ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Петр Егорович встал, надел фуражку, поправил перед зеркалом, вмонтированным в дверку шкафа, галстук.
— Пойдем к заводу. Я расскажу тебе то, что ты должна знать обязательно.
Они вышли на улицу. Светлана покорно шла за дедом, приотстав на шаг. Оба молчали. Прошли переулок, свернули в сторону Люсиновской.
— Дедушка, ты же сказал, что пойдем к заводу?
— Не спеши в Лепеши, в Пичаве ночуем. Будем и на заводе. Сделаем маленькую экскурсию. А то вы нынче пошли с ленцой, как те ивашки, что не помнят родства.
Вышли на Люсиновскую. Петр Егорович остановился в тени под молодым деревцем.
— Ты знаешь, почему эта улица называется Люсиновской?
Светлана дернула плечиком и удивленно вскинула брови.
— Революционерка была такая… Сейчас об этом знают даже октябрята замоскворецких школ.
— Это написано и на доске в начале улицы. А знаешь, что она сделала для революции?
Светлана покачала головой.
— В школе не рассказывали, в учебнике по истории тоже не написано.
— Скользите поверху. А нужно глубже, глубже нырять. — Петр Егорович оперся обеими руками о палку и, окинув взглядом широкий проспект, начал рассказ: — Да, была такая девушка, революционерка, Люся Люсинова. Студентка коммерческого института, из дворян, так же как и Ленин. В партию большевиков вступила еще до революции. Бесстрашная была девушка. На этой вот улице, раньше она называлась Малой Серпуховской, в доме двадцать восемь, находилась студенческая столовая коммерческого института, теперь этот институт называют плехановским. Мы, рабочие, называли эту столовую столовой Лукича, по отчеству хозяина. Вот в эту-то столовую стали частенько похаживать наши рабочие, слушать выступления пропагандистов-студентов. Самым главным пропагандистом среди них была Люся Люсинова. Вот вы, комсомольцы, и не знаете, наверное, что прежде чем зародиться союзу вашему молодежному по всей стране, сразу же после Февральской революции на заводе Михельсона первым в Москве был создан Союз рабочей молодежи. В помощь молодому Союзу Замоскворецкий райком партии прикрепил Люсю Люсинову. Она же руководила разработкой Программы и Устава Союза. Назвали тогда этот Союз рабочей молодежи «III Интернационалом». Потом уже, по почину молодежи завода Михельсона, такие союзы стали создаваться на заводе Бромлея, на кондитерской фабрике «Эйнем», теперь ее называют «Красным Октябрем», на парфюмерной фабрике Брокера… А уже в конце мая молодые рабочие с нашего завода Саша Бакланов, Виктор Цуканов, Саша Андреев, а также товарищи из райкома партии, среди которых была и Люся Люсинова, стали создавать районный комитет Союза рабочей молодежи. Сынков торгашей и чиновников в этот Союз не принимали, а кому удавалось просочиться, тут же с позором выметали сами рабочие.
Переждав, когда пройдет грохочущий самосвал, Петр Егорович взглянул на Светлану и, видя, что она слушает его с интересом, продолжал:
— А в июне семнадцатого года в кинотеатре «Великан» — это что на Серпуховской площади находился — было созвано первое собрание молодежных рабочих союзов Замоскворецкого района. На собрании этом хорошую речь сказала Люся Люсинова. Ей выпало счастье побывать на Апрельской конференции большевиков в Петрограде, там выступал Владимир Ильич.
Выезжающий из-под арки грузовик оборвал рассказ Петра Егоровича. Он остановился, сжав локоть Светланы. А когда грузовик вырулил на проезжую часть, Светлана, не дожидаясь, пока Петр Егорович продолжит рассказ, спросила:
— Что же стало дальше с Люсей Люсиновой?
— Это, внученька, длинный рассказ. Пойдем к заводу. Тут что ни имя — то теперешняя улица или переулок. Жаркие стояли дни. Люся Люсинова с оружием в руках дралась в первых рядах красногвардейцев с завода Михельсона. Особенно сильные бои разгорелись тридцать первого октября и первого ноября. Несколько раз юнкера и белогвардейцы бросались в атаку на красногвардейцев Михельсона со стороны Малого Левшинского переулка. Но совместно с солдатами сто девяносто третьего полка все эти атаки были отбиты. В этот же день сложил голову Петр Добрынин, токарь с телефонного завода, член районного штаба Красной гвардии. Он руководил большим отрядом красногвардейцев, что дрался на Остоженке. Это был орел, красавец!.. Не ушел с позиций даже тогда, когда был ранен пулей в плечо. Там же, на Остоженке, в баррикадных боях погиб и четырнадцатилетний Паша Андреев, работал мальчиком на побегушках в кузнечном цехе. Смышленый был хлопец, тоже состоял членом Союза рабочей молодежи «III Интернационала».
