Пётр Капица - Правила весны

Это она говорит холодно — по-ораторски, как говорят на собраниях, на бюро, но останавливается и уже тихо — по-своему.

— Скажи правду, у вас ведь не было настоящего товарищества?

— Настоящего — может… Зато мы…

— Давай больше об этом не говорить. Тебе надо взять работу и бухнуться в нее… У меня застыли руки, не отводи.

У проходной голубой лист — объявление. По листу прошлась воронкой отсекрская рука:

«Севодня пленум коллектива

ВЛКСМ.

Явка обзательна»

У объявления хохот. Прыгают над буквами карандаши, исправляющие ошибки. Правщики сами запарились. Взрыв гогота.

Кузнец третьегодник, Жоржка, отсекрствует с того времени, как призвали в армию лохматого, веселого Яшкина.

Жоржку выбрали как лучшего компанейского парня, теперь он парится, наживает врагов. Как все наши кузнецы, он мордаст, широкоплеч. Имеет толстые сучья-пальцы и девятнадцатилетние голубые глаза.

В крошечной комнате коллектива галдеж, сизый папиросный дым.

Жоржку окружили «летуны». «Летун» — это птица, живущая за городом. После пяти часов никакие взгрейки на бюро не могут удержать в фабзавуче эту мечущуюся стаю. Им бы только за ворота, а там галопом… Грязь брызгами… Несутся на первый поезд к домашним щам, блинам, картошке. У всех «уважительные» причины.

— Мать заболела…

— На курсы надо…

— Раньше двенадцати никогда домой не приезжаю… Хоть раз бы…

Остальные тоже страшно заняты — и вообще…

У Жоржки набухает кровью шея. На лбу вздувается синяя жила.

— Валите, ребята, по цехам. Все равно ничего не выйдет. Комсомольцы… Значит обязаны быть — и баста.

«Летуны» уходят мокрыми курицами.

— Я тоже к тебе.

— Смыться хочешь? Ничего не выйдет.

Жоржка сердито достает из стола сверток. Разворачивает. В свертке ветчина и булка.

— Я не за этим. Хочу отказаться от звена. Надоело. Сведения да списки, списки да сведения. Мертвая работка — не по мне.

— А ты что — руки в брюки и Вася?

— Брось. Нельзя же меня морить на одном деле. Мне бы теперь поживее что-нибудь. Кипучее… Ну, хоть стенгазету, что ли. Заставлю гаркать, а то с прошлого года молчит…

Жоржка удивлен. Привстал, обалдело смотрит. Потом, точно боясь, что я откажусь, торопливо роется в груде бумаг.

— Это молодцом! Слетел манной прямо. Меня совсем заели в райкоме. Сотков ищет и все подыскать не может парня кумекающего… На, тут все директивы. — Сует затрепанную папку пожелтевших листков.

— Прочти и собирай ребят. А мы на бюро утвердим.

Берет кусок булки, кладет на нее ломоть ветчины. Остальное подвигает ко мне:

— Лопай.

По цехам развешено воззвание:

«Стой!

Редколлегия стенгазеты ждет заметок. На днях выходит первый номер газеты. Желающие работать — зайдите в бюро коллектива».

Редколлегию, вывесившую воззвание, пока представляю я. Прошлогодняя отбрыкивается.

— Надоело… и так перегружены.

Жоржка лупит чернильницей по столу.

— В доску расшибись!.. Газету выпустить надо.

Его останавливает чернильный фонтан. Чернила испятнили лицо, рубашку и руки. Холодная капля на моей щеке.

Жоржка вытирается комком бумаги.

— Главное — спокойствие. Откуда дурь? Как говорю, так обязательно что-нибудь сцапаю.

Он открывает форточку и смотрится как в зеркало.

— Зеброй стал. Ну и рожа!

Бежит мыться, а возвращается таким же пятнистым.

— Другое бы что, так можно быстрей провернуть. Стенгазета— добровольное дело. И не ухлю в ней я ничего. Действуй— помогать буду.

Почтовый ящик редколлегии наполнен бумагой.

— Ну, хоть здесь завоевание.

Высыпаю содержимое. На столе разноцветная кучка: кожа от колбасы, корки и хорошо сложенная оберточная бумага. Среди них две маленьких записки.

На одной — «Бросьте, ребята, кляузное дело. Все это буза. Организуйте лучше чечеточный кружок. А то на танцах от наших ребят всех девчонок поотбивали. Частник за уроки здорово дерет».

Второе письмо: «Гаря. Я с тобой больше не разговариваю. Между нами все порвато. Зачем ты вчера филонил с Лелькой.

Г + М

---

 2

Внизу приписано красным карандашом: — «Порвато», выдумает тоже. Придумываешь формулы, а у самой по математике кол».

Вот и все.

Жоржка решил итти в народ. Пошел по цехам агитировать. В литейку забежал сияющим.

