И ушел.
— Я вас приветствую, Евгений Николаевич! — сказал Митрохин.
— Привет, Василий Иванович! — ответил Рогов. — Как идет жизнь?
— Благодарю, прекрасно!
Митрохин был коренаст, широкоплеч, темный костюм в обтяжку облегал его плотную фигуру. Глубокие залысины на крупной голове делали его похожим если не на доктора наук, то уж на кандидата наверняка. Казалось, Митрохин никогда не расставался ни с черными, до локтей, нарукавниками, ни со своей изрядно потертой кожаной папкой. Это была папка-работяга, набитая деловыми бумагами и справками, пригодными, как говорится, на все случаи жизни. Разбуди Митрохина среди ночи и так, ради любопытства, скажи, что тебе требуется знать то-то и то-то, и он, натянув нарукавники, пороется в своей папке и извлечет из нее именно тот документ, который нужен.
Митрохина нисколько не смутило и не удивило, что: этим ранним утром его пригласил Рогов, а не Сухомлинов. Для него важным и существенным было лишь одно: он приглашен, и приглашен для того, чтобы дать нужные сведения. И когда Рогов крепко, по-мужски пожал ему руку, показывая этим пожатием, что он рад видеть заведующего орготделом все таким же деловым и подтянутым, Митрохин слегка наклонил свою крупную голову и чуть заметно согнул обтянутую пиджаком широкую спину. Рогов сказал, что едет к Румянцеву по специальному приглашению, что ему нужны данные о подготовке конференции. Тут же твердым голосом, как это он всегда делал, когда хотел показать свою солидность, заметил, что если еще имеются какие-то недоделки, то через два дня, к его возвращению, эти недоделки необходимо устранить.
— Так как, Василий Иванович, есть у нас какие-то мелкие недоделки?
— Да как сказать? — Митрохин хотел улыбнуться, но, увидев строгий взгляд Рогова, остался серьезным. — Ведь как смотреть на вопрос? Если смотреть на него с одной стороны, то, возможно, кое-какие недоделки и есть, а если смотреть на то же самое с другой стороны, то ничего такого и нет, потому что за текущие два дня мелочи утрясутся. Так что Ивану Павловичу лучше всего доложить…
— Как и что доложить, я знаю. — Рогов лениво прохаживался по кабинету и не говорил, а приказывал: — Что нужно? Запиши, Василий Иванович, что нужно. Во-первых, регламент. Когда, в котором часу конференция откроется и когда, день и час, она закроется. Сколько времени потребуется для отчетного доклада и для доклада ревизионной комиссии и сколько минут дадим в прениях. Когда, через сколько часов, делать короткие перерывы, а через сколько часов перерывы длинные — на обед. — Рогов дружески положил руку на крепкое плечо Митрохина. — Во-вторых, Василий Иванович, к моему возвращению набросай предварительный список членов президиума конференции.
Митрохин умело раскрыл папку, вынул из нее чистый лист бумаги и, не присаживаясь к столу, что-то записал, внимательно глядя на Рогова и чувствуя приятное прикосновение его ладони.
— Евгений Николаевич, как считаете, это надобно сделать по опыту прошлых лет или с учетом изменений? — живо спросил Митрохин. — Какое будет на сей счет указание?
— Лучше по опыту прошлых лет и, разумеется, с учетом, — ответил Рогов, снова зашагав по кабинету. — Надо подумать о том, чтобы в президиуме было поменьше начальства и побольше коммунистов от земли, от производства.
— Понимаю.
— В числе избранных делегатов есть доярки?
— К сожалению, Евгений Николаевич, как на беду, ни одной.
— Как же это так? Почему среди делегатов нет доярок?
— Так ведь голосование-то тайное. Мы тут ни при чем.
— Вот это, Василий Иванович, и плохо, что мы тут ни при чем. — Рогов остановился, подумал. — Очень плохо! Это называется хвостизмом! Этим мы расписываемся в своей беспомощности. Ведь тайное голосование тоже нельзя пускать на самотек… А чабаны есть?
— Имеется один, Яков Родионович Аврущенко. Зачинатель движения: сверхплановая аврущенковская шерсть.
— Аврущенко запиши в президиум, — сказал Рогов, заложив руки за спину и прохаживаясь по кабинету. — Чабан в руководящем органе конференции — хорошо! А трактористы есть?
— Тоже один. Егоров-младший. Молодой, первый год в партии.
— Показатели?
— Так себе. Не то чтобы очень… Если в переводе на среднюю пахоту…
— Не подойдет. А почему не избрали Егорова-старшего?
— Но могу знать. Голосовали тайно, есть протокол.
— Опять отговорка! А председатели?
— Избраны все шесть.
— Прошли! Им и тайное голосование не помешало? — Рогов остановился у окна, усмехнулся. — Из председателей запиши Логутенкова Илью Васильевича. Наш старейший член бюро, видный председатель, старый коммунист.
