— Вам, видимо, там неловко: солнце бьет в глаза. Пересаживайтесь поближе ко мне. Вы, кстати, учились, как мне передавали, в горном институте? Я там же учился и в те же годы. Как не встретились? Впрочем, нас было много. А не забыто то, что дал институт?
— Да что вы! Если бы не знал, все равно надо было бы изучать: дело имею с рабочими, инженерами, производством.
— Верно: теперь нельзя управлять заводом, не зная инженерии, как нельзя управлять колхозами, не зная агрономии.
Так они проговорили минут сорок, и только под конец Аким Морев уловил, что Муратов «испытывает» его.
— Знаете что? — Муратов подождал, подумал, а Аким Морев почему-то внутренне дрогнул. — Знаете что? Мы хотим вас рекомендовать вторым секретарем Приволжского обкома партии, Что побледнели?
— Неожиданно… Но ведь там первый — Малинов? Что я около него буду делать: он — глыба, а я — крошка.
— Малина хороша к чаю. Мать моя очень любит чай с малиной, — холодно улыбаясь и глядя куда-то поверх стола, проговорил Муратов.
Аким Морев понимал, что Муратов ему о Малинове всего сообщить не может, что он полушуткой: «Малина хороша к чаю», — уже на многое намекнул и этим самым сказал: «Езжай-ка, товарищ Морев, присмотрись к Малинову, а мы в это время присмотримся к тебе: как ты поведешь себя, не наломаешь ли дров. Ведь и Малинова мы рекомендовали, а теперь, вишь ты, как приходится выражаться: «Малина хороша к чаю». Все это Аким Морев понимал и, однако, настойчиво воскликнул:
— Малинов — герой Отечественной войны.
Муратов заговорил уже сурово:
— За геройство во время Отечественной войны Малинов получил сполна, правительство наградило его орденами, поэтому вредно напоминать: «Я во время Отечественной войны сделал то-то и то-то». — Муратов снова подошел к карте, тупым концом карандаша обвел Приволжскую область, произнес: — Разобраться тут надо: слишком много говорят о преобразовании природы и почти ничего не делают во имя этого, — он улыбнулся Мореву. — Вы не торопитесь, товарищ Морев. Сегодня вечерком позвоните. Продумайте и позвоните. Но отказываться не советую. Перед поездкой в Приволжск обязательно побеседуйте с академиком Бахаревым: прекрасно знает Поволжье, что очень пригодится вам, — говорил Муратов уже так, как будто вопрос о работе Акима Морева в Приволжской области давным-давно решен.
— Но ведь я не агроном, — смущенно возразил Аким Морев.
— Если бы Центральному Комитету партии нужен был только агроном, мы вас не тревожили бы. Мы вас переводим из Сибири не в наказание, а потому, что нам нужны настоящие командиры на юго-востоке, особенно в Приволжской области: здесь ныне основной фронт. — Муратов, поднявшись, подал руку Акиму Мореву. — Подумайте. Но отказываться не советую.
— Я в полном распоряжении Центрального Комитета партии, — произнес Аким Морев и вышел, затем пересек приемную, заглянул к Севастьянову.
Тот встретил его упреком:
— С ума сошел: сорок восемь минут вместо пяти.
— Дела задержали, друг мой!
8
И вот Аким Морев подплывает к Приволжску.
Теплоход почему-то дольше положенного времени задержался в Саратове, затем в Сталинграде и потому вместо вечера прибудет в Приволжск поздно ночью. Можно было бы взять такси и предварительно осмотреть город. Но куда ночью поедешь? Да, кроме того, капитан теплохода сообщил:
— Стоять будем минут пятнадцать.
— Это вместо четырех-то часов, как полагается? — спросил Аким Морев.
— Опаздываем. Примем пассажиров — и пошел. Тем паче нам надо попасть в Астрахань по расписанию.
Капитана вся прислуга теплохода за глаза звала Тем-паче: любил он эти слова и втыкал их где надо и где не надо.
Предстоящая встреча с новым городом волновала Акима Морева гораздо сильнее, нежели волнует встреча с родителями, которых долго не видел, или с возлюбленной, о которой стосковался. Как его примут в этом городе? Да и примут ли? Ведь могут не выбрать. Или, что еще хуже, отнесутся к нему не только спокойно, но и безразлично: «Ну, прислали и прислали. Посмотрим, что за воробей». Волновало его и то, что он, по выражению Ивана Евдокимовича, выезжал «на передовую линию огня».
«Но ведь ты не первым будешь там», — мелькнуло у него успокоительное, но он тут же вспомнил слова Муратова: «За геройство Малинов получил сполна…» Почему такое отношение к Малинову? Не временно ли меня посылают вторым? Не метят ли в первые? Если это так, значит предстоит борьба: тот без боя позиции не сдаст. Да и что с ним случилось? Ведь гремел. «Гремел, да и догремелся. Нельзя в партии греметь», — как будто кто-то со стороны подсказал Акиму Мореву.
