Жогин перечитал письмо трижды, подумал: «Что же, мы воевать с волками будем? Боевую учебу в сторону — и вперед, в атаку на волков. Нечего сказать, красиво получится. И сообразит же этот Фархетдинов». Потом он вспомнил, что Григоренко с Шатровым иногда ходят на охоту. Взял красный карандаш и написал размашисто через все письмо: «На данный факт обращаю внимание наших охотников». Подчеркнув это жирной чертой и отложив письмо в сторону, он стал просматривать другие бумаги.
В кабинет снова вошел Григоренко.
— Что у вас ко мне? — строго спросил Жогин.
— Насчет агитаторов, товарищ полковник. Зря вы недооцениваете такую силу. Есть ведь товарищи хорошие, инициативные.
Жогин улыбнулся:
— Значит, зажимаю?
— Так получается. Ведь к вашим словам прислушиваются, потом в ротах начинают их повторять. В результате люди становятся безынициативными.
Жогин покачал головой:
— Ох, и любите вы, политработники, козырять словечками: инициатива, самостоятельность, творческий подход. Сказки это! Армейская дисциплина держится на железной руке командира. — И он с такой силой сжал пальцы в кулак, что кожа на них побелела. — А что получится, если ослабить эту руку? Расползутся пальцы в стороны, и все. А вы мне суете под нос творческий подход. Армия есть армия. Военная дисциплина не терпит рассуждений. Приказал командир на смерть идти — иди. А то начнете раздумывать, какой тут подход: творческий или не творческий.
— Солдат все должен делать обдуманно, сознательно, — сказал Григоренко. — И на смерть людей ведет прежде всего высокая сознательность. Не будет ее — и рука ваша окажется слабой, товарищ полковник.
— Громко, ничего не скажешь, — усмехнулся Жогин. — Кстати, я слышал, как вчера в третьей роте ваши агитаторы прививали солдатам эту самую высокую сознательность. Целый вечер о космических мирах книжки читали, а о том, что два человека за неряшливый вид по наряду получили, ни слова.
— Подсказали бы. Ведь люди-то молодые.
— Бросьте! — повысил голос Жогин. — Развели болтунов и еще защищаете. Пусть лучше устав учат да пример в службе показывают. И вообще поменьше читайте мне лекций об этих творческих подходах. Я их наслушался от прежнего замполита Травкина. Хватит!
Григоренко прищурился, как бы говоря: знаю, знаю, на что намекаете, товарищ полковник.
Громкий стук в дверь прервал разговор. В кабинет вошел начальник штаба. Выслушав его доклад, Жогин сел в машину и поехал, как он любил говорить, в войска. По дороге задумался: «А похоже, плохо знает Григоренко историю с Травкиным. Тот ведь тоже начинал с рассуждений о каких-то новых методах воспитания, о внимании к солдату, а потом клеветать на командира стал. Вот личность! Теперь, наверно, поумнел без погонов-то. Пусть еще спасибо скажет, что не привлекли, как полагается, за безобразия. А надо было».
В батальонах пробыл он до самой темноты. Когда возвращался, всюду уже светились огни. Из приоткрытых дверей слышалась негромкая хоровая песня.
— Стойте, — сказал Жогин шоферу. Он вспомнил, что давно уже собирался послушать, какие песни разучивают женщины под руководством Сокольского и Марии Семеновны. Недогляди за ними, так они подготовят песни только про поцелуи да любовные вздохи. «Ох, уж эти мне хористки», — с неудовольствием подумал полковник, поднимаясь на высокое крыльцо клуба.
Из вестибюля в зал двери были открыты настежь. Слова песни слышались уже явственно. Полковник остановился. Хорошо спевшиеся женские голоса выводили:
Милый мой, хороший,
Догадайся сам.
Поправив ремень и приосанившись, Жогин вошел в зал, сел на стул в первом ряду и терпеливо стал ждать конца песни. Женщины в белых платьях стояли полукругом, устремив взоры на Марию Семеновну, которая старательно дирижировала. В черном платье, изящно стянутом в талии, она выглядела особенно, стройной. Жогин пожалел даже, что посмеялся утром над женой.
Песня кончилась. Не сходя с места, женщины вразнобой заговорили:
— Здравствуйте, Павел Афанасьевич!
— Давно вы не слушали нас. Уже выступать скоро!
Мария Семеновна сказала женщинам:
— Сейчас покажем полковнику всю нашу программу. Внимание, девочки! Поем «Уральскую рябинушку».
Она кивнула сидевшей за кулисами пианистке и взмахнула руками.
«Опять про любовь», — досадливо поморщился Жогин, но ничего не сказал, стал слушать.
После «Уральской рябинушки» хор исполнил частушки, в которых также пелось все больше про милую да про миленочка. Разочарованный полковник встал и, не скрывая своего недовольства, многозначительно произнес:
— Да-а-а...
