Свое интервью Коновальцев выкрикивал так вдохновенно, что диспетчер Ступин, глянув в сторону толпы пожарников, спросил недоуменно:
— Митингуют, что ли?
— Интервьюируют, — ответил Руленков.
— Да там, кажется, и твой шалопай в героях.
— Пусть. Мама увидит в телевизоре — обрадуется. Кроме слез, ничего не знала от своего сынка.
— А это кто так декламирует? — Ступин даже привстал с чурбака.
— Есть такой шутник-верховодник. В огонь пока не лезет, больше по части громких выступлений. Испытаю, назначу старшим бригады, может, дури поубавится... Да, Леонид Сергеевич, вы предупредили корреспондентку, чтоб не заявляла там — пожар потушен?
— Всю дорогу, пока от Мартыненко шли, твердил: окарауливаем, огонь остановлен, но не уничтожен. Сушь. Ветер. Мол, сами видите. В такой жаре лес загорается от скопленного электричества в воздухе, шаровых молний, да и черт его знает отчего — загорается, и все. Обещала точно обрисовать обстановку.
— И я предупрежу.
Они замолчали, придвинувшись к дымку тлеющего торфа. Олег Руленков, поглядывая на диспетчера Ступина, сожалеючи вздыхал: усох Леонид Сергеевич, истомился, ломаные-переломаные кости, конечно, побаливают, сердце бывшего летчика-аса подношено. Волей, характером живет. И на земле точен, аккуратен. Лесную форму, как раньше пилотскую, носит. В дыму, копоти, по чащобам, а смотри — пиджак почти без пятен, брюки не мяты, сапоги хоть и обшарпаны, да чисты, фуражка... зеленая фуражка — свежа, незапятнанна, как совесть и честь его, праведного работника лесоохранной службы.
4
Бурсак-Пташеня явился в группу Василия Ляпина под вечер, как раз к ужину; вокруг котлопункта было тесно, шумно: из каждой бригады пришло по два-три человека с бачками, сумками, чайниками — получали кашу, хлеб, чай, выпрашивая с шутками-прибаутками у юной поварихи из кулинарного техникума погуще, помяснее, покрепче. Бурсак-Пташеня остановился на чистой ягельной полянке, поставил к ногам потертый в переходах «дипломат», снял легкую капроновую шляпу, отер несвежим платком лысину; он собрался порадоваться простору, надышаться не столь дымным воздухом, но, потянув чутким носом-пуговкой, едва не зажал его пальцами: от сумеречно-синей мари и оловянно-тусклых, запавших в торфяники озер ветер принес душный, тошнотный смрад. Бурсак-Пташеня повел головой в одну, другую сторону, соображая, чем, почему так смердит, и все стоял не двигаясь, почти всерьез страшась: шагнет — и рухнет в зловонную яму.
Его заметили толпившиеся у походной кухни, подивились, кто острословя, кто сочувствуя: из лесу вышел толстый, в желтой рубашке, синем галстуке, в джинсах на отвислом животе, мятый, усталый человек; стоит посреди ягельного бугорка, не то чего-то испугавшись, не то важно озирая пространство.
— Эй, дядя! — крикнул ему пожарный-дружинник Валерий Самойлов. — Топай живее, пока всю кашу не выгребли!
Бурсак-Пташеня помотал головой, зажав платком нос.
— Понятно. Им воздух наш не по нутру. Братцы, у кого маска под рукой, отнесите товарищу. — Валерию хоть и не доверили бригаду, как другим дружинникам, но при случае он командовал студентами из пополнения, чувствуя себя если не командиром отделения, то ефрейтором вполне. — Чемерисов, помоги. Между прочим, на гуманитария учишься, а от миски оторваться не можешь, когда человек на твоих глазах погибает.
Сутулый длинный Чемерисов молча взял маску, пошел неспешно к толстому человеку, гам они возбужденно начали говорить, размахивать руками; было видно: Чемерисов пытается натянуть лысому, крикливому маску, тот сопротивляется, обидчиво пятится; наконец студент взял его под руку, повел, что-то объясняя, успокаивая.
У костра Бурсак-Пташеня отдышался уже привычным для него дымным воздухом, приободрился, предложенной кашей пренебрег, зато съел трех больших вареных карасей, кои тут всем приелись, а потом долго, с причмокиванием, насыщал свое обезвоженное лесным переходом тело крутым чаем.
В это время Василий Ляпин, обойдя пять бригад почти на десятикилометровой полосе между пожарищем и марью, медленно подходил к своей палатке рядом с котлопунктом, где и был центр, штаб его участка.
— Василий Филиппович, ужинать! — позвала его повариха.
Он сел за стол, смастеренный из тоненьких березовых жердинок, напротив багрово разогретого чаем гостя. Ему подали кашу, рыбу. Бурсак-Пташеня пригляделся, уверенно спросил:
— Товарищ Ляпин?
— Кажется, я.
— Почему, извините, кажется?