— Клюет, Гром!

Вытащил список. Первыми фамилии Шмота и Юрки.

— Чудеса… Как это они?

Дальше в списке: — Бахнина — токарный цех и Ежов — жестяницкий.

Вечером после звонка в коллектив зашел недавно работающий в фабзавуче педагог по родному языку «Сан Санич» Тах (не спутайте с песочницей «Дыр-доской»). Он черноволос, высок, нервно подмигивает правым глазом. Носит военную гимнастерку.

— Здравствуйте, товарищи! Здесь редколлегия?

Жоржка сначала таращит глаза, как бык на новые ворота, потом солидно:

— Здравствуйте, товарищ Тах. Редактор у нас литейщик Гром. Вот он. Будьте знакомы.

Дело заваривается не на-шутку. Сую нерешительно руку и по глупой привычке бормочу:

— Наше вам с кисточкой.

Тах смущен. Мигает глазом, потом хорошо усмехается.

— Я хочу помочь вашей редколлегии. Если разрешите, конечно. Когда у вас будет заседание?

Он вынул блокнот. Наобум бухаю:

— В коллективе… Завтра в обед.

Тах записывает, смотрит на часики.

— Тороплюсь. Кружок в ремонтных мастерских. Значит, до завтра.

Мнет руки и, нагибаясь в дверях, уходит.

— Вот это да. Педагоги берутся. Вы только, ребята, осторожней там. Держись, Гром.

Жоржкина рука как дубина хлопает по моему плечу.

Вначале всегда трудно. Придется на первый номер заготовлять материал самим. Потом пойдет в ход наша машина.

Учит, подмигивая черным глазом, Тах.

— Кончено… Пиши, секретарь.

Бахнина светловолоса, глаза у ней влажные и свежие, точно впервые открылись сегодня. Крошечными пальцами она выводит:

— Стенгазета из наших сил…

— Какой срок для сбора материала?

— Нужно сделать в пятидневку.

— Да, нам медлить нельзя.

— Через два дня собираемся опять здесь же.

Редколлегия расходится.

Свободный час. Надо собрать материал.

Кузнецы как куры копаются в куче железных обрезков. В кузнице нет железа — учатся на хламе.

Будет заметка.

На дверях кузницы приказ:

«… Домбову выносится строгий выговор за драку в цеху…»

Кузнецы прочли приказ. Молчат. Потом кто-то тихо:

— Зря, ребята, к Тольке пристаем. Влип парень.

Когда те уходят, показывается из кузницы Толька. Волосы сырыми пачками на лбу. Близко придвинув к листку глаза, читает приказ. Сморкнулся, оглянулся и сорвал его с двери. Снова прочитал, плюнул в синие буквы и скомкал.

Токарка.

Три ряда станков. В ремнях точно запуталась гигантская муха — жужжит, стрекочет. Ребят в токарке мало, и те — щупленькие, низкорослые, работают с подставкой. Зато девчата— цветник. Так и стригут глазами.

Нина поднимает голову и быстро опускает. Следит за резцом. Она уверена, что подойду к ней.

Прохожу мимо, к Бахниной.

— Как дела?

— Думаю все. Хочу написать о наших чарльстонщицах, о мастере. Видишь, и о станках надо, работаем на старых таратайках, давно бы их надо выкинуть.

Сейчас Нина растерянно следит за нами, потом резко поворачивается и делает вид, что ее только станок интересует..

— Схожу в другие цеха.

— Подожди, Гром, нагнись.

Бахнина белыми кудряшками щекочет висок.

— Как-то неудобно о своих девчатах писать, рядом работаем… Я расскажу, а ты, Г ром, составь сам.

— Струсила?.. Я-то думал — бой-девчонка…

— Да ну тебя, напишу.

У женской уборной монтажники ставят батареи пароотопления. Юрка стоит у окна, что-то записывает.

— Ты чего здесь?

— Монтажничаем.

— С карандашом?

— Это я только сейчас. Тут интересное дело. Целую статью накачу. Ты знаешь, какие бродят девчонки? Смотри. — Он показывает запись:

Соломкина — 9 раз Никитина — 7 раз Лапкина —2 часа Плечи подымаются к ушам.

— Ни бум-бум не понимаю.

Юрка объясняет:

— Это они в уборную по стольку раз до обеда бегают. Фокстротят, поют, мажутся. А я вроде как заведующий общественными уборными — на карандаш и давай отчет.

Ряды черных тисков отгорожены предохранительной сеткой. На сетке перед каждым слесарем листок с самодельным чертежом.

На зажатый в тисках металл набросились пилы, напильники, ручники и в неудержимой пляске зудят, тукают, повизгивают.

По рядам ходят мастера, хмурятся, поглядывают.

Слесарка самый большой цех, а выловить что-нибудь трудно.