— И тела тоже…
— Я знаю, чья это квартира, — она указала на конверт с адресом, лежащий возле тахты.
— Он называет ее пеналом: узкая и длинная…
— По-моему, ты засыпаешь.
— Я ночью летел к тебе.
— Знаешь, поспи, а я пойду в ванную.
Мгновенно расслабившись от того, что не надо быть вежливым и внимательным, Вячеслав уснул, как провалился. Кошки дремали на коврике на полу. Войдя в маленький совмещенный санузел, Сироткина вздохнула, погляделась в зеркало и осталась собой недовольна. Открыв краны и отрегулировав воду, она забралась под душ. Повернувшись спиной к зеркалу, она увидела на крючке старые кальсоны Якова Марковича и стыдливо отвела глаза. Но заметила серые выцветшие буквы и осторожно двумя пальчиками расправила, чтобы прочесть. На задней их части стоял штамп, гласивший: «ГУЛАГ МВД СССР. Карлаг, больница No 1».
Поскольку полотенце оказалось сомнительной свежести, вытираться Надежда не стала. Ивлев спал, раскинувшись по диагонали. Она тихонько пристроилась возле него.
— Он очень симпатичный, Яков Маркыч, — сказала она ему в самое ухо. — У него в уборной наклеены на двери счастливые номера «Спортлото»: 13, 19, 25, 31, 41 и 49.
— Дуреха, — пробурчал Ивлев сквозь дрему, — это волны Би-би-си.
— А где его жена? Я никогда о ней не слышала…
— Три года назад мы ее отсюда вынесли. В больницу ее не брали, чтобы не увеличивать процент смертности от рака.
— У него много книг. Какие?
— Тебе все надо знать! Он собирает партийную литературу, в основном старую, изъятую из библиотек. Роется у старьевщиков, меняет на модные издания.
— Зачем?
— Наверно, ему интересно.
— Можно, я открою книжный шкаф?
— Нельзя. Он не любит, когда книги трогают.
— А почему он пишет такие трескучие статьи? Читать невозможно.
— Он и не читает. Он их склеивает.
— А о других он думает, когда склеивает? Он же этому не верит.
— А ты — веришь? — Ивлев внимательно посмотрел на нее.
— Я-то? Я — другое поколение! Мне хоть стыдно. А ему — нет!
— Откуда ты знаешь?!
— Ему? Ему не стыдно! У него ирония. Ирония — это равнодушие, я где-то читала.
— А у меня чувство вины перед Рапом. Подумай: я учился в школе, трепался о смысле жизни, поступил в МГУ — он сидел. Я любил — он сидел. Эти люди отсидели свое, мое, твое, наше — за всех. У Рапа нет сил, он устал.
— И стал прислужником? Рап — раб. Раб по убеждениям!
— Глупенькая! Раб на цепи — это не прислужник. Попробуй сама пойти наперекор!
— У меня короткий ум, бабий. Я могла бы только помочь другому. Кто горит… Уголек пошел через реку… Хочешь, буду соломинкой? — она встала и босиком подошла к нему, уткнулась лицом в грудь. — Иди по мне…
— Уголек сжигает соломинку и тонет. Сгоришь!
— Ну и пусть! Под тобой сгореть не страшно.
И Сироткина поцеловала его в шею.
Вячеслав дотянулся до брюк, вынул ремень и, надев его на Надю, затянул пряжку у нее на животе. Она молча следила за его движениями.
— Разве так красивее?
— Не в этом дело! Будет за что держаться… Он притянул ее за ремень к себе.
— А это что? — немного погодя спросил он, отодвинувшись, впервые заметив у нее на животе небольшой, ладно зашитый рубец.
— Аппендицит. Некрасиво?
— Красиво! — он стал целовать шов.
— Странно, — задумалась она. — Странно, что ты меня любишь после… Или ты для вида? Тогда не надо. Я уйду.
— Боишься увидеться с Рапом?
— Не хочу, чтобы видел тебя со мной.
— Чепуха!
Ивлев лежал на диване и читал. Надя, чтобы не надоедать ему, оделась, села в кухне на табуретку и курила сигарету за сигаретой. Раппопорт позвонил в дверь, и Надя ему отворила.
— Разве я сомневался, что у Ивлева хороший вкус?
— Спасибо, — вежливо ответила она.
— По-моему, пахнет жареным, — весело сказал Тавров, проходя в комнату в сопровождении обеих кошек, которые встретили его в коридоре и вились вокруг.
Рап втягивал воздух большим ноздреватым носом.
— Сейчас приготовлю, Яков Маркыч. — Надежда обрадовалась, что у нее нашлось дело, и побежала на кухню. — Мужики — чревоугодники!
— Чревоугодники? — переспросил Раппопорт. — Ивлев, вас оскорбляют!
— Ну конечно! — щебетала Сироткина. — Вам бы только пожрать да женщину…
— А еще лучше, — мечтательно произнес Раппопорт, проходя на кухню, — пожрать и поговорить! Надежда юношей питает, отраву старцам подает. Правильно сделали, котята, оставив мне пожрать!
