногу Линда. — Глубоко-глубоко. Вы же умеете любить. Вы такой красивый. У вас были, наверное, тысячи женщин.
— Нет, — признается Макс. — Я учился в Советском Союзе в мужской школе. Я жертва раздельного обучения. Я боялся девочек. У меня было всего раз, два, три. Три женщины. Вернее, две с половиной...
И умолкает, потому что, расстегнув ему штаны, Линда запускает туда руку.
В дверях стоит голый черный Тонго. На нем белое кружевное белье Полы — лифчик и крошечные трусики.
Макс вскакивает и выбегает из дома на улицу.
За углом дома его тошнит. Тонго в белом белье стоит рядом, курит. Из дома слышится смех Полы и Линды.
— Проклятая сука, за кого она меня принимает? — жалуется Макс. — Ведь она меня одолжила этой сексуальной психопатке!
— А тебе жалко ее трахнуть? — вдруг безо всякого акцента спрашивает Тонго.
— Я не жиголо!
— Я тоже не транссексуал, — говорит Тонго. — Но раз дают деньги, надо брать. У тебя хороший английский. Ты правда из России?
— Да. Но ты не из Кении?
— Нет-нет. Я американец. Бруклин, штат Нью-Йорк.
— И ты не режиссер?
— Почему не режиссер? Я режиссер. Я уже поставил комедию в университетском театре. Эти деньги мне нужны на новый спектакль. А пока почему бы нам с тобой вместе не поработать? Я тебя научу, как работают в Америке.
Вот этого «научу» Макс выдержать уже не мог. Он вытирает рот травой и выбегает из садика на улицу.
— Ты куда? — удивляется Тонго.
Макс ушел в никуда, даже не попрощавшись с Полой.
— Зря ты так, парень, — идет за ним Тонго. — Они хорошие, добрые бабы. Ты все слишком близко к сердцу принимаешь. Так нельзя.
Какое-то время он следует за Максом и уговаривает, но, не дождавшись ответа, отстает.
Через много лет Макс признался мне, что в ту ночь он решил явиться с повинной в Советское посольство. Он знал, что его ждут насмешки друзей и, может быть, смерть в Афганистане, но это было лучше, чем Пола и ее кошки. Денег у Макса совсем не было, и он решил идти из Винчестера в Лондон пешком.
Максу предстояло пройти семьдесят километров. Но настроение у него было прекрасное. И никогда в жизни ему так хорошо не думалось. В эту ночь, шагая в Лондон, он придумал во всех подробностях спектакль, который через десять лет принес ему славу на Бродвее.
Волшебной красоты ночной пейзаж. Макс идет по шоссе. Поля, холмы и дубравы. И звучит в голове музыка из «Вурдалаков» прадедушки Чернова.
— Ай да Николкин! Ай да молодец! — Макс подпрыгивает и танцует от охватившего его восторга бытия.
И тут его нагоняет джип, и из машины выскакивает некто невидимый за светом фар.
— Ну ты, старичок, даешь!
Услышав ночью посреди Англии русский язык, Макс замирает. И в луч света входит муж его сестры Ани, знаменитый писатель Эрик Иванов.
Вот об этом я все время думаю. Где кончается одно и начинается другое — непонятно. Все люди на свете связаны загадочными узами.
— Старичок, я дико рад, — обнимает его Эрик. — Я уже неделю тебя ищу. Мне сказали, что ты живешь у Макферсон, но адрес я надыбал только сегодня. Если б не твой черный приятель, я бы тебя не нашел. Ты что, ее послал?
-Да.
— Молодец. Художник должен быть свободным. Куда ты идешь?
— В Лондон. В наше посольство. Я решил вернуться домой.
— Ты с ума сошел. Мы же с тобой с юности мечтали о Западе. И ты это сделал. Я тобой восхищаюсь. Никаких «домой». Садись в машину.
Впереди зарево огней Лондона. В джипе у Эрика свалка — картонные ящики с магнитофонами и пакеты с одеждой, приготовленные к отправке в Москву.