— Дедушка, разве ты забыл?
— Что?
— Ведь Павлика Андреева я играла три года назад в спектакле «Залпы Остоженки». Ты еще был тогда консультантом спектакля.
Петр Егорович углубился в воспоминания, шел молча. Картины спектакля мешались с живыми эпизодами реальных уличных боев, что были полсотни лет назад.
— Теперь вспомнил?
— Вспомнил, — глухо ответил Петр Егорович.
Подходили к скверу завода.
— Здесь у нас, в Замоскворечье, что ни камень, то история, что ни переулок, то память.
Еще издали Светлана увидела посреди зеленого сквера на площади огромную фигуру Ленина. Полы пальто слегка раздувало ветром, руки энергично засунуты в карманы на голове глубоко надвинутая фуражка. Вся фигура вождя, вознесшаяся на глыбах гранитного постамента, сооруженного на просторной площадке из каменных плит, была устремлена вперед, звала за собой, дышала верой в ту великую идею освобождения трудового человека, которой Ильич посвятил свою жизнь.
Три года назад, когда Светлана училась в седьмом классе, на месте этого огромного памятника стоял коричневый гранитный, во много раз меньше теперешнего. Он изображал Ленина стоящим на трибуне. Или потому, что Светлана тогда была еще слитком молода, чтобы понять значение этого места, или монументальность нового памятника ее как-то особенно всколыхнула, но, приближаясь к монументу, она вдруг испытала чувство, которое не поднималось в ее душе три года назад, когда она, провожая дедушку на партийное собрание, впервые увидела этот памятник. Дедушка тогда торопился. Почти у проходной завода он дал ей деньги, сетку и наказал, чтобы она купила самой лучшей черешни и помидоров и немедленно отвезла бабушке в больницу. Уже тогда бабушка часто прихварывала. Некогда было дедушке рассказывать четырнадцатилетней внучке (да и поймет ли?) о той святыне, которую хранит зеленый скверик перед входом в завод. Тогда Светлана не обращала особенного внимания и на монумент из гранита-лабрадора, который стоит недалеко от большого памятника вождю.
— Дедушка, а ты ни разу не рассказывал мне про этот памятник. — Они приближались к невысокой гранитной плите, окаймленной зеленым бордюром бледной низкорослой зелени. — Я хочу знать о нем поподробней. Больше, чем здесь написано.
— Остановимся, дочка. — Петр Егорович снял фуражку и, расправив плечи, перевел дыхание. — Вначале прочитай вот это.
— Я это уже раньше читала.
— Прочитай еще раз.
На плоской грани камня-памятника были высечены строки:
«Первый камень памятника на месте покушения на жизнь вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина 30 августа 1918 года».
Прочитав надпись, Светлана медленно зашла с другой стороны памятника и на оборотной грани монумента прочла слова, от которых по спине ее вдруг прошел холодок:
«Пусть знают угнетенные всего мира, что на этом месте пуля капиталистической контрреволюции пыталась прервать жизнь и работу вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина».
Светлана подняла глаза на деда. Он стоял торжественный, прямой. Ей даже показалось, что на глазах у него навернулись слезы. И вдруг Светлане до нелепости некстати, а может быть, именно очень кстати вспомнились строки из поэмы Владимира Маяковского:
Если бы выставить в музее
Плачущего большевика…
— Пойдем, — глухо проговорил Петр Егорович и вытер носовым платком глаза.
Пройдя несколько шагов, они поравнялись со скамейкой.
— Давай присядем. Перед тем как войти в завод, нам нужно серьезно поговорить. — Держась левой рукой за поясницу, Петр Егорович медленно опустился на лавку. — Место, где мы только что стояли, свято для каждого честного трудового человека на земле. Когда ты станешь совсем взрослой, поймешь это по-настоящему.
Стоял жаркий полдень. Не пробиваемые солнцем валы буйной листвы лип, накатившиеся на ряд лавочек, словно застыли в знойном безветрии. Петр Егорович пересел в тень, достал трубку, набил ее и, словно соображая, с чего начать разговор с внучкой, огляделся вокруг, припоминая, какими эти места были в дни его молодости.
— Это было тридцатого августа восемнадцатого года. Тяжелое стояло время. Гражданская война. Голод, разруха. Россия была в опасности. Все в ней бурлило. Немцы оттяпали Крым и Украину, а тут, как на грех, против Советской власти поднялся чехословацкий корпус, восстание левых эсеров, по руководителям партии и государства стали стрелять враги революции. Утром тридцатого августа в Петрограде правым эсером убит Урицкий.
