Впереди бежала матерая волчица. Ветер дул ей в спину, лохматил серую с буроватым подпалом шерсть; и волчица, посматривая на трепыхающиеся неподалеку флажки, тревожно косила глаза и, потряхивая головой, вела стаю к берегу.
Следом за волчицей бежали два тонконогих головастых переярка. Они, как видно, еще не чуяли опасности, играючи толкали друг друга, высоко вскидывали лапы, срывались вскачь, настигали волчицу, но она злобно огрызалась, и переярки послушно переходили с галопа на размеренную рысь.
Сзади всех, отставая, коротким поскоком шел старый хромой волк. Его свалявшаяся грязно-пегая шерсть висела клочьями, а усеянный колючками хвост был туго прижат к вислому заду, словно сгорбившийся материк готовился к прыжку.
Вся стая шла прямо на вербу, под которой стояла Груня.
Зубова бросило в жар. «Выстрелит раньше времени и промажет», — с тревогой подумал он и на глаз прикинул расстояние: волчица была примерно в семидесяти шагах от вербы. Пробежав еще немного, она внезапно остановилась как вкопанная, ощетинилась и, нервно поводя носом, стала пятиться назад, отжимая сбившихся за ней переярков.
Василий скорее почувствовал, чем увидел, как стоящая у вербы девушка вскинула ружье.
«Промажет!» — дрогнул Василий.
Он ждал выстрела, но выстрела не было.
Заметив, как шарахнулась вправо вся волчья стая, Зубов понял, что звери услышали холостое щелканье курков, и замер: осечка!
Наклонив лобастую голову, волчица сделала два-три прыжка и стала приближаться к Василию. Теперь она на махах неслась мимо него слева направо, и он видел ее ощеренную пасть, свешенный набок язык.
Он рванул ружье навскидку и мгновенно поймал волчицу на мушку.
Его сразу охватило сложное, ни с чем не сравнимое чувство дикого восторга, азарта, волнения, щемящей тревоги («Не уйдет ли?») и непоколебимой уверенности («Нет, не уйдет!»), чувство, знакомое только охотнику, у которого цель оказалась «на стволе».
Теперь уже Зубов ничего не видел и не слышал.
Теперь на всем свете существовали только он и эта несущаяся в снежной замети волчица.
Почти инстинктивно делая упреждение, Зубов чуть-чуть занес стволы вправо и один за другим нажал оба спусковых крючка.
Оглушительно-резко хлобыстнули выстрелы.
Взвихрив снег, волчица прянула вверх, защелкала зубами и, тяжело заваливаясь на бок, ткнулась горячей пастью в глубокий сугроб, но тотчас же вскочила и, роняя с языка алую пену, ничего не разбирая, ринулась прямо на Антропова, который выстрелом в упор уложил ее на самом берегу.
Степан убил одного переярка, а охотники, стоявшие на излучине, другого.
Ушел только старый хромой волк. От Груни он кинулся назад, навстречу загонщикам, потом одним прыжком перемахнул через шнур с флажками и исчез в заросшей татарником ложбине.
Охотники вышли из засады. Подбежали загонщики. Увидев, что Груня, держа ружье за спиной, стоит одна в стороне, Архип Иванович ласково сказал огорченной девушке:
— Ты не жалкуй, Грунечка. Осечки бывают у самых первейших охотников. Вот и наш товарищ инспектор не ахти какой выстрел сделал, только подранил волчицу.
Он подмигнул Зубову:
— А?
— У меня не было крупной дроби, — поглядывая на Груню, горячо сказал Василий, — а с мелкой дробью что сделаешь?
Груня подняла глаза. Василий, играя ружейным ремнем, стоял рядом с ней в распахнутом полушубке, румяный, возбужденный, и она, встретив его взгляд, на этот раз не отвернулась, а засмеялась тихонько:
— Да-да, оправдывайтесь!
— Честное слово, — смущенно улыбаясь, развел руками Василий, — можете спросить у Степана…
Загонщики стащили убитых волков в одно место, закрыли их брезентом и вывели из дальних зарослей пару запряженных в широкие розвальни лошадей. Чуя волчий запах и кровь, рыжие жеребцы пугливо всхрапывали, пятились назад, злобно прижимали уши и, топчась на выбитом снегу, чуть не поломали дышло.
— Закройте им глаза! — закричал дед Малявочка.
Раскидывая здоровенными валенками снег, он подошел к лошадям, сдвинул их головы, придержал за уздечку, и загонщики взвалили волков на сани.
Раскормленные кони, скаля зубы, бились в мелкой дрожи, грызли удила и, кося глаза, приседали на задние ноги.
— Кто ж теперь поедет на энтих дьяволяках? — спросил Малявочка. — Они ж сани в щепки разнесут!
— Я сам поеду! — отозвался Архип Иванович.
