«Спартак» дымить начинает. В небо черный, как тучи ночные, дым пошел. Кочегар, что делаешь?!
Что делает? Показывает эскадре место «Спартака».
Как?!
Так.
«Спартак» на себя принимает огонь эскадры. В этом есть революционная необходимость: нельзя допустить истребления партизан, нельзя допустить гибели рабочей слободки и потери угля. Ясно же говорится — и это наш закон — «действовать строго сообразно обстановке».
Матросы у орудий стоят. Стрелять нельзя: из 75–миллиметровых снаряды не долетят до эскадры. Но под обстрелом стоять можно. И шире, и выше, и выше черный дым «Спартака».
По горизонту желтые вспышки мечутся. И через четыре минуты залп кораблей Франции ударил по «Спартаку». Степанов, Попов и Донцов, когда пронесло грохот, гарь, пыль и дым, переглянулись без улыбки. Какая улыбка — убить может сейчас! Какая улыбка — сердце стучит! Какая улыбка — жалобно о себе думает каждый! Какая улыбка, когда страх убивает… Но — замечен дым — стреляют по нас!
Один французский корабль приблизился… На сорок три кабельтова подходит… Сорок три кабельтова ставит на диске прицела Попов.
— Товсь!
— Залп!
Стекла посыпались в домах. Гильза упала. Пороховым газом понесло. Гремит на море.
Дыханье азовское ленточки вьет, распластаны они по ветру. На палубе «Спартака» матросы с эскадрой Франции бой ведут.
— Перелет! И лево!
— Сорок два!
Сорок два кабельтова ставит на диске Петро. И десять делений право берет орудие.
— Товсь!
— Залп!
Опять стекла посыпались. Гильза упала. Опять залп с моря упал. Дым французского разрыва с дымом «Спартака» смешался. Броня гудит. Кричит наблюдатель:
— А, запарил! Запарил!
Кричат:
— Уткнулся, стоит!
Вторым снарядом подбил «Спартак» корабль Франции. Спасибо флоту российскому за артиллерийскую выучку! Давай крой дальше, «Спартак»!
— Петро, крестников во Франции завел!
— Го–го!
— Товсь!
— Залп!..
Цел порт, цел уголь, целы партизаны, цел «Спартак». Повезло двадцать четвертого марта товарищам боевым!
Повезло?
Расчет, товарищи!
Ночью пишет один из трех матросов:
«Комиссару бригады бронепоездов. На то, что делается в бригаде Махно, необходимо нам обратить самое серьезное внимание. Те «львы» создают угрозу, и свободный дух течет не в тех берегах, не в том русле, каковые требует жизнь. Анархистические элементы в настоящее время разлагают бригаду, и нам предстоят опасности большие, ибо тут определенно говорят: «Бить коммунистов». Еще: людей убивают, хотя бы и контрреволюционных, но без суда и следствия, что не соответствует взятому Махно имени–марке «Красная Армия». Когда мы переговаривались, то была против нас со стороны адъютанта Махно стрельба и был таковой же случай через час в одном полку, но остановлен нашими разъяснениями. Герои–бойцы батьки Махно заблуждаются. Необходимо доказать, что партизаны ослеплены в деле понимания идеи революции. Работу таковым курсом ведем и просим с политотдела литературу. «Спартак» поддерживает и имел бой с эскадрой, но на провокации не пошел, и поэтому был инцидент со Щусом, несколько потерпевшим. Имеем цель, как удастся, насчет угля принять меры».
Пишут матросы на палубе…
Дыхание азовское ленточки вьет, распластаны они по ветру.
Ночь спускается, укутывает родную Украину тихо, тихо. Матросы не спят. Море вновь взято, на море глаз кладут матросы. Ночной ветер ленточки колышет. У орудий на броневых рубках матросы вахту несут… Волна рядом плещет; камышом, тиной, рыбой и солью пахнет… Часть товарищей с боем возвращенный уголь грузит. Грузят Харькову, грузят Питеру, Балтике эшелоны угольных пульманов.
Служба родимая! Погрузка угольная!
Ночью телеграмма идет: «Мариуполь занят Красной Армией».
Последние два слова — гарантия.
Красная Армия! Померкло солнце в глазах твоих, враг!
Ленинград — Кронштадт
1930 г.
В бою кончили жизнь двум партизанам украинским, за околицей местечка, у плетня. У того же плетня двое гайдамаков лежат. Прибрал добрый человек с дороги и тех и других.
Вечером с конной разведки командир возвращался. Споткнулся, не разглядел, ругается:
— Понабросалы добра гайдамацкого пид ногы. Захоронить их, ну, хлопцы!
— Добрэ.
У хозяина лопату взяли, пошли. Четырех понесли. Несут, а навстречу вторая рота. Хлопцы гайдамаков увидели, зубы скалят:
— Носыть вам — не переносыть.
— Ты не гавкай, бачь — и наши тут!
— Ну?
