Одни коротко заявляли:
— Знаем, чего добиваются эти горожане. Слыхали!.. Не пойдем! И не зовите, братаны. Не пойдем!..
Другие сурово говорили:
— Значит, и вас, фронтовиков, уговорили? И вы заодно с ними? Ну, только вы попомните: никто на новый сход не пойдет… И мы не пойдем.
Крестьяне со средним хозяйством безнадежно махали руками и корили фронтовиков:
— Не треплите, братаны, языками!.. Знаем: вам нечего терять… А у нас могут последнюю скотину со двора увести за недоимки.
Некоторые встречали агитаторов враждебно:
— Эх, вы… Постыдились бы!.. А еще солдаты… Слушать вас тошно!
Бабы везде одно твердили:
— Не пустим воевать ни мужиков, ни парней! И на сходку не пустим.
А старики из богатых кержаков прямо заявляли:
— Не надо нам никакой власти. Наши отцы жили здесь, в Белокудриной, без царских чиновников, никакой власти не признавали. И мы проживем без городских властей.
— А как же дальше-то будем жить и управляться? — спрашивали агитаторы.
— Миром будем решать свои дела, — отвечали старики, — как господь бог в писании указал.
Время от времени фронтовики забегали в избу кузнеца и докладывали Капустину о настроениях белокудринцев. Но Капустин давал им новые наставления и вновь отправлял на уговоры мужиков и баб. К концу дня, по совету Маркела, Панфила и бабки Настасьи, Капустин согласился привлечь к агитации мельника и попросил пойти по дворам деда Степана.
— А может быть, и вы, Настасья Петровна, пойдете и поговорите со своими знакомыми женщинами? — спросил Капустин, собираясь уходить из избы.
— Нет, не пойду я, — сказала бабка Настасья, угадав намерение Капустина. — Я посижу тут с Акулей. Вас подожду.
— А что… я нужен вам?
— Нужен, — загадочно молвила Настасья Петровна.
— Говорите сразу, сейчас, здесь.
— Нет. Разговор у нас будет большой, — сказала бабка Настасья. — Идите… куда задумали… А я подожду.
* * *
Лишь только Капустин вошел в дом старосты, его забросали вопросами:
— Ну, как настроен народ?
— Что говорят мужики?
— Бабочки-то шумят? — спросил старшина, посмеиваясь.
— А я ведь посылал своих ребят, — сказал староста. — Тихонько мы разузнали — чего толкуют мужички и бабы.
Капустин присел на табуретку, которую угодливо подставил ему старшина, и ответил:
— Пока… все упираются! Все наотрез отказываются идти на собрание.
— А вы говорили, что хорошо знаете деревню! — съехидничал Немешаев. — Нет… ее, деревню-то… надо изучать да изучать!
— А мне нечего ее изучать, — сухо сказал Капустин. — Я полжизни прожил в сибирской деревне.
Немешаев спросил Капустина:
— Что же будем делать?.. Быть может, поедем дальше? А белокудринцев оставим в покое… Пусть варятся в собственном соку!
— На это я не согласен, — ответил Капустин. — Я, лично, думаю так: вам и товарищу Прихлебаеву надо посидеть здесь, а старшине и старосте надо сейчас же обойти несколько дворов и официально объявить, что в нынешнем году никаких налогов и недоимок собирать никто не будет.
Старшина и староста замялись, закряхтели, закашляли. А солдат вскочил на ноги, зашумел:
— Я считаю, товарищ Капустин, что вы опять срываете задание Временного правительства!
Капустин спокойно сказал:
— И впредь буду срывать… везде, куда мы поедем…
— Это безобразие! — крикнул Прихлебаев.
Немешаев добавил:
— Чистейшая демагогия!
Капустин пожал плечами:
— Это уж как вам угодно, так и считайте. А я как до сих пор говорил, так и дальше буду говорить крестьянам. Буду говорить, что правительству капиталистов и помещиков ни копейки денег давать не следует.
Немешаев ехидно засмеялся:
— А мы тоже не будем сидеть сложа руки. Постараемся покрепче разоблачить вашу антигосударственную и антипатриотическую проповедь!
— Посмотрим! — сказал Капустин, подкручивая свои седые усы и хмурясь. — Но я не ручаюсь, что при тех настроениях, которые вы создали своими речами в этой деревне, вам удастся завтра еще раз выступить на собрании.
При этих словах старшина и староста многозначительно переглянулись.
Обращаясь к старосте, старшина сказал:
— Ну, как, Филипп Кузьмич, может быть, пойдем? Походим по деревне? Позовем еще разок мужичков на сход-то… а?
