Первые лучи солнца уже осветили уличный фасад германского генконсульства, а двор еще был погружен в сыроватую предутреннюю полумглу.
Илющенко поставил машину на ручной тормоз, вылез и открыл боковины капота. Заглянул внутрь. Несколько раз повернул ручку фильтра. Выпрямился. Взгляд его упал на укрепленное на радиаторе кольцо, перекрещенное трезубцем, — фирменный знак компании «Мерседес-Бенц». С досадой он тронул заскорузлым толстым пальцем щербинку на гладком никеле — откуда она взялась?
Потом Илющенко отошел от автомобиля, огляделся по сторонам. В гараже никого не было. Илющенко прошел в задний угол, где над столиком на стене висел телефонный аппарат. Снял трубку и, прикрывая микрофон рукой, не отводя взгляда от раскрытых ворот, назвал телефонистке номер...
Человек на том конце провода тотчас же ответил, словно ждал этого звонка.
— Богдан говорит, — как можно тише сказал Илющенко. — Мы только что вернулись... Не было никакой возможности позвонить, он меня растолкал — я уж спал мертвецким сном. «Собирайся, — говорит, — сейчас в одно место съездим». И не отходил от меня. Так уж вышло. — Он замолчал. Ему показалось, будто рядом что-то хрустнуло. Прижав трубку наушником к груди, он вгляделся в темноватый угол... Нет, почудилось... Илющенко снова приложил трубку к уху. — Извините, тут мне почудилось... Нет, все нормально. Так я говорю, пришлось ехать, вас не предупредивши. В Нижнелиманск слетали. Нельзя мне больше здесь задерживаться. Расскажу все лично. Слушаюсь. Буду ровно в десять там, где обычно.
Он осторожно опустил трубку на рычаг. Несколько секунд постоял на месте. Потом, обойдя гараж кругом, вернулся к машине. Вытащил из гнезда щуп, обтер его ветошью, сунул обратно и, снова вытянув, посмотрел, сколько в картере масла: норма. Вставил на место. Закрыл капот. И снова посмотрел на никелированное кольцо, перекрещенное трезубцем, — фирменный знак «Мерседес-Бенц».
Трещинка на никеле... Это было последнее, что он увидел.
— Богдан не пришел на условленное место в десять часов, — продолжал Нилин. — Это было странно — он скрупулезно точный человек. Не пришел в десять пятнадцать, в десять тридцать. Не было его и в одиннадцать. Когда я понял, что он не появится, то вернулся в управление. Словом, — перебил он себя, — что там долго рассказывать! Механик консульского гаража, придя на службу, обнаружил Илющенко возле машины. Он был мертв.
Нет, я не вздрогнул. И холодок не пробежал по моей спине. С первых же слов Петра Фаддеича я почувствовал, каким будет финал... И — судите меня как знаете — первой реакцией была не жалость к погибшему. Первой реакцией была жесточайшая, отчаянная, жгучая досада: Грюн был в Нижнелиманске! Богдан никогда не расскажет нам, ради кого тот совершил этот ночной блиц-прыжок!..
Я не сдержался. Я с силой стукнул себя кулаком по колену. Я произнес несколько очень крепких слов.
— Вы не виноваты. Каротин. Вашего упущения тут не было. При таких обстоятельствах вы не могли засечь Грюна в Нижнелиманске.
— Спасибо, Петр Фаддеич, — отозвался я. — Но я не о себе. Подумать только: сегодня все могло быть в наших руках!
Нилин молча развел руками. Потом сказал:
— Во всяком случае, эта история бросает весомую гирю на вашу чашу весов. Что и говорить, жаль Богдана. Но пусть каждый сделает из этого вывод. Таков наш долг.
У меня не было сомнений, кого он имел в виду. Только тут я сообразил, что Нилин ни словом не обмолвился еще кое о чем.
— Но, постойте, Петр Фаддеич, а убийца? Его нашли?
— А кто вам сказал, что Богдана убили?
— То есть как? Вы хотите сказать, что он... сам?..
— Нет.
— Ничего не понимаю, Петр Фаддеич.
— Я тоже. И, к сожалению, не только я. Патологоанатом не смог обнаружить причину смерти. Устроили целый консилиум. Безрезультатно. В протоколе вскрытия так и записано: смерть от неизвестной причины.
— Невероятно!
— Это сказано слишком сильно. Но, безусловно, редчайший случай.
— Впервые слышу.