— Старик, ты никому не говори, — с огромным, как всегда, убеждением рассказывает Эрик. — Это пока секрет, но через несколько лет в России все изменится. Коммунизму конец. Есть умные люди, которые уже не могут вписаться в систему.
— Какие люди? Внешняя разведка, которая спасет мир?
— Старичок, тебе не надо знать, кто эти люди, но им нужна твоя помощь.
— Сам им помогай.
— Не могу, старичок. Я у англичан под колпаком, а ты невозвращенец, и тебе доверяют.
— Кто мне доверяет?
— Все тебе доверяют. И англичане, и эти люди. В этом весь фокус. Ты им нужен, старичок. Настало твое время. Николкины всегда служили отечеству.
— Ты что, вербуешь меня в КГБ?
— Не преувеличивай. Все, что надо сделать, это открыть на твое имя счет в банке и положить туда деньги. Которые я тебе сейчас дам. За эту небольшую услугу ты можешь брать с этого счета пятьсот фунтов в месяц. Этого не хватит, чтобы тут прожить, но я буду привозить тебе из Союза черную икру. Трехкилограммовыми банками.
— Зачем?
— Ты будешь ее продавать. Половину выручки мне.
— А как ее продавать?
— Думай. Ты же режиссер.
Ясное утро. Жители Лондона спешат на работу. Макс за рулем принадлежащего Эрику джипа останавливается у входа в банк. На другой стороне улицы паб. В пабе Эрик пьет кофе.
Он видит, как Макс вылезает из машины и смотрит по сторонам. В глазах Макса явно прочитывается страх, но прочитать его некому, прохожие не обращают на Макса ни малейшего внимания.
Из-под коробок, которыми завален джип, Макс извлекает две туго набитые спортивные сумки. Роняет одну из них. Сумка приоткрывается. В ней пачки денежных купюр. Но никто не смотрит. И Макс дрожащими руками сумку закрывает.
Он идет ко входу в банк.
Англичанин придерживает дверь, помогая Максу войти. Этот англичанин — Петров. Петров работал секретарем Советского посольства в Лондоне. Сам он заниматься такими делами не мог, но приглядывал.
Макс не знал, что умные люди открывают такие счета по всему свету. Ему казалось, что будущие перемены в России зависят только от него одного. При мысли об этом он испытывал приятное головокружение.
Эрик выходит из паба, садится в свой джип и уезжает.
Петров, убедившись, что Макс в банке, исчезает в толпе.
Мой брат — человек крайне щепетильный. Ему было разрешено брать со счета до пятисот фунтов в месяц, но, хоть Макс и жил первые месяцы в полной нищете, деньги со счета он не брал никогда. Он только продавал икру, которую привозил ему Эрик.
Восемьдесят шестой год. Джип Эрика стоит на пустынной улице рядом с Гайд-парком. На коленях у Макса огромная банка с икрой.
— Старичок, — говорит Эрик, — в том, что Горбачев объявил о выводе войск из Афганистана, наша с тобой заслуга. Такие, как мы, блин, расшатали систему.
Он держится за сердце.
— Что с тобой? — замечает это Макс.
— Сердчишко стало пошаливать, блин.
— Какой блин?
— Блин — это теперь, старичок, говорят вместо «блядь». В России рождается новый язык. Новые люди, новые песни. Все стремительно меняется. Ты только послушай, что там поют на открытых концертах!
Включает на полную громкость магнитофон, и хриплый голос Шевчука разносится по Гайд-парку:
Революция, ты научила нас
Верить в несправедливость добра.
Сколько миров мы сжигаем в час
Во имя твоего святого костра.
Проходящая мимо джипа дама испуганно шарахается в сторону.
Человечье мясо сладко на вкус.
Это знают иуды блокадных зим.
— Гениально, блин! — радуется и трет сердце Эрик. — А, старичок? — и подает Максу лист бумаги. — Надо подписать вот здесь и здесь. Это доверенность на пользование твоим счетом.
