Весной, когда на таежных реках и речках шел нерест, когда рыба приплывала с низовьев на свои запоздавшие роды, браконьеры совсем распоясались, вооружались сетями, «мордами», сачками — по шесть — восемь хариусов за один замах.
— Это все мелкие браконьеры. Вот если бы крупных браконьеров привлекали к ответственности, — сказал Погодаев зло. — Тех, кто отравляет Байкал и реки всякой гадостью, калечит сибирский ландшафт...
Садырин первым забросил удочку, впился глазами в поплавок и не слышал уже ничего, кроме воды, струящейся меж камней в мутной пене.
Нонна тихонько, подымая ноги в высокой траве, подошла сзади и заорала над его ухом «клюет!» грубым, хриплым голосом. От неожиданности он даже вскочил с удочкой в руке, но, глянув на Нонну, рассмеялся.
Садырин и не догадывался — Нонна благодарна ему за давнишнюю хулиганскую выходку, хотя тогда была готова расплакаться. Если бы Садырин не набезобразничал, Мартику не поручили бы перед ней извиниться, они бы не познакомились.
Неужели прошел год, как они вместе?
После того памятного спектакля она играла сцену любовного объяснения в «Дворянском гнезде», прислушиваясь к притихшему залу, будто вот-вот донесется хриплый выкрик «клюет!». Даже тембр этого голоса стал ей симпатичен — что-то от Утесова или Бернеса.
Нонна тоже поймала хариуса, он ослепил ее серебристой чешуей, голубые пятна на спинке, на плавниках и на хвосте. Почувствовала ладонью дрожь удилища, и ее настиг азарт добычи. А если этот азарт тебя не коснулся, можешь считать, что не был на охоте или на рыбной ловле.
Нонна смотрела, как бьется в траве рыба, снятая с крючка. Дышит тяжело, глаза красные, выпученные. Вместо желанной воды жабры вбирают никчемный воздух. Хариус подпрыгивал, потом обессилел и лишь шевелился, потом не стало сил шевелиться, лишь судорожно подергивал хвостом.
Нонна опустилась на траву и с состраданием смотрела, как мучительно умирает пойманный ею хариус. Впервые она осмыслила, что вся рыба, которая идет в пищу человеку, погибает от удушья.
Она обернулась к Мартику, хотела сказать ему о потрясшем ее открытии, но он стоял спиной к ней и удил.
Подошел Погодаев, небрежно бросил в траву очередного хариуса, увидел, как Нонна, стоящая на коленях, смотрит на рыбу, в судорогах бьющуюся о траву, сказал:
— Вот утка летит, ударишь ее влет — и вся недолга́. А выловленная рыба, она всегда долго мучается. Рыбе легче умереть, попав в турбину, где ее лопатками оглушит или изрубит.
Леска у Погодаева зацепилась за корягу, поплавок скрылся. Подбадривая себя шуточками, он со смелым азартом бросился в воду выручать снасть. Вот уж действительно, пока не вымокнешь, рыбу не поймаешь. Вылез, держа крючок, весело стуча зубами, спеша унять дрожь бегом на месте, а потом согревался у костра.
Он достал из котомки с десяток картофелин, две луковицы, всякую петрушку-сельдерюшку, пакетик с перцем, целлофановый кулечек с солью.
— Наш поклон Александру Радищеву, — сказал Погодаев, срезая картофельную шелуху. — Это он завез и посадил у нас в Сибири первую картошку. — И добавил, удовлетворяя немое любопытство Нонны: — Когда сидел в Илимском остроге. Здесь, по соседству... — он показал рукой на север. — Короткая все-таки память у потомков. Не могли назвать один из тутошных новых городов — Радищев.
Нонна насмотрелась на выловленных хариусов, ей не захотелось сидеть с удочкой, и она вызвалась дочистить картошку.
Позже принялась потрошить рыбу для ухи; лишь бы снова не брать удочку в руки.
К ней в помощники навязался Садырин, у него уже иссякло терпенье пялить глаза на поплавок. А еще он был раздосадован тем, что у Погодаева улов в три раза больше, чем у него.
Антидюринг пустился философствовать: есть моменты в нашей жизни, когда характер человека проявляется особенно отчетливо, один из таких моментов — как он входит в холодную-прехолодную воду — окунается ли очертя голову, как Погодаев, или погружается боязливо, постепенно.
— Или как смотрится в зеркало, когда его никто не видит, — поддержала Нонна, — любуясь собой или чуть-чуть стесняясь самого себя...
— ...или как переносит физическую боль, — добавил Маркаров.
— ...а еще как пересчитывает деньги в получку, — сказал Садырин. — Я вот недавно за Кириченковым наблюдал...
— Тонкое наблюдение, — кивнул Маркаров. — А еще когда человек играет в карты, в шахматы...
— ...особенно если проигрывает, — уточнила Нонна.