Женщины переглянулись. До сих пор все, кто слушали их, отзывались о репертуаре и его исполнении с похвалой, а командиру полка вдруг не понравилось. Мария Семеновна спросила нетерпеливо:
— Что смущает? Частушки?
— И частушки, и еще кое-что.
— Почему?
Жогин ответил не сразу. Он обвел женщин колючим взглядом, как бы спрашивая: «Неужели вы сами не понимаете?», потом сказал задумчиво:
— Любви слишком много, а духа солдатского нет.
Взволнованные женщины заговорили разом:
— Это же лирические песни. В репертуарный сборник они включены.. По радио поют каждый день.
— Знаю, что по радио поют, — уже раздраженно заговорил Жогин. — А у нас войска. Мы не женихов готовим, а солдат. Понимаете?
— Но что же вы хотите? — добивались женщины.
Мария Семеновна волновалась больше всех.
— Может, строевые исполнять заставишь? Не подойдем для такой роли.
Видя, что разговор обостряется, Жогин смягчил тон. Он приложил руку к груди и мирно склонил набок голову.
— Товарищи женщины, не волнуйтесь. Никто вас петь строевые песни не заставляет. Но вы же должны понять, что выступаете перед солдатами. А солдатам нужны боевые песни.
— Что ж, лирика не нужна? — резко спросила Мария Семеновна.
— Нужна. Но не столько. Вот замените частушки чем-нибудь посерьезнее, и дело немного поправится.
— Частушки, пожалуй, можно заменить, — послышалось несколько голосов сразу.
Мария Семеновна кивнула головой:
— Ладно, исполним вместе с мужскими голосами песню о полковом знамени.
— Правильно, — улыбнулся Жогин и тут же подумал: «Не мешало бы еще заменить «Рябинушку». Ну, эту потом, в другой раз».
Увлеченный разговором с женщинами, он не заметил, как в зал вошел майор Шатров.
— Товарищ полковник, есть важная бумага.
Жогин неторопливо сошел со сцены, взял из рук начальника штаба листок, и вдруг раскрасневшееся в споре лицо стало серым. Не выдавая внутренней бури, он вышел в вестибюль, еще раз перечитал бумагу. Это была телеграмма, в которой говорилось, что командиром первого батальона назначен подполковник Мельников Сергей Иванович.
«Значит, со Степшиным не вышло, — с горьким сожалением подумал Жогин. — Как же так? Чем не подошел? Ведь такие хорошие характеристики были». С минуту стоял он молча, играя хлыстиком, потом спросил начальника штаба:
— Кто он, этот Мельников?
— Не знаю, — ответил тот, вытянувшись перед начальником. — Приедет — познакомимся, товарищ полковник.
— Спасибо, успокоили. Позвонить надо было в штаб дивизии. Там, наверное, знают.
— Слушаюсь. Позвоню.
— А Степшин знает о телеграмме?
— Видимо, нет. Я не сообщал ему.
— И не сообщайте пока. Сначала выясним... Н-да, история. — Жогин стукнул трижды по сапогу хлыстиком, вернул Шатрову телеграмму и, не ожидая жены, пешком отправился домой.
На следующее утро Жогин решил побывать у командира дивизии, поговорить с ним по поводу полученной телеграммы. Пока ожидал машину, прохаживаясь от крыльца до заборчика и обратно, все время размышлял: «И как это вверху делают, не учитывая наших мнений. А еще говорят, что молодые кадры выдвигать надо. Слова одни. Назначили Мельникова, и все. Кто он? Откуда? Конечно, приехать и сразу же вступить в командование передовым батальоном — дело завидное».
В приоткрытую дверь послышался голос жены:
— Павлуша, захвати плащ, сегодня прохладно.
Погода действительно была не такая теплая, как вчера. И хотя солнце играло на багряных деревьях по-прежнему живо и ласково, в воздухе чувствовалась свежесть, какая бывает вблизи гор, покрытых шапками снега. Вязы и клены тоже заметно изменились за ночь. Листвы на них стало меньше. Всюду проступили серые прожилки оголенных ветвей.
— Принести плащ-то? Чего молчишь? — повторила Мария Семеновна.
Полковник бодро отмахнулся:
— Не надо, поживем еще без плаща.
— Ну живи, живи, — пропела Мария Семеновна. — Простудишься, тогда по-иному заговоришь.
«А все-таки она отходчивая, — подумал Жогин. — Вечером злилась из-за частушек, а сейчас уже беспокоится, жалеет».
Подошла машина. Полковник сел рядом с шофером, сказал коротко:
— К хозяину.
Газик быстро набрал скорость, проскочил тенистый лесной участок, прошуршал ребристыми колесами по деревянному настилу моста и выкатил в степь. Сразу изменился гул мотора. Навстречу потекли упругие струи воздуха, напоенного резкими запахами сухих трав. Мимо побежали холмы с желтыми песчаными лысинами, постаревшие кустики татарника и широкие массивы жухлого ковыля.