Староста крякнул и, к удивлению Немешаева и Прихлебаева, ответил:
— Пойдем, пожалуй… походим… потолкуем с мужиками.
Еще раз запылало солнце над лесом, над деревней Белокудрино и над зеленым ковром обширного выгона, где одиноко торчала старая мельница с дырявыми крыльями и с узеньким крылечком, над которым развевался небольшой красный флаг.
Еще раз собралась около мельницы толпа белокудринских мужиков, баб, парней и девок.
Но сегодня около мельницы не слышно ни разговоров, ни шуток. Лица мужиков и баб были суровы и насторожены, а парни и девки поглядывали по сторонам и в сторону крылечка с нескрываемым любопытством. На крылечке, плотно прижимаясь друг к другу, стояли и поджидали подходивших — старшина, староста, солдат Прихлебаев, старичок Немешаев, вновь прибывший горожанин Капустин и кузнец Маркел.
Капустин стоял в самом центре крылечка, под развевающимся над его головой красным флагом. На крылечке тоже все молчали — поджидали и подсчитывали подходивших граждан.
Сегодня вокруг мельницы не бегали и не визжали ребятишки — родители приказали им не выходить из деревни, но они собрались на конце улицы и издалека наблюдали за тем, что делалось около мельницы.
Прошло с четверть часа после того, как к мельнице подошли Теркин и его жена. Из деревни больше никто не появлялся.
Обращаясь к старшине, староста негромко молвил:
— Пожалуй, пора начинать, Илья Андреич. Видать, никто больше не придет. А кто запоздает, тот сам на себя пусть пеняет.
— Пожалуй, пора, — согласился старшина и, обращаясь к Капустину, спросил его: — А вы как считаете, товарищ Капустин, — начнем? Народу собралось, пожалуй, больше вчерашнего.
Капустин ответил:
— Да, можно открывать собрание. — Он взглянул в сторону деревни и добавил: — Больше никого не видно.
Немешаев тоже предложил:
— Пора открывать.
Старшина выступил вперед.
— Значит, я открою собрание, раз все за открытие…
Но Капустин перебил его:
— Почему вы?.. Я считаю это собрание первым свободным собранием граждан деревни Белокудриной. Пусть граждане сами свободно и выскажутся, кому вести это собрание… Я считаю…
И не успел Капустин закончить свою речь, как со всех сторон раздались выкрики:
— Вы и открывайте!
— Пусть товарищ Капустин…
— Открывайте!
— Вас просим!
Это кричали фронтовики.
Капустин громко сказал:
— А, может быть, старшина откроет?
— Нет, нет! — закричали фронтовики. — Вас просим!
— Вы открывайте!
Капустин взмахнул рукой:
— Проголосуем, товарищи! Голосами решим! Я прошу поднять руку тех, кто желает, чтобы собрание открыл старшина…
Неуверенно и недружно вверх поднялось десятка два рук мужиков и стариков, а бабы даже не пошевелили руками.
Капустин шутливо сказал:
— Ну, ну, подружнее голосуйте! Ведь за старого знакомого голосуете! Женщины! А вы чего? Голосуйте!
— Я протестую! — крикнул Немешаев. — Так нельзя!.. Это нарушение демократии!
Капустин повернулся к нему:
— А вот теперь вы спросите граждан: кто из них желает, чтобы я открыл собрание? Считаю, что это будет вполне демократично.
Немешаев пофыркал носом, провел рукой по бороде и, обращаясь к собранию, громко произнес:
— Теперь я прошу поднять руку тех граждан, которые желают, чтобы собрание открыл товарищ Капустин! Прошу…
Над головами мужчин и женщин сразу взметнулось множество рук.
— Большинство, — хмуро проговорил Немешаев и повернулся к Капустину: — Открывайте собрание…
Капустин улыбнулся и, подкрутив седой ус, обратился к собранию:
— Спасибо, товарищи, за честь, которую вы оказали мне…
Два дня шумели и упирались белокудринцы — не хотели выбирать сельский комитет. Только после того, как старшина заверил мужиков, что в этом году не будет сбора податей, только после этого выбрали в комитет старосту Валежникова, дегтярника Панфила Комарова, мельника Авдея, богатея Гукова и старика Павла Рябцова.
Городские гости вместе со старшиной уехали дальше — в переселенческие поселки. А белокудринцы разъехались по лугам — покос доканчивать. Но не успели сено в стога сметать, как стала поспевать рожь — страда началась. После того надо было пары перепахивать — землю под озими готовить. А там и молотьба подоспела. Некогда было про революцию да про свободу думать. Только к покрову и вспомнили.