— А на рыбалке, на охоте? — Погодаев все еще выбивал зубами дробь. — Один клянет себя за каждый промах, обзывает недотепой. А другой кучу оправданий найдет, если утка пролетела мимо его пули или хариус с крючка сорвался...
— Надо будет поглядеть за самим собой, как в ледяную воду сигаю. Характер свой изучить.
— А у тебя, Садырин, не один, а два характера, — сказал Маркаров очень серьезно. — Двигатель непостоянного тока. То положительным электричеством себя зарядишь, то отрицательным... Смотря по настроению.
— Считай, тебе повезло. У меня сегодня положительный заряд. А то бы мы с тобой снова поругались.
— И остались бы без ухи, — спохватился Погодаев и крикнул Садырину: — Ну-ка, ермак, тащи быстрей сушняк!
— Какой я тебе ермак?
— Нашел на что обижаться, — рассмеялся Погодаев. — В Сибири в старину так называли кострового, помощника кашевара. Отсюда и прозвище вольного казака Василия Тимофеевича пошло на все времена — Ермак...
Наконец Погодаев снял последнюю пробу и торжественно объявил:
— Уха готова!
Маркаров не удержался и закричал тоном зазывалы:
— Ресторан «Таежные дали»! Открыта предварительная запись на столики!
С жадностью хлебали наваристую уху, Садырин даже обжег себе рот. Нахваливали повара.
— Сытный обед переваривается легче, чем скудный, — сказал Маркаров.
«Расстроилась, глядя на рыбу, умирающую в муках, — подумала Нонна, — а уху уписываю за обе щеки, догоняю Садырина. Значит, была неправдива сама с собой...»
После того как показалось дно котелка, чаяния всех четверых связались с закопченным чайником, который все закипал и не торопился закипеть.
Снова распоряжался Погодаев и по-знахарски колдовал, заваривая чай. Мало того, что он заранее приготовил смесь из краснодарского, цейлонского и индийского чая. Он еще нашел на острове черную смородину, ее самые молодые листочки, выкопал и отмыл от земли корень шиповника и, не очищая от кожуры, тоже бросил в чайник, когда снял его с таганка и вода перестала кипеть.
— Вот это букет! — Нонна понюхала чай и отхлебнула осторожно глоток. — Большое мерсибо. И дымком пахнет!
Не аромат чая сам по себе, не дымок от костра сам по себе, а их чудесное слияние вызвало восторг Нонны. И в поварском деле все начинается с «чуть-чуть». Кинуть в уху щепотку перца — тоже нужен талант.
Можно прилежно, во всех нафталинных традициях и прошловековых стандартах разучить роль Ларисы из «Бесприданницы». Но если роль не сдобрить волшебной щепоткой перца, как это сумела Катунина, если зритель не почует, как сладок и приятен дымок, когда ты сидишь у костра рядом с любимым, — значит, у тебя не талант, а так, талантишко, и ты пытаешься бижутерию выдать за драгоценности.
Она сидела на мшистом пне и, услышав кукушку, стала считать. Журчанье воды у камней приглушало позывные, и она боялась сбиться со счета. В этом куковании ей слышалась тоска матери-одиночки, растерявшей в тайге своих птенцов.
С грустью подумала она о своей Дунечке, которая с детским садом выехала на подмосковную дачу и которую бабушка обещала проведывать в родительский день.
«А сама я не похожа на кукушку? Подбросила бабушке внучку и улетела так далеко...»
Пытаясь вызвать сочувствие к кукующей матери, Нонна пожалела ее вслух.
Погодаев расхохотался. Да этим назойливым «ку-ку» самец приглашает на свидание самку! А она в ответ издает крики, похожие на приглушенный смех, резко обрывающийся.
Собирались в обратный путь. Погодаев укладывал выловленную рыбу в котелок, надраенный песком. Котелок не вместил всего улова, и он покидал хариусов в котомку. Нонна еще раньше пообещала зажарить рыбу к ужину, хватит на всю компанию.
— Что и говорить, кукушка — мамаша неважнецкая, — Погодаев завязал погрузневшую котомку.
— Кукушку вспоминают, лишь когда заводят речь о легкомысленной, безответственной матери, — сказал Мартирос, передавая Погодаеву котелок.
Нонна взглянула на него, и он понял — брякнул невпопад.
— Мне не жалко кукушку-мать, а жалко ее птенцов, — Нонна вновь прислушалась. — Они растут чужаками, круглыми сиротами.
Погодаев снова расхохотался:
— Да вы бы посмотрели на кукушонка в чужом гнезде! Кукушка подбросит яйцо каким-нибудь мухоловкам или трясогузкам. Кукушонок этот, как только оперится и ему станет тесно в гнезде, может выкинуть и яйца, и других птенцов заклевать, и родителей затолкает, станет еду у них из клюва выхватывать. Он маленький на ястреба похож, а его приемные папа с мамой, подлетая к гнезду, мертвеют от страха.
