Солнце упорно лезло в гору. Испарялась река. Над пустошами заструилось дрожливое марево. Дорога стала лучше, наезженней. В болотистых прогибах встречались подновленные гати.
— С чего это? — удивился Венька. — Жилья поблизости вроде не должно быть.
Люба огляделась. Она еще раньше заметила, что чаще стали попадать обочь дороги просторные поляны. Мелькнуло остожье с тремя шестами и поваленной изгородью.
— Видишь? — указала на него Люба. — Покосы здесь. Поэтому и дорога торная.
Вскоре колеи нырнули в еловую согру — заболоченный по сырой погоде, глухой лес. Здесь еще держалась прохлада, стояла плотная тень. Решили передохнуть, свернули с дороги, разошлись по сторонам.
— Э-эй! — закричала Люба. — Голубики сколько!
Венька пошел на ее голос. Расплывшиеся кочки в усохшей болотине сплошь заросли высоким, до колен, ягодником. Подернутые сизым налетом ягоды были налиты прохладным соком, на зубах похрустывали мелкие семечки.
Венька завалился меж кочек. Одной рукой отмахивался от гнуса, второй пригибал кустики к лицу, со смаком обирал голубику губами, дурашливо урчал, причмокивал.
— Благодать! Это добро да в город, на рынки, в магазины. Расхватали бы враз.
— Не говори. Сколько всего зря в лесу пропадает, — откликнулась Люба. — Мы как-то в мае напали на болото. Трава еще только зеленеть начала. Серо вокруг. И не поверишь, издалека даже видны красные проплешины. Местами сплошь клюква — лопатой греби. Перезимовала, перемерзла — сладкая, нежная. Я тогда подумала: а почему бы осенью, когда болото схватит морозом и снегом еще не запорошит, не забросить сюда вертолетом бригаду сборщиков? Хотя бы на один день. Сколько б они мерзлой клюквы набрали!
— Да что ягоды! — подхватил Венька. — С грибами еще меньше возни. А попробуй их купи, кроме рынка, где-нибудь. Ни соленых, ни маринованных, ни сушеных. Эх, а к стопочке-то, холодной, запотелой, да соленый рыжичек! Ы-ых!
— Ну, тебя уж на другое потянуло, — засмеялась Люба, — значит, пора идти дальше, пока совсем не размяк.
— Не хочу вставать, — затянул Венька. — Здесь хочу остаться… Мама! Она меня обижает!
Люба пробовала ухватить Веньку за руку и поднять. Но он не подпускал близко, отбивался. Все-таки она изловчилась, сомкнула пальцы на его запястье, дернула, но не рассчитала своих сил, не удержалась и тоже очутилась на пружинистых кочках.
— Ага, попалась! — заорал Венька, стараясь доконать ее щекоткой. Люба вывернулась, сильно стиснула его руки, развела их, впечатала Веньку спиной в мох.
— Проси пощады, несчастный!
Повинился Венька. Вышли на дорогу и, взявшись за руки, зашагали дальше. Шли легко, бездумно, забыв на время, откуда и куда они идут. Просто был путь по звеневшим от зноя и стрекота кузнечиков полянам, по светлым березнякам и трепетным голубым осинникам, по глухим урочищам, заваленным буреломом.
Постепенно жара и запущенная дорога измотали их, отняли бодрость и силу. Люба, правда, и виду не подавала, шла закусив губу и стараясь дышать размеренно и спокойно. А Венька, все чаще замедляя шаг, оглядывался и запрокидывал над головой фляжку с водой, пока в ней не осталось даже теплых оденков. Потом решительно свернул с дороги, плюхнулся на замшелый пень.
— Все, Люба, привал.
— Да ты что, Вень? Постыдись, — с легкой укоризной возразила Люба.
— Не могу дальше. Ноги горят, будто к подошвам горчичники приклеены. — Венька пошевелил в кедах пальцами. — Знал бы, лучше в сандалетах пошел.
— Ну-ну, ничего. Ты соберись, не расслабляйся раньше времени. Озеро-то уже — рукой подать. Там и отдохнем по-настоящему.
Судя по карте, небольшое озерко должно попасться скоро. Но они поднялись на один увал, на другой — нигде ничего похожего. И только спустившись вниз, заметили сквозь листву, совсем недалеко от дороги, блеск воды. Когда-то это озеро было большим. Сейчас его затянуло, заболотило, и лишь здесь, у возвышенного места, сверкало неширокое водное зеркало. Густые ивы склонились над водой. Тут же неподалеку в круглой калужине били со дна, вздымая песчаные фонтанчики, родниковые струи. В самом озере вода была темной, с коричневым отливом, с чуть заметной поверху маслянисто-радужной пленкой.
Венька быстро расшнуровал кеды, сбросил джинсы. На бегу стягивая через голову рубаху, с гиканьем врезался в воду, загоготал на всю округу, приплясывая и прихлопывая себя по бокам. Вслед за ним, поджимая ноги и зябко вздрагивая, в озеро вошла Люба. Окунулась по шею и поплыла саженками в сторону камышей.