— А я во второй раз. Но ведь я чуточку постарше вас. Вы слышали такое имя — Михаил Михайлович Филиппов? Нет? Это был интереснейший человек. Крупный ученый — физик, химик, общественный деятель. Он работал над серьезнейшим военным изобретением — над передачей взрывной волны на колоссальные расстояния. Он считал, что его изобретение сделает войны невозможными. Провел двенадцать успешных опытов. Перед заключительным, тринадцатым, он при загадочных обстоятельствах был найден мертвым в своей лаборатории в Петербурге. Охранка вывезла из его лаборатории все материалы. Они исчезли. Вот тогда врач тоже записал в протоколе: смерть от неизвестной причины. Между прочим, это было ровно тридцать лет назад. Веселенькое совпадение, не так ли?
Я вынул платок и отер испарину со лба. Потом одним глотком допил совершенно остывший чай.
В тот же вечер я вернулся в Нижнелиманск.
* * *
Ребята в полном молчании выслушали мой рассказ. Даже у Славина желваки на скулах ходили. А в глазах Кирилла мерцали острые огоньки: вот, значит, как оно может обернуться...
Когда я кончил, Славин мрачно процедил:
— Mors ex cause ignota. — И пояснил: — Смерть от неизвестной причины. Латынь. Единственное, что у меня осталось в памяти от первого курса...
Не успел я прийти в себя от ночного вояжа Грюна и от смерти никогда не виданного мною Богдана, как появилась свежая новость: экспертиза сказала свое слово о бумажке Кованова. Я снова взволновался: а вдруг!..
Захарян вытащил из стола несколько листков.
— Получай, пожалуйста. Все, понимаешь, в порядке. Кованов, понимаешь, и вправду изобретатель. Замечательный парень! Пять патентов имеет. Но, понимаешь, какая беда: все такие машины выдумывает, какие строить еще рано. Слишком — как это сказать? — вперед смотрит. Очень огорчается. Упрямый человек, такой, понимаешь, упрямый. А что ему делать, если идеи сами в голову лезут? А?..
И тут Нилин прислал мне сообщение: Москве стало известно, что к японцам каким-то путем поступают секретные сведения с Нижнелиманского судостроительного завода.
Японцы?!. Занятно... Мы нащупываем немцев, а тут проклевываются японцы... Ну, то, что они интересуются Нижнелиманским заводом, — естественно. Лодки-малютки идут главным образом на вооружение нашего Тихоокеанского флота. Но немцы и японцы... Стоп... стоп... Дружба Грюна с Митани... Тут было о чем подумать.
Но надо было не только думать! Надо было действовать. С завода просачиваются государственные тайны, а мы не знаем как. На завод, на завод! «Изнутри» самому посмотреть, посидеть в секретной части. Как это говорил какой-то мудрец? Один раз увидеть — все равно, что сто раз услышать.
...Ксения Васильевна снова провела меня к Майе.
— Товарищ Алексей Алексеевич хочет с тобой подежурить. Он сядет в сторонке, а ты работай, не обращай на него внимания.
Майя села за свой стол и сделала вид, что забыла о моем существовании. Однако я понимал — посади в моем кабинете незнакомое лицо и скажи мне: «Товарищ Каротин, работайте, как всегда, не обращайте внимания на этого товарища из Москвы», — я навряд ли оказался бы на высоте. Нормальному человеку противопоказано присутствие начальства. Вот притвориться — это бы я, пожалуй, еще смог. Но у меня ведь побольше опыта, чем у этой симпатичной девчушки. Впрочем, притворялась она очень старательно.
...Все реже посетители брали чертежи. Все чаще в окошко протягивалась рука с бумажной трубной: «Маечка, прими!» Конструкторское бюро, в том числе и чертежники, работало в одну смену. Смена подходила к концу, и самые расторопные успели уже выполнить задание.
...В окошко постучали уверенно, но вежливо. Густой, барственный баритон произнес:
— Получите, милая Майя Владимировна.
В окно солидно вплыла толстая и длинная скатка ватмана.
Когда Майя выполнила все формальности и владелец баритона, сказав: «Лучшие пожелания, Майя Владимировна», — удалился, я поинтересовался:
— Кто этот воспитанный товарищ?
— О, — в резковатом Майином голоске почтительность школьницы, — это же Вячеслав Игоревич Комский, ведущий конструктор! Разве вы его не знаете?! Ужасно талантливый!
— Даже ужасно?
— Ему главный конструктор всегда говорит: «Голубчик, сделайте одолжение, для вас распорядок дня не существует. — Майя шепелявила, копируя старческую манеру и глотая концы слов. — Ваше дело, голубчик, — думать. А думать не обязательно на службе».
— С чертежами у Комского все в порядке?
Майя сухо отвечает, не глядя на меня:
— Он очень аккуратный. Все правила выполняет в точности. Если хотите, посмотрите его чертежи. Вот! — Она начинает раскручивать уже свернутую было толстую трубу.
— Не надо, не надо, Майя! В чертежах я все равно ничего не смыслю. В гимназии не было черчения.