— Ий–бо, дывись — Петро Журба.
— Ой, лыхо!
Петро Журба и Павка Чигон мимо своей роты к яме близились.
У роты командир отряда стоял. Партизаны на батька своего не смотрят, куда–то в сторону говорят:
— Ото и конец Журбе…
— Знайшов щастья…
— Заховають з гайдамаками…
— Ривный конец на цим свити усим людя́м.
Батько стоит, слушает, свою думу думает: Журба, Журба, дэ тебя носыло, да нэ пронэсло, друже мий, братэ. Братэ ридный.
В одном полку с тринадцатого года батько с Журбою. В одном полку на Карпаты ходили, в одном полку хлопцев на Украину гуртовали, в одном лесу партизанами стали.
Думает батько: унесли Журбу и Чигона, унесли гайдамаков. Один конец на этом свете всем людям — вторая рота так говорит.
Бьет батько плетью по сапогу:
— Хмара!
— Ось тут.
Вырос Хмара.
— Хмара, местэчко облазь — як змий, облетай — як птиця. Шукай наикращих цырульников, шукай у буржуев билье з тонкого полотна, шоб як воздух тонко було и выстирано — и рубашки, и пидштанныки, и портянки…
Хмара видит — батько загулять удумал, дым пустыть. Го–го! Партизанам шоб печали не було.
— Добрэ, батько, за́раз!
— Слухай… Шукай аптекаря — и до мене пулей.
Хмара знает: у аптекарей спирт и порошки есть…
— Добрэ.
— Шукай червони ленты у дивчат, або дэ в магазыне.
Хмара знает: с лентами на тачанках гульба в полный карьер была. Го!
— Добрэ.
— Шукай, у баб спрашуй, бумажных розанов, котри втыкают, як пасхи святять…
— Добрэ!..
Хмара полетел, наган в руке, буржуев шевелить. Ну! За Хмарой — шестеро. К цирюльнику стучат:
— Именем закона!.. Ну! Видчини хату!
Вошли.
— До батька собырайсь. Бэри уси брытвы, уси ножницы, уси помазки, усе бэри. Батькови красоту сделай.
Аптекаря тащут:
— Уси порошки бери.
— Так тут же аспирин!
— Бери — кажу!
— Так вам же…
Наган в ухо:
— Ну?!
У буржуев комоды пораскидали:
— Билье, шоб тонко, як воздух… Пидшанныки е, рубахи е… Портянки дэ?
— Портянок нет…
— Як нэмае?
— Возьмите, сколько вам надо, носки или полотенца… Салфетки.
— Батько казав — портянки… Ну, добрэ, бэрыть салфэтки.
Червоные ленты нашли, нашли розаны пасхальные: у дивчат, у баб. Отдают, спрашивают:
— Та на що ж вам, хлопцы, цэ сдалося? Рождества ще ж не було.
— Батько казав, дивчиночка. Шо батько казав — зробы, або в могилу… Як тебе зовуть, дивчиночка?
— Катрына.
— Свитик, Катрыночку!
Хмара кричит:
— Пийшлы!
Летят по местечку хлопцы — семеро, тащат цирюльника, аптекаря, ленты, цветы бумажные.
Батько стоит, и все роты стоят. Ко второй — всех вызвал. Костер запалили. Батько над костром стоит, на хлопцев глядит:
— Партизаны, товарищество! Як неслы Журбу та Чигона в могылу, казали хлопцы: ривный конец на цим свити усим людя́м. Хлопцы! Чи так, чи нэ так?
Молчит отряд — черт его знает, что батько удумал.
— Хлопцы! Цэ нэ так! Товаришши дорогие — смерть не одна на цим свити. Як погибае гайдамак и той, кто руку на народ поднимае, — нема ему ласки. Як погибае червоный боец — наикраща смерть и про цю смерть народ не забудэ. Хлопцы, будэмо ночь стоять, всю ночь, — Журбе и Чигону караулом.
Подозвал Хмару.
— Зробыл?
— Ось (рукой Хмара показал на всех: цирюльника, аптекаря, хлопцев с бельем, лентами и цветами).
Батько цирюльнику говорит:
— Товарищей Журбу и Чигона поброешь и волоса подстригёшь.
И понесли товарищей Журбу и Чигона обратно — несут мимо всего отряда тихо, к хате…
Батько команду дает:
— Слу–шай, на краул!
Несут дорогих товарищей… Снег хрустит, дым от костров к небу подымается…
В хату внесли. Цирюльника в хату послали. Аптекарь стоит:
— Так я не знаю, зачем мертвым аспирин?
— Який?
— Так вот все забрали.
Батько к Хмаре:
— От–то дурный ты, Хмара… Аптекарь — шоб обмывать да наблюдать, як переодевать хлопцев будуть. Идыть, товарыщ аптекарь, в хату…
Свет засветили, на столах уложили товарищей дорогих. Раздели, обмыли, белье чистое надели. Цирюльник боится брить.