— Ой, внизу как холодно! — крикнула она, встав в воде столбиком. — Ключевина. Аж пальцы на ногах сводит!
Они вместе подплыли к болотистой кромке. Берег колыхался под руками, прогибался и тонул. Ноги свободно уходили под него в темную студеную глубину.
— Местечко! — сказал Венька. — В таких вот и плодятся водяные и всякая другая чертовщина. Как сейчас цапнет! — И заулюлюкал по-дикому, напирая на Любу. Уж где были черти, так это у него в глазах. Не замечала раньше Люба за ним такого.
— Ну и сумасшедший ты сегодня, — засмеялась она, — Да остудись хоть. — И макнула Веньку прямо с головой. Макнула, отпрянула резко и поплыла к берегу. Пока Венька промаргивался, хватал ртом воздух, она уже была далеко.
Люба выскочила на берег. Венька — за ней. Обежали по кругу песчаный пятачок: тесно тут, не разгонишься. Она — в просвет меж кустов, на лужайку под ивами. Он схитрил — рванул вдоль берега, потом сквозь буйно разросшийся краснотал, наперерез. Тут и сцепились в шутливой схватке. Люба уже не рада была, что затеяла эту игру. А Венька все больше распалялся. Как это, он да с девчонкой не справится! Люба извивалась, выскальзывала из его рук — упругая, жаркая, горячо дышала ему в лицо. Венька совсем ошалел от борьбы, обхватил, стиснул Любу и даже не услышал, как под руками у него что-то треснуло. Уже на земле, когда они затихли всего на какой-то миг, чтобы перевести дыхание, Венька увидел перед собой, перед самым лицом на загорелом дочерна теле нестерпимо белую грудь. Она вздымалась, пульсировала, жила, и подрагивала на ней смуглая вишенка. Венька захлебнулся воздухом и припал воспаленным ртом к прохладной груди.
* * *
Заспанная сторожиха школьного интерната открыла одну из комнат, пропустила поздних постояльцев вперед.
— Тут и располагайтесь. Постели на виду.
На железных койках валялись матрасы и тощие подушки без наволочек. Люба стала устраиваться на ночлег. А Венька бросил на койку пустые рюкзаки, постоял в нерешительности и вышел на крыльцо.
Теплая ночь обволакивала все вокруг. Вечерняя зорька выгорела дотла. Серая голубизна залегла в закатной стороне, как рыхлый пепел на недавнем кострище. На востоке понизу растекалась чуть заметная прозрачность. Верхушки леса на ее фоне четко прорезались зубчатой кромкой. Поселок тонул в тишине: ни голосов, ни цокота каблуков по дощатым тротуарам. Чуткое безмолвие. Оцепенение и покой после трудового дня. Необходимая передышка в череде обычных событий и будничных дел, из которых незаметно слагается человеческая жизнь.
Присев на груду сосновых чурок в углу двора, от которых тянуло разогретой за день смолой, Венька подумал об оставшихся на реке, о Викторе и снова почувствовал неприязнь к нему. После сегодняшнего телефонного разговора с начальником техучастка он здорово обозлился на второго техника. Ишь ты, какой скорый да ранний, быстро начал его, Веньку, обскакивать!
Тут же возникли сомнения, трезвый голос нашептывал, что никакой вины Виктора перед ним нет. Бели по работе, так парень он хваткий, умелый, опыта в жизни больше, чем у него, Веньки. Да и, если честно, сам Венька не велик еще специалист. Не будь нехватки в кадрах, и нынешнюю навигацию ходил бы во вторых техниках. Так что в начальники, пусть временные, рваться рано. Порасторопней, потверже надо быть. И Капитолина, и Люба ему об этом твердят.
Но от доводов в пользу Виктора не становилось легче. На сердце у Веньки по-прежнему была обида. А тут еще неотложно подступило свое, личное. И сейчас Веньке надо решать, может быть, самый сложный в его жизни вопрос. И никто ему не поможет, не посоветует. Только он один, сам, должен сделать окончательный выбор. Должен прийти к Любе и все сказать. Медлить больше нельзя, надо кончать томительную неопределенность. Люба, конечно, человек крепкий. Она ни просить, ни жаловаться не будет, если он начнет отрабатывать назад, даже разговора не заведет. Эх, Люба, Люба… Вообще-то он уже так или иначе сделал выбор. Только очень уж быстро, враз все это произойдет. Семья! Супруги! Звучит-то как… А там пойдут горшки, пеленки. К этому-то он как раз готов меньше всего.
Люба, Люба… Тоже, наверное, думает сейчас о том, что будет дальше. А он, Венька, об этом никогда, может, и не узнает. Не спросишь ведь о таком. Да Люба и не ответит. То, что наконец неумолимо захлестнуло их, при всей своей неизбежности оказалось неожиданным. Оглушило и ошеломило, будто удар грома и резкая вспышка молнии. Где уж тут еще спрашивать о чем-то! Нет, надо прямо сейчас пойти и сказать Любе все, не оставляя никаких сомнений. Пойти и сказать…
