— Завод, автомобильный, — пояснил капитан. — Восстановлен окончательно, а дальше, особенно в центре, город еще только-только выбирается из руин: тут дом растет, там дом растет, а вокруг развалины, тем паче, — битый кирпич и щебень. Оттого, глядите, только и светятся уличные фонари, а под ними — вроде темные ямы. Так кажется ночью, а днем видать черные пятна. Пусто. А те во-он, далеко, огни-то загнулись, вроде клюки, — там конец городу.
— Сколько же приблизительно километров до того места?
— Отсюда? Километров шестьдесят.
— Шутите.
— Это не диво — шестьдесят, тем паче, Сталинград вытянулся на сто, Саратов — на семьдесят. Диво — другое. С врагом тут, знаете, как дрались? Всех, кто от Гитлера сюда пришел, в прах превратили. Ну, однако, сейчас приставать будем, — и капитан дал гудок.
Трубный зов прокатился над Волгой, и теплоход, разворачиваясь, стал причаливать к пристани.
— Пойду хоть прикоснусь к земле, — решил Аким Морев и быстро вышел на пристань, сталкиваясь с пассажирами, которые валом валили на теплоход, затем намеревался было подняться по лестнице, на крутизну, но, заслыша гудок, направился обратно и здесь был немало удивлен.
С теплохода шла Анна Арбузина, неся чемодан, а за ней, взвалив на плечи мешок, видимо с картошкой, шагал да еще о чем-то на ходу рассуждал академик Иван Евдокимович Бахарев.
— Интересно. Интересно, — с усмешкой прошептал Аким Морев и посторонился.
Анна Арбузина и академик сошли на берег. Иван Евдокимович свалил мешок с плеча, даже придержал его над землей, словно боясь разбить в нем хрусталь, и произнес:
— Зачем же это вам понадобилось в такую даль репу везти?
— Подарок. Что же поделаешь, Иван Евдокимович: подарки выбрасывать грех. Ну, теперь не беспокойтесь: я уж сама найду путь-дорогу.
— До свидания, Анна… Петровна, — глухо проговорил академик и в порыве нежности поцеловал ее руку.
— Да разве так прощаются хорошие люди? — запротестовала та и, обтерев рот кончиком косынки, крепко обняв Ивана Евдокимовича, поцеловала его в губы и раз и два. — Вот так-то, Иван Евдокимович, — и густо рассмеялась. — Теперь-то уж куда ни поедете, хоть на север, хоть на южный полюс, все одно ко мне не миновать…
— Да. Да. Конечно. Да. Да. Непременно. Да, — и академик, будто его кто силой оторвал от Анны, качнулся к теплоходу, затем быстро побежал по мосткам.
«Ну и ну. Междометиями заговорил. Впрочем, рад я за него», — шагая за академиком, подумал Аким Морев и, поднявшись на нос теплохода, сел в свое излюбленное плетеное кресло…
Проснулся он, когда солнце золотило верхушки мелкого кустарника-ветлянника, песчаные длинные косы… и дюны. Они виднелись всюду, будто застывшие волны.
«Что такое? Где это я? — протирая глаза, подумал Аким Морев и, окончательно просыпаясь, понял, что сидит в том же плетеном кресле, в котором устроился несколько часов тому назад. — Заснул. Вот это да».
— Но что такое? — в тревоге прошептал он, глядя на правый обрывистый и плоский берег, покрытый песчаными дюнами, мелким кустарником и кое-где желтеющей травкой…
Злой ветер, словно гигантским рашпилем, сдирает с обрыва рыжую землю и тучей бросает пыль на Волгу, отчего река покрылась не то ржавчиной, не то кровью. Временами на берегу появляется деревушка, село. Улицы песчано-пепельные, без единого деревца, а крыши хат покрылись мхами.
— Батюшки мои, да что же это такое! — воскликнул Аким Морев.
— Плывем в пекло, — прогудел рядом с ним Иван Евдокимович, и Аким Морев увидел, как у того в глазах грусть борется с чем-то очень радостным, и, понимая, почему такое происходит с академиком, сказал:
— А на душе-то у вас другое пекло.
— От этого природа не меняется, — заявил академик, давая знать, что он не желает говорить о том, что творится в его душе. — Завтра, послезавтра вы увидите зачатки самой настоящей пустыни… Прямо скажу, вы увидите, как Кара-Кумы шагнули через Каспий и легли там, где когда-то была цветущая растительность. А вы на самолет — ширк и в Астрахань.
— Ошибался, прошу прощения.
— И то… А когда мы с вами пересечем на машине Черные земли, тогда вы по-настоящему познаете передовую линию огня и полностью тыл. Вот что, — хитровато улыбнувшись, сказал академик. — В Астрахани купим ружья.
— В злые силы природы палить?