Он сел впереди, взял пахнущие дегтем вожжи и повернулся к Василию и Груне:
— Ежели не боитесь, то усаживайтесь, да держитесь крепче. А хотите, дожидайтесь вторых саней, там будет спокойнее.
Груня исподлобья посмотрела на Зубова:
— Сядем?
— Конечно, сядем! — весело отозвался Василий.
Они уложили ружья и уселись в сани. Жеребцы бешено рванулись вперед и, не разбирая дороги, понеслись прямо по займищу. Зубов, придерживая девушку за талию, подвинулся ближе к ней.
— Давайте руку, а то упадете! — закричал он.
Она послушно подала ему руку и что-то сказала, но он не понял что.
— Я не слышу! — снова крикнул он.
Груня приблизила к нему лицо так, что прядь волос коснулась его щеки, и он увидел белые снежинки на ее темных ресницах.
— Я говорю, что у вас рука холодная!
— Перчатки в кармане, не могу вынуть! — отозвался он.
И она, доверчиво посмотрев на него, взяла его руку и накрыла своей маленькой теплой ладонью.
На заносах сани забрасывало то влево, то вправо, из-под конских копыт летели комья снега, и вокруг мелькали кусты татарника, деревья, придорожные столбы.
Архип Иванович довез Василия и Груню до правления, с трудом остановил жеребцов и сказал хрипло:
— Тут надо сойти, а то кони совсем ошалели.
Василий довел Груню до переулка и простился с ней у крайнего дома. Она несколько раз оглянулась, думая, что Зубов тоже оглянется, — ей почему-то очень хотелось, чтоб он оглянулся, — но он шел, закинув ружье за спину, посвистывая, и ни разу не посмотрел в ее сторону.
Придя домой, Груня положила на лавку ружье, сняла стеганку и сказала чинившему сапоги отцу:
— Видела нового инспектора.
Посасывая дратву, Прохоров вопросительно посмотрел на дочь:
— Ну и что?
— Не знаю, — задумчиво протянула Груня. — Вроде славный парень. Но уж больно молод. Вам не такого сюда надо. Такой ничего с вами не сделает, будет под вашу дудку плясать. Вы его быстро уходите! Оглянуться не успеет, а уж окажется в ваших лапках…
Прохоров жалобно сморщился:
— Чего ты мелешь, Грунюшка? Под какую дудку? В каких лапках? Чего тут, преступники сидят или кто?
Закашлявшись, Прохоров укоризненно покачал головой:
— Славный, говоришь? А мы вот намедни с Пишкой Талалаевым понесли ему для угощения десяток рыбцов, так, ты думаешь, он их сразу так и взял? Ни в какую! «У меня, говорит, на этот счет свои правила есть». Насилочку уговорили его взять.
Груня, расчесывая жестковатые волосы, взглянула в зеркало на отца и спросила тревожно:
— А все-таки взял?
— Взял, потому что Пишка зачал стыдить его: «Это, говорит, колхозники от чистого сердца вам передали, а вы, говорит, обижаете людей». Ну, человеку неловко стало, он махнул рукой: оставьте, дескать, но чтоб этого больше не было.
— Пес он, этот Пишка, — грубо сказала Груня, такой хоть к кому подъедет и вокруг пальца обведет. Его давно пора гнать из колхоза поганой метлой, а он в героях ходит, премии получает, фотографии его в газетах печатают.
Ковырнув шилом неподатливую подошву, досмотрщик боязливо посмотрел на дочь и пробормотал:
— Вот это уж ты напрасно, Грунюшка! Все люди знают, что Пишка, как весенняя путина приходит, — день и ночь на реке. Лучше его нет бригадира во всем районе. Он каждую тоню знает как пять пальцев. Кто первым план по колхозу выполнил? Он же, Пишка, Пимен Гаврилович Талалаев. Кто довел в этом году улов до ста тридцати процентов? Опять же таки Пишка…
Стоя за дверью, Груня с трудом стаскивала с себя тяжелую, мокрую одежду.
— На сто тридцать процентов?! — зарумянившись от гнева, вскрикнула она. — А за счет чего ваш Пишка набрал эти проценты? За счет недомерков? За счет рыбной молоди, которую бригада сдавала под маркой тюльки? Вы с Лихачевым глаза на это закрывали, делали вид, что ничего не замечаете, а Пишка тем временем рыбную молодь губил, завтрашний день государства обкрадывал, народ обманывал!
Выйдя из-за двери, с треском застегивая на платье тугие кнопки, она бросила угрюмо притихшему отцу:
— Так вы с Пишкой вашим и нового инспектора обработаете. Придет весна, поглядим, как он, этот самый Зубов, будет охранять реку от Пишкиных ловцов. Тогда сразу видно будет, человек он или не человек. А пока я вижу, что вы намерены нового инспектора рыбцом задобрить: клюнет, дескать, или не клюнет?
— Брось, дочка, — примирительно махнул рукой досмотрщик. — Мне сдается, что Зубов — не Лихачев. На этом, кажись, никто не поедет.