Сев на тахту, он тихо, чтобы не было слышно Наде, прибавил Ивлеву:
— За амортизацию оборудования надо платить пивом! Хотя пива мне никак нельзя! А почему вы не спрашиваете, что было на собрании?
— Ян Жижка, чешский герой, требовал, чтобы после смерти его кожу натянули на барабан, — Ивлев прищурился. — Не иначе как Ягубов решил натянуть кожи не только у чехов, но и у нас!
— Да, новая метла чище метет, — сказал Раппопорт. — Закоморному не дал печататься. Придется его деньги выписывать на других. Гайки затягиваются, ребятки.
— Что Макарцев, что Ягубов — оба сталинские соколы!
— Боюсь, Славик, разница есть: один действительно сталинский сокол, а другой-то — сталинский ворон.
— Оба хороши…
— Ну, первым выдающимся нацистом был, как известно, Иван Грозный, — проговорил Яков Маркович. — Когда русские захватили Полоцк, там обнаружили евреев. Спросили царя, как с ними быть. Он велел: «Обратить в нашу веру или утопить в реке». Для простоты дела утопили…
— Ox уж эти евреи! — сказал Вячеслав. — Основали христианство, сочинили коммунизм. Зачем? Протест у них в крови. И сами потом страдают.
— То ли дело московиты! — в тон ему продолжал Раппопорт. — У меня за стенкой пять лет назад умер сосед. А фамилия на дверях — висит. Новому жильцу все равно. Апатия…
— Надя, пора! — сказал Ивлев, когда Сироткина поставила перед Раппопортом дымящийся ромштекс и пиво. — Поговорить и на работе можно…
Сунув в рот кусок хлеба, Яков Маркович вскочил и, жуя, помог Надежде надеть пальто.
— Ну и как в моем склепе?
— Я здесь была счастлива.
— Деточка… — вздохнул Яков Маркович и продолжать не стал. — Между прочим, ребятки, Какабадзе пропал.
— Как?! — с тревогой прошептала Надя. — Он на съемке. Или в командировке…
— Э, нет… Заходил его приятель. Саша ушел от него ночью и домой не добрался.
— Подумаешь! — сказал Ивлев. — Перепил и недоспал…
— Он так не пьет.
— Утром выясним у Светлозерской, — успокоил Ивлев. — Пошли!
— Почему у нее? — удивилась Надя.
— Не задавай глупых вопросов!..
Раппопорт затолкал в рот кусок мяса побольше и по ломтику бросил кошкам. Они забрались к нему под бок, пригрелись, замурлыкали. Он вытащил из портфеля тяжелую серую папку. Открыл и, продолжая жевать, начал неторопливо перечитывать «Россию в 1839», сочинение маркиза де Кюстина, заедая маркиза ромштексом и запивая вредным для своей печени пивом. Но поскольку сочинение это было еще более вредным, опасность пива уменьшалась. Тавров жевал медленно, лениво, наслаждаясь запретными пивом и чтением, а также пока еще разрешенной тишиной.
43. СВЕТЛОЗЕРСКАЯ МАРИЯ АБРАМОВНА
ИЗ АНКЕТНЫХ ДАННЫХ
Старшая машинистка машинописного бюро «Трудовой правды».
Девичья фамилия Пешкова, фамилия по первому браку Вередина, по второму браку Грязнова, по третьему Светлозерская.
Родилась 9 ноября 1934 г. в городе Балахна, Горьковской области.
Русская. Социальное происхождение — крестьянка. Беспартийная.
Образование незаконченное (шесть с половиной классов).
К судебной ответственности привлекалась первым бывшим мужем Верединым и вторым бывшим мужем Грязновым за отказ дать развод. (Привлечение к суду по гражданскому иску в анкете можно не указывать. Примечание завредакцией Кашина В.А.).
Родственников за границей и внутри не имеет. Муж — Светлозерский Альфред — старшина-сверхсрочник Внутренних войск МВД. В браке фактически не состоит. (Записано со слов. — Кашин В.А.).
Выполняемая работа с начала трудовой деятельности: доярка комсомольского призыва «Все на фермы!». Машинистка штаба в/ч 60307 Внутренних войск МВД. Дворник-машинистка газеты «Красная звезда». Машинистка «Трудовой правды» — по настоящее время.
Военнообязанная. Состав — рядовой. Годна к нестроевой службе. Военный билет ШН З No 812467.
Прописана временно (сроком на 6 мес.) по адресу: гор. Киржач, Владимирской области, дом Грязновой. Действительно проживает: 123826 Москва, Ново-Хорошевское шоссе, 27, кор. 2, кв. 44. Тел. 255-21-54.
СТУПЕНИ СВЕТЛОЗЕРСКОЙ
Она пришла по объявлению, что требуется машинистка, и завредакцией Кашин оформил ее без рекомендаций, забыв даже в приказе указать месячный испытательный срок. О такой решительности и смелости Валентина Афанасьевича можно было только строить догадки.