— Видите ли, от Приволжска тянется бывшее русло Волги почти до Черных земель. Оно обозначено на карте цепочкой озер. Дичи там — пушкой не прошибешь.
— Втроем бы поехать, — снова решив подшутить, произнес Аким Морев.
— Что? Как? — недоуменно спросил Иван Евдокимович и, догадавшись: — А-а-а-а. Мы к ней заедем. Да. Заедем. Непременно. Да.
«Опять заговорил междометиями», — любовно посматривая на него, подумал Аким Морев и, поднявшись из кресла, добавил:
— Пойдемте поспим маленечко: молодым людям надо силы накапливать. Значит, на Черных-то землях вы давненько не были?
— Давненько, — ответил академик, идя за Акимом Моревым.
— Чего же это вы с передовой линии огня убрались?
— В Москве воевал. Знаете, какой бой пришлось выдержать с агрономами-консерваторами. Так что передовая линия огня там находилась. Ныне она перенесена снова на юго-восток, и я готов на переселение.
— Оказывается, вы воин: и на природу и на дичь с ружьем.
— А вы задира.
— Есть малость… В данном случае от доброты сердца… Рад я за вас, Иван Евдокимович. Видел, как репу на бережок доставили. То по лестнице вниз ножки не шагают, а тут, вишь ты, мешок репы, как перышко, донес.
1
Астрахань меньше всего интересовала Ивана Евдокимовича: мысленно он уже находился там — на Черных землях, в Сарпинских степях и, как опытный полководец, приближаясь к передовой линии, начал дорожить каждой минутой.
— Рыбий городишко, — с оттенком презрения произнес он, когда теплоход причаливал к пристани.
И верно, отовсюду несло густым запахом рыбы, а к этому еще примешалась несусветная жара, какая-то тихая, спокойная, но до того палящая, что казалось, их обоих посадили в ящик, поставили под солнце — кали немилосердно!
— Осенью — дышать нечем, а летом — умирай. Купчишки городишко строили: дрянненький, грязненький, — пояснил академик. — Так что, Аким Петрович, давайте заглянем в облисполком, попросим машину — и марш-марш на Черные земли.
Но, попав в центр, они были неожиданно порадованы чистотой гудронированных улиц, красивыми жилыми домами, зеленью и особенно парком: в нем под могучими акациями стояла приятная прохлада, и потому его не хотелось покидать.
— Тю-ю, — со свистом протянул академик. — Переворот в городе свершился… Но ведь это не купчики сделали, а советские люди! — как бы с кем-то споря, воскликнул он.
Вне парка стояла жара.
Ивану Евдокимовичу дышалось трудно, а из-под шляпы горошинами катился пот на виски, на плечи. Академик то и дело смахивал его батистовым платком, который вскоре превратился в мокрый комочек.
— Вот это жмет. Заметили, в городе нет толстых.
— Разве только приезжие… да и те не совсем толстые и не совсем тонкие, — глядя на академика, полушутя подтвердил Аким Морев.
— Вот именно — не совсем толстые, — охотно согласился тот. — Ну, и дави, — как бы приказывая жаре, добавил он. — А там, в степи, будет еще круче… глядишь, килограммчиков десяток дряни из меня и выпарит. Поскорее бы туда. Ну, поехали.
— Только кремль… кремль посмотрим, — предложил Аким Морев, прибавив шагу, но академик придержал его за руку.
— Куда несетесь сломя голову? Черт-те что! Я вам ровесник, а прыти у вас! Порошки, что ль, секретные принимаете? — и изучающе посмотрел на будущего секретаря обкома.
Аким Морев был вровень ему, но поджарый, потому на ногу легкий, и лицо у него совсем моложавое… Конечно, моложавое по его годам: не юноша ведь… И академик повторил:
— Порошки, что ли, принимаете секретные?
— Да. Те самые, что вы приняли, когда мешочек с репой на бережок доставили.
— Шутите все. Однако верно: те порошки омолаживают.
Вскоре они попали в древний кремль, где собор, церквушки, домики — низкие, с маленькими окошечками-бойницами — доживали свой век, как доживает старичок, умирающий смертью-сном.
— А ну их! — сказал Иван Евдокимович. — Конечно, все это интересно — старина. Как же? Однако я сие могу увидеть в книжках. Пошли до гостиницы… и на Черные земли. Впрочем, в магазин зайдем, ружья купим. — Но, выйдя из кремлевских ворот, он остановился: на стене, как это бывает на скалах морского берега, виднелись ровные и длинные выбоины. — Да неужели сюда когда-то подходила Волга? — спросил академик.
— Нет, не Волга, — проговорил рядом стоявший худой, загорелый дочерна астраханец. — Здесь во времена Петра Великого по стене хлестали волны Каспия. А ныне, он, Каспий, вон куда от нас убежал — за шестьдесят километров, а то и дальше.
