— Наверно, уже давно дома, — предположила Анастасья. — Не волнуйтесь, Елена Павловна. Куда они денутся? Мы насквозь прочесали Качалинскую балку. Нашли бы хоть живых, хоть мертвых.
Но беспокойство не оставляло Елену и по дороге в хутор, хотя в машине было весело, охотники вспоминали разные смешные приключения. Елена чувствовала локоть Бородина, и это прикосновение было приятное и волнующее.
При выезде из леса снова попалась стая куропаток— паслась близ дороги. Солнце красными закатными лучами высвечивало, подкрашивало каждую птицу, на редкость крупную. Шофер остановил машину. Из кузова, перегнувшись через борт, в кабину заглянул Захар:
— Василий Никандрович, может, подстрелим пернатой дичи? Одного зайца маловато.
Бородин, любуясь стаей, покачал головой:
— Жалко! Видно, устали за день куропатки, как и мы. Снег вон какой, морозы прижимают. Тяжелая для них предстоит зима… Поехали! — Бородин локтем подтолкнул шофера.
— Анастасия пригласила на зайчатину. Пойдем? — предложил он при въезде в хутор, и Елена не возражала, только попросила сначала подвезти домой, чтобы удостовериться в благополучном возвращении Филиппа Артемовича с охоты.
Сайкина они нашли за столом, прочищающего разобранное ружье.
— Куда же вы делись? Столько беспокойства доставили людям! — воскликнула Елена с порога, не скрывая радости при виде живого и здорового Филиппа Артемовича.
Сайкин нахмурился:
— Не получилось охоты.
— Почему? Что такое? — спросил Бородин, входя в комнату вслед за Еленой.
— Все из-за Чопа. Испортил обедню.
Какая-то перемена произошла в Сайкине: то ли успокоился, не видел причин волноваться за свое благополучие, то ли боялся навсегда потерять Елену, и уже не смотрел волком на Бородина, как прежде.
— Ничего не подстрелили? Пустые? — спросил Бородин сочувственно. — Так я вас выручу!
Сайкин и возразить не успел, как Бородин выбежал вон из хаты и туг же вернулся, держа за задние лапы самую пушистохвостую из подстреленных лисиц.
А с кумовьями действительно приключилась история. Сайкин был в засаде и чутко прислушивался к лесной тишине, держа наготове свою двуствольную меткую тулку. От напряжения на глаза навертывались слезы, и казалось, что любой пенек вот-вот обернется зайцем или огнехвостой лисой.
Чу! Раздвинулись кусты. Ближе, ближе шорох… Да никак сразу два зайца? Не поймаешь их на одну мушку, хоть и идут рядышком… Грохочет дублет. Филипп Артемович опускает ружье и слышит надсадный крик: «Ноги, ох ноги!» Что за чертовщина? Подбегает к своей добыче и видит на снегу соседа в белом маскхалате и побитые дробью валенки.
— Прости меня, кум, — взмолился Филипп Артемович. — Маскхалат твой попутал.
— Повылазило тебе… Ох, ноги!
— Я все на землю, между деревьев присматривался.
— Пропал я, пропал!
— Обопрись на плечо, я тебя быстро домой доставлю.
— Не могу… ноги.
— Тогда я тебя волоком.
Филипп выломал две длинные жерди, связал ремнями, бросил поверх полушубок, бережно уложил кума, впрягся, как лошадь, и, кряхтя, поволок.
— Полегче, полегче, — застонал Чоп. — Ружье болтается.
— Давай мне.
— Не тяжело будет?
— Ничего, донесу. Виноват я перед тобой, кум. Ты меня прости, маскхалат попутал, ей-богу!
— Ягдташ, может, тоже возьмешь, как бы не потерялся.
— Давай заодно. Ты потерпи, кум, я живо.
Сто потов прошибли Филиппа, десять километров тянул он соседа на жердях, а когда показался хутор, грузно опустился на землю, зевая, как рыба на суше.
— Нет больше сил, кум. Сердце разрывается. Задвахнусь.
— Ты меня дотащи хоть до левад.
— Ох, не могу, кум…
— Отдохни, я потерплю.
Только к вечеру добрались до крайних хат. Ог Филиппа валил пар, как от загнанной лошади. Он лег рядом с соседом навзничь и вытаращил в небо глаза, готовый принять смерть. А Чоп как ни в чем не бывало поднялся и пошел к своему дому.
Филипп глазам своим не верил, и такая его взяла оторопь, что он не мог выдавить из себя слова.
Чоп вовремя скрылся в доме, а то бы ему не миновать картечи, которую засадил в ствол Филипп, страшно вознегодовав.
— Стерва! Хитрая ты стерва, а не кум! — в сердцах крикнул он и со зла пальнул в стаю галок на помойке.
Узнав об этом происшествии, охотники посмеивались:
— Вот штука! Перехитрили-таки Филиппа Артемовича. Никому до сих пор не удавалось.
