интересно, как же чабан сумел достичь таких результатов и правильны ли утверждения зоотехников. И он сам решил съездить к Кулдашу-ота. Отара паслась, рассыпавшись по склону зеленого сая. Издали казалось, что это и не овцы вовсе, а разноцветные валуны в траве. На вершине горы маячила фигура помощника чабана, который стоял, опершись о посох, а вокруг него вертелись волкодавы, готовые в любое мгновение броситься на зверя или на чужого человека. Возле синтетической юрты, похожей на гробницу Тамерлана в Самарканде, куда на «газике» подъехал Ильхом, с десятком неокрепших еще ягнят возилась жена чабана, старушка-богатырь Норбиби-хола. Не успел он слезть с машины, как из юрты вышел бобо, поздоровался с ним и пригласил к дастархану. Хола тут же внесла чайник чая и пиалы, поставила перед мужем.
О Кулдаше-ота в совхозе говорили разное. Кто с завистью, кто с осуждением его методов, а кто и с гордостью. Но большинство сходилось на том, что старик, не выдержав испытания славой, стал заносчивым, никого не признает, ни с кем не считается. Только к директору, да к нему, Ильхому, он относился с показным почтением. Чудилось, что ота и это считает для себя слишком большой уступкой.
— Был у меня недавно райком-бобо, — сразу взял быка за рога ота, протянув гостю пиалу с чаем, — обещал дать еще один орден.
— Раз обещал, значит, даст, — сказал Ильхом, подумав, что первый секретарь райкома в данном случае взял на себя непосильное. Каждому известно, что орденами распоряжается Президиум Верховного Совета СССР. Но он не стал разубеждать старика.
— Только мне этого мало, Ильхом-бай, — сказал ота, растянувшись на узеньком одеяле-курпаче, — я хочу звезду героя. Я хочу, чтобы мой бюст стоял в саду совхоза, прямо напротив окон директорского кабинета. Чтобы, кто ни приехал к нам, обязательно увидел меня.
— Добрые намерения — половина успеха, — словами пословицы произнес Ильхом, — придет время, может, так и будет.
— Не то говорите, йигит, — с досадой произнес чабан. — Лучше подскажите, что для этого нужно, а остальное — не ваша забота.
— За что вам дали первый орден? — поинтересовался Ильхом.
— Пять лет кряду давал по сто семьдесят ягнят. И ни разу не сорвался!
— Молодцы ваши овцы, — рассмеялся Ильхом, — не подводят!
— Хотите, я снова пять лет буду давать, скажем, по двести двадцать ягнят? Тогда, как вы думаете, прикрепят на мою грудь звезду, а?
— Не говорите гоп, пока не перепрыгнете, ота, — напомнил Ильхом.
— Давайте считать тогда. — Старик крикнул в дверь: — Кампыр, подай нам тетрадку с карандашом!
Та принесла. Он положил их перед гостем.
— А что считать, ота?
— Сорвусь я или нет…
Начали считать. С того самого года, как село перевели на новую систему материального стимулирования. И оказалось, что у Шамсиева за это время появилась собственная отара, ничуть не меньше совхозной.
— Я ее не украл, — стал доказывать чабан, хотя это и так было ясно, — она мне по закону дана, как премия за хорошую работу. За каждую сотню полученных ягнят совхоз премирует меня четырьмя с половиной, а они ведь растут, становятся овцами, плодиться же им сам аллах не в силах запретить. Так что, если не хватит до двухсот двадцати пяти по совхозной отаре, добавлю своих, они мне потом все равно премией вернутся, зато имя…
— А как же вы с кормами обходитесь?
— Гм. Горы велики, саям счета нет, а травы навалом, как сейчас говорят.
Чабан, конечно, приукрашивал. Горы ничего не дают, кроме камней. Но вот совхозные корма уходят на содержание овец Шамсиева. «Каждый год мы рапортуем, что два плана заготовили, — подумал Ильхом, — а в феврале ломаем головы, куда они подевались!»
— Вы ко мне по делам или просто так? — спросил чабан.
— Еду дальше, — соврал Ильхом. — Спасибо за хлеб-соль!
— Чего спешите-то, — равнодушно произнес старик. — остались бы на пару часиков, тандыр-гуштом бы попотчевал.
— Как-нибудь в другой раз, ота.
— Значит, орден все же будет?
— Это не в моих руках, ота…
Никаких наградных листов Ильхом не стал заполнять. А вместо них написал докладную записку на имя первого секретаря райкома. В ней он поделился своими соображениями о том, что происходит на селе, предложил обсудить нравственные аспекты этой работы на пленуме или же на собрании актива. Таиров ознакомился с докладной запиской и наложил резолюцию в левом верхнем углу, с которой заведующий общим отделом потом познакомил Ильхома. Там было написано: «Зав. общим отделом! Передайте этому умнику, что райком не имеет права оспаривать решения ЦК, он обязан неукоснительно их выполнять. Если эта очевидная истина до сих пор не дошла до сознания т. Сиддыкова, то мне остается удивиться тому, как это коммунисты совхоза осмелились вручить такому человеку судьбу своей партийной организации». И подпись.
Но инцидент, однако, этим не был исчерпан. Через несколько дней после получения записки Таиров сам приехал в совхоз, заранее, через директора, предупредив Ильхома, чтобы он никуда не отлучался. А потом в кабинете Ильхома произошел следующий обмен «любезностями» между гостем и хозяином, с глазу на глаз.
— По-моему, вы, молодой человек, меня не очень хорошо знаете, — сказал Таиров, меряя кабинет от окна к двери. С издевкой, которую не скрывал.
И этот тон возмутил Ильхома, разбудил в нем спящего джинна. Он решил дать бой «тирану районного масштаба», а там будь что будет!
— Если вы первый секретарь райкома партии Джурабай Таирович Таиров, — спокойно ответил он, — то я вас немного знаю.
— Да, он самый Таиров!
— Очень приятно. А я секретарь парткома совхоза «Акташ» Сиддыков.
— Слушайте, вы… — Таиров повысил голос. — Я не привык к тому, чтобы мои указания не выполнялись. Это первое. А второе… вы еще цыпленок, чтобы учить меня! Поняли?
— Не совсем, — все так же спокойно ответил Ильхом, зная, что это еще больше разозлит Таирова. Но игра уже была начата и отступать не имело смысла. — Не я виноват, что приходится подсказывать.
— Гм. А кто же тогда?
— Акселерация.
— Оно и видно, — усмехнулся Таиров. — Вы инженер, а не партийный руководитель. Короче, я требую, чтобы наградные документы на Шамсиева сегодня же лежали на моем