Ныне он ехал в Приволжск на работу, а ведь когда-то… И вдруг перед ним всплыла одна из ярких картин детских лет…
Это было очень давно.
Отец, плотник, вместе с матерью, прихватив маленького Акимку, отправился из деревушки Яблоньки в Баку на заработок. Акимка все время, плача, просил:
— Хлебца…
Как только они сели на пароход, заняв место на корме, отец сразу же сказал, утешая:
— Вот, сынок, доберемся до Приволжска, там непременно пойдем в обжорный ряд. Эх! За пятак щей ешь сколько влезет, положим, из требухи. Положим, со своим хлебом. Купим хлеба и пойдем в обжорный ряд. Уж ты, брат, потерпи. Зато в обжорный ряд пойдем. Рядом с пристанью — на берегу.
Так они и плыли в надежде попасть в красочно разрисованный отцом обжорный ряд. Через несколько дней показался Приволжск. Это был городок почти сплошь из деревянных домиков, крыши которых не только посерели, но еще и покрылись рыжеватыми мхами. Акимка тогда не обратил особого внимания ни на домики, ни на их крыши, ни на узенькие улочки: им овладела подгоняемая голодом мечта о том, как бы скорее попасть в обжорный ряд.
Отец, когда пароход подплывал к пристани, подвел Акима к борту, сказал:
— Пойдем, сынок, город издали посмотрим… и малость проветримся.
Акимка, держась за штанину отца, теребя ее, нетерпеливо шептал:
— Айда! Скорея! Ну, проветрился, и ладно. А то расхватают.
— Не расхватают, сынок. Всем достанется. Если бы бары ходили в обжорный ряд, то действительно расхватали бы — жадные. А мы что ж? Щи в чаны сливать не будем. Поедим вдосталь — нам больше ничего и не надо. Да если бы и надо было — денег нет.
Вот он, обжорный ряд, — прилавки под деревянными навесами, вытянувшиеся по одной линейке, порезанные перегородками. За каждой перегородкой вмазан котел, в котором бурлят щи из рубцов и коровьих голов. Около котлов бабы в засаленных, почерневших фартуках. Получив пятак, они огромными ковшами наливают щи в блюда и ставят их перед посетителями, которые сидят за прилавками, каждый придерживая рукой свой хлеб… И едят — смачно, сочно, с азартом. Потом выбираются на волю, отяжелевшие, переваливаясь с боку на бок, отправляются на пароход, умиленно произнося:
— Вот это пожрали! Ах, пожрали!
Не зря Приволжск хвалится на всю Волгу обжорным рядом.
…Аким Морев взобрался наверх, в капитанскую рубку, и, посмеиваясь, рассказал обо всем этом капитану.
— Ну! Помину от того не осталось. Город обновился с ног до головы. Тут дома такие были — чудо. Площади — чудо. Все, конечно, во время войны превратилось, тем паче, в лом и щебень. Сейчас, глядите, вывернемся из-за крутизны, и, тем паче, перед нами — городище.
Вскоре в самом деле перед Акимом Моревым развернулось море огней. Они тянулись широкой полосой вдоль берега и уходили полукругом куда-то вдаль — еле видать. Огни дрожали, переливались и манили, звали к себе. Было что-то странное в них. В начале города — это видно по свету в окнах — стояли многоэтажные здания, и дымились высокие трубы, чуть заметные во мраке.
— Завод, автомобильный, — пояснил капитан. — Восстановлен окончательно, а дальше, особенно в центре, город еще только-только выбирается из руин: тут дом растет, там дом растет, а вокруг развалины, тем паче, — битый кирпич и щебень. Оттого, глядите, только и светятся уличные фонари, а под ними — вроде темные ямы. Так кажется ночью, а днем видать черные пятна. Пусто. А те во-он, далеко, огни-то загнулись, вроде клюки, — там конец городу.
— Сколько же приблизительно километров до того места?
— Отсюда? Километров шестьдесят.
— Шутите.
— Это не диво — шестьдесят, тем паче, Сталинград вытянулся на сто, Саратов — на семьдесят. Диво — другое. С врагом тут, знаете, как дрались? Всех, кто от Гитлера сюда пришел, в прах превратили. Ну, однако, сейчас приставать будем, — и капитан дал гудок.
Трубный зов прокатился над Волгой, и теплоход, разворачиваясь, стал причаливать к пристани.
— Пойду хоть прикоснусь к земле, — решил Аким Морев и быстро вышел на пристань, сталкиваясь с пассажирами, которые валом валили на теплоход, затем намеревался было подняться по лестнице, на крутизну, но, заслыша гудок, направился обратно и здесь был немало удивлен.