— Это ему Чоп за бидоны с медом отомстил!
Шофер подрулил к дому Анастасьи, где уже было полно народу. Хозяйка, ничего не подозревая, усадила Бородина далеко от Елены, на которую у нее были свои заглядки.
— А наша гостья все одна, одна, — заметил кто-то из мужчин.
— Не горюй, Елена Павловна! — подхватила хозяйка. — Мы вам такого кавалера найдем в хуторе, какого в Приветном днем с огнем не сыщешь.
Елена тайком взглянула на Бородина и перехватила его веселый взгляд.
— В моем положении сейчас не до женихов, Анастасья Кузьминична, они мне что-то и в голову не идут, — сказала она, краснея.
— Беда, и только! — воскликнула Нюра и почему-то вызывающе посмотрела на мужа. — Ходит девушка холостая, все удивляются: почему холостая? Или ей наши женихи не нравятся? Или она сама с изъяном? А вышла замуж, значит, прощай самостоятельность! Упаси боже, одной прийти в компанию. Сразу: «А муж где? Почему одна? Да как же это гулять без мужа? Чего доброго, можно и глупостей наделать…»
Захар подивился Нюре:
— Отчего это ты раскудахталась?
— Вот видите, Елена Павловна, уже не так говорю. Мой вам совет: не спешите замуж. Гуляйте, пока гуляется.
Молодожены за последнее время оба пополнели и менялись на глазах. У Нюры округлился живот, и она прикрывала его концами накинутой на плечи цветастой шали. На платье — жирное пятно, из-под платка выбилась косица волос, и Нюра не убирала ее. Появилась в ней незнакомая доселе смелость в суждениях и какая-то небрежность к внешним условностям. Захар тоже повзрослел, подобрел, на смену юношеской несдержанности пришли мужская основательность и трезвость. Он превращался в того закоренелого степняка, который любит плотно поесть, к тридцати годам заметно раздается вширь и грубеет лицом, но не утрачивает веселого характера, в работе не знает усталости, словно родился на тракторе или грузовике, ходит в заскорузлых от машинного масла и пыли штанах, в одной и той же рубашке за баранкой и дома, обычно добрый хозяин и семьянин, но может иной раз и «отбиться от рук» — все зависит от жены. Но Нюра оказалась из тех «жинок», которые держат «чоловика» в ежовых рукавицах.
Елене и нравилась эта перемена, и вызывала недоумение: неужели она сама опростится, утратит девичий задор, как только выйдет замуж? Казалось, она навсегда сохранит в себе живой интерес к окружающему миру, ненасытность жизнью.
— Теперь нашей гостье трудно найти жениха, — снова вмешалась в разговор Анастасья. — Разборчива, верно, стала!
На другом конце стола Засядьволк взмахнул вилкой, требуя внимания. (В охоте он не участвовал, но, узнав о приезде Елены, захотел ее видеть и при встрече долго сокрушался: «Зря, зря тебя отпустил! Нагоняй был от Василия Никандровича. А что я мог поделать, если ты одно и то же заладила: „Молода еще…“? Рассудил: верно, молода! Ну а как теперь, будешь вертаться в родной колхоз?»)
— Елена Павловна холостая, а я вдовец! — смеясь, воскликнул Засядьволк. — Вот и поухаживаю. Гляди, таким манером перетащу в Таврический!
Хозяйке это не понравилось, и она погрозила пальцем:
— Ишь какой быстрый на девчат! А куда же нам, бабам, деваться?
Елене было странно, что ее еще называют девушкой. Недавно она гордилась, когда мальчишки звали ее «тетей» — наконец-то повзрослела. «А, — подумала она. — Надо отдыхать, веселиться!»
Рислинг был молодой, закуска была щедрая, приготовленная руками хозяйки — не покупная. Анастасья вкусно, изобильно готовила, была домовитая женщина, любила в доме чистоту, уют и достаток. Одетая в самое лучшее платье и подвязанная белейшим накрахмаленным фартуком, она все суетилась у стола, осведомлялась у гостей о вкусах и подавала закуску, хотя на столе уже не было свободного места и ставили тарелку на тарелку. Анастасья виновато, застенчиво улыбалась и просила Елену не стесняться, быть как дома.
— Мы привыкли к простоте. Положить вам маринованного винограда? Я и забыла о нем… Делала по собственному рецепту. Одну секунду! — И сорвалась с места, несмотря на возражение гостьи.
На другом конце стола захохотал, затряс руками, как после ожога, Дмитрий Дмитриевич Рубцов: чем-то его рассмешил Захар. Для Бородина не был неожиданностью переезд бывшего уполномоченного на местожительство в Таврический, где он занялся своим настоящим делом — преподаванием естествознания в школе. «Вы сами говорили, Василий Никандрович, — сказал он при встрече не то шутя, не то всерьез, — что из-за окуней да раков есть полный смысл поселиться в Таврическом. Вот я и последовал вашему совету».