— В такой преисподней все покажется... Шел сейчас, вижу — синий дымок полоской стелется, по сфагнуму... Душа моя в пятки ушла: пропустили, загорание! Послал ребят с опрыскивателями. Вернулись, говорят: «Товарищ командир, ошибка — туманец над озерцом». Скажу я вам... извиняюсь, кто вы, по какому делу?
— Лектор из города.
— Скажу я вам, товарищ лектор, городской пожар при современной технике, пусть даже самый опасный, — забава против лесного. Где вы видели, чтоб выгорали города? Кирпич, камень... Ну, там этажи, бывает, валятся. А тут? Как в окружении, котле. Откуда вдарит огонь — одному богу известно, а он помалкивает. Простое дело — умом подвинуться.
Бурсак-Пташеня развеселился, охотно принимая за шутку нарочито грустные, как ему подумалось, слова Ляпина. Сжав кулачки, он потряс ими над столом, возбужденно сказал:
— Вы такой... такой крепкий. Вы подкову согнете!
— Может, согну. Да зачем бесполезно? Пожар бы согнуть.
— Так уже... — Бурсак-Пташеня кивнул в сторону черного леса.
Ляпин угрюмо оглядел его, цветасто-мятого, бодренького, затем, смягчаясь, горестно усмехнулся, спросил:
— Вы лектор, значит, знания распространяете?
— Правильно говорите.
— Можно вам прибавить немножко пожарных знаний?
— Рад буду. Знание — сила!
— Видите дым до неба? Вот когда небо будет чистеньким над Святым, тогда и отпразднуем нашу силу. А покуда, извиняюсь, я пойду передохну.
— Товарищ Ляпин! — Бурсак-Пташеня вскочил как подброшенный, обежал стол, загородил дорогу командиру группы, вставив в бока руки, словно желая быть пошире. — А лекция?
— Что лекция?
— Актуальная тема: «Лес — хлеб индустрии». Для воспитания высокой сознательности, морального духа.
Ляпин огляделся, устало и чуть виновато развел руками. Пока они ужинали и беседовали, люди разошлись: кто на дежурство ночное, кто отдыхать. Лишь у походной кухни мыли посуду, котел, убирали в торфяной погребок продукты повариха и две ее помощницы, тоже ученицы кулинарного техникума; им помогал безотказный, застенчивый студент Чемерисов, почти по пояс занырнув в котел, и Валерий Самойлов, охотно жертвовавший личным отдыхом ради волнующего общения с девушками. Ляпин указал лектору на них.
— Всего-то? — изумился Бурсак-Пташеня.
— Вы же понимаете...
— Понимаю, понимаю. Качество главное, не количество. И это... путевочку подпишите?
— Давайте.
Лектор положил на «дипломат» листок, дал Ляпину шариковую ручку, показал, где расписаться, тут же проговорив:
— Благодарю. Осознаете важность мероприятия, в отличие от некоторых вышестоящих, неосознавших...
Взяв его аккуратно под локоток, Ляпин склонился к нему, негромко, точно внушая великую тайну, сказал:
— Советую, товарищ Пташеня: улетайте скорее.
5
Начав облет опорной полосы с левого фланга, побывав в группах Ляпина и Руленкова, к середине дня Корин приземлился у реки, на участке майора Мартыненко. С ним были корреспондент радио и телевидения Ирена Постникова и оператор Аркадий Аркадьевич, почему-то не назвавший своей фамилии. Корин уговорил их хотя бы временно покинуть опасную зону: «Вызову, приглашу, если локализуем пожар». Хотел вывезти и Бурсака-Пташеню, но тот убежал, сказали, спрятался где-то в тундре, завидев вертолет начальника отряда.
Мартыненко чуть на отдалении коротко пожал Корину руку и, по военной привычке, четко, ясно доложил:
— Группа бдительно ведет окарауливание, установлены посты, действуют дозоры, в утренние и вечерние часы отделения из бойцов гражданской обороны отправляются в глубь пожарища на подавление старых очагов, тушение новых загораний; многие, пополнившие группу, получили хорошую противопожарную подготовку, действуют находчиво, смело; но есть и безответственный народ: двое наквасили ягодной браги в бочонке из-под повидла, пили сами, тайно подпаивали малостойких; пара влюбленных переплыла реку и сутки скрывалась в тайге, пришлось посылать бойцов на розыски; один психованный гражданин ушел в лагерный медпункт и не вернулся... В общем же обстановка боевая, люди ответственно относятся к делу, можно и дальше успешно действовать.
— Так. Благодарю. А это... — Корин повернулся в сторону домика-светелки, рубленного из листвяжных, добела очищенных бревнышек. — Самодеятельность малостойких?
— Разрешил, Станислав Ефремович. — Мартыненко покашлял с непривычным для себя смущением. — Мастера, в свободное от дежурств время. Красиво. И польза оказалась: живут в тереме влюбленные, те, которые сбегали...