— Может, воздержимся от Логутенкова? — робко возразил Митрохин. — Я не против Ильи Васильевича, но все еще помнят эту историю с Огуренковым.
— Та история, к твоему сведению, давно забыта, и клеветник Огуренков, как тебе известно, понес заслуженное наказание.
— Но Илья Васильевич и так у нас всегда…
— Вот и хорошо. Старый конь борозды не испортит! Лучше Логутенкова никто не сидит в президиуме. От старых большевиков запиши Акимчука Игнатия Савельевича.
— Игнатий Савельевич — фигура, заслуги и все прочее, — согласился Митрохин. — Но ведь он человек в летах, так сказать, глубокий старик. Иногда сидит и дремлет. Может, без Акимчука?
— Предупреди старика, чтоб крепился. Угости кофейком для бодрости. — Рогов подождал, пока Митрохин записывал. — Но без Акимчука никак нельзя. Неудобно!
— Понимаю, — держа карандаш наготове, сказал Митрохин. — А как насчет Николая Застрожного? Включить?
— В секретариат. Молодой, грамотный, дело это знает. — И снова Рогов ждал, пока Митрохин записывал. — И еще, Василий Иванович, надо не спеша и продуманно набросать список будущих членов райкома и членов ревкомиссии. Сделай предварительную прикидку, а когда вернусь, посмотрим вместе. Только вот что, не вноси в список этих… крикунов и бездельников. А как с выступлениями в прениях?
— Полный порядок! Тексты написаны, перепечатаны. Выступления хорошие, патриотические.
— Знаю, в этом деле ты большой специалист, — похвалил Рогов улыбнувшегося Митрохина. — Наша главная задача, Василий Иванович, состоит в том, чтобы конференция прошла спокойно, на высоком идейном уровне и при высокой деловой активности. Поэтому необходимо обратить внимание не только на выступления в прениях, а и на всякие мелочи, как-то: блокноты для делегатов, как они оформлены, из какой бумаги; урна для тайного голосования, готовность типографии быстро отпечатать бюллетени с фамилиями выдвинутых кандидатов; буфет, столовая, продажа книг, врачебная помощь, гостиница. Сам все проверь. Вернусь — доложишь.
Митрохин смотрел на Рогова чего-то ждущими глазами, как бы говоря, что на него, Митрохина, можно положиться, как, бывало, полагались на него Коломийцев а до Коломийцева — Коровин, а до Коровина — Прокофьев.
«Молодец Митрохин, умеет схватывать главное, — подумал о нем Рогов. — Человек, как известно, рождается с талантом. У одного — талант музыканта, у другого — талант художника, а у Митрохина — талант заворга… А что, если сделать Митрохина третьим? И поставить специально на оргработу? Поговорю, посоветуюсь с Румянцевым».
— Но вот вопрос. — Митрохин озабоченно посмотрел на Рогова. — Кто будет делать отчетный доклад?
— А что, Василий Иванович, на сей счет думаешь ты?
— Евгений Николаевич, я думаю, отчет надо делать тебе. Только тебе.
— Почему же мне? А Сухомлинов?
— Думается, Сухомлинов — это, мягко говоря, не то. Так что придется тебе отчитываться перед делегатами.
— Отчитываться за других не хочется. Но я посоветуюсь с Румянцевым.
— Евгений Николаевич, рекомендую взять с собой отчетный доклад. Если потребуется, можешь взглянуть. В докладе есть нужные цифры и факты. Да и Ивану Павловичу в случае необходимости сможешь показать.
— А что? Это резонно. — И Рогов посмотрел на Митрохина с доброй улыбкой, подумав: «Да, надо взять его третьим». — Василий Иванович, принеси доклад. Только первый экземпляр.
Быстрыми, деловыми шагами Митрохин удалился.
Без привычки Рогов не сразу отыскал спрятанную под крышкой стола кнопку. Когда же нашел ее и нажал, в дверях тотчас появилась Любовь Сергеевна.
— Позовите Ванцетти, — сказал Рогов.
— Он здесь.
Ванцетти Иванович Тимохин, шофер райкома, имел нерусское имя потому, что родился, как нетрудно догадаться, в августе 1927 года и как раз в тот день, когда были казнены американские рабочие Сакко и Ванцетти. Комсомолец Иван Тимохин был настолько возмущен таким бесчеловечным актом, что в знак солидарности дал своему первенцу имя одного из них. Так в Усть-Калитвинской появился белобрысенький казачонок Ванцетти. Странное имя это сперва звучало непривычно, его трудно было выговорить. Теперь, когда Тимохин Ванцетти Иванович сам давно стал отцом семейства, имя его сделалось привычным, таким усть-калитвинским, что по фамилии Тимохина никто и не называл.
