Владимир Петров - Польский пароль

Вахромеев осторожно высвободил руку, вздохнул, погладил ее по седым, коротко стриженным волосам:

— Медсестрой пойдешь?

— Пойду! Хоть прачкой пойду!

Обернувшись к помначштаба, Вахромеев спросил:

— Ну как, зачислим ее в штат, товарищ Соменко?

Тот сухо кашлянул:

— Так ведь она должна проверку пройти, как интернированная… Вы же знаете, товарищ майор. К сожалению, не имеем права.

Вахромеев помолчал, пожевал зубами потухшую папиросу — желваки перекатывались на скулах. Резко сказал, как отрезал:

— Имеем! Имеем полное право! — и без улыбки, серьезно подмигнул ординарцу Прокопьеву: — Афоня, обеспечь землячке полное довольствие и обмундировку! Это тряпье сжечь!

Потом подошел к Троеглазовой, положил руку на плечо:

— Ты, поди, помнишь, Аграфена, как когда-то горело твое барахло? Вот и сейчас твою немецкую робу так же спалим, с керосином. Да… А между прочим, тот костер мы тогда, помнится, тушили с Бурнашовым. Не забыла такого?

— Ну как же! Наш черемшанский участковый.

— Вот пойдешь теперь к нему в роту. В подчинение к своему земляку.

…Ночью батальоны снова вели бой. Опять натужный рокот танков, треск пулеметных очередей, цветные всполохи ракет и небо, заштрихованное огненными трассами.

К рассвету передовой батальон вырвался на болотистую пойму реки Шпрее.

От сонной воды веяло холодом, легкий туман путался у кустов противоположного берега. Оставив бронетранспортер, Вахромеев с группой командиров в течение получаса проводил спешную рекогносцировку. Он хорошо понимал: если сейчас до восхода солнца промедлить, не начать форсирование, то потом придется платить дорогой ценой. Немцы придут в себя, подтянут силы и будут крушить огнем все живое, что появится на глади реки.

А форсировать не на чем — никаких плавсредств под рукой… Но и оставаться на открытом берегу батальонам больше нельзя. Рассветет — ударят немцы с противоположных береговых откосов. Или форсировать или отходить назад, в лес.

— Вперед!

Слева, метрах в ста, разведчики обнаружили брод, глубина — полметра-метр. Оружие, боеприпасы на каски — и в реку, в обжигающую холодом апрельскую воду, которая не преграда для солдата, почуявшего близкую победу.

И лишь забухали первые гранатные взрывы на плацдарме — ниже по течению, по самой глубине, бросились вплавь бурнашовцы. Через полчаса автоматчики, сверкая голыми пятками, в одних кальсонах неслись в атаку на противоположной песчаной отмели.

Когда показалось солнце, подъехавшие понтонеры сноровисто и относительно спокойно навели тяжелый мост — на плацдарм пошли танки.

Вахромеевцы сушили амуницию, грелись на солнышке на западном берегу, ожидая заплутавшие где-то армейские кухни, а вдоль реки затухало гигантское сражение. Уже действовали три моста, и через них железной лавиной шли и шли танки — запыленные, с выщербленной броней, пахнущие окалиной, порохом, отработанной соляркой.

С деревянного настила понтонного моста на прибрежный пригорок выскочила тройка юрких «виллисов». Первый из них по бездорожью, по танковой колее, помчал прямо к вахромеевскому импровизированному КП.

Плечистый военный в генеральской фуражке прыгнул с переднего сиденья на землю, огляделся, энергично потирая руки. Вахромеев бежал навстречу, он издали узнал этого человека. Те же размашистые шаги, нетерпеливость, даже будто скрытая досада в движениях. И зоркий прищуренный взгляд. Тогда, два года назад, Вахромеев видел его в черной кожаной куртке, сейчас — светло-серая щеголеватая маршальская шинель. Это был он — командующий фронтом!

Подбежав, Вахромеев представился, доложил. Маршал оглядел его пытливо, с чуть заметной улыбкой.

— А ведь мы с тобой где-то встречались, майор?

— Так точно! Под Харьковом в августе сорок третьего: Я тогда брал Выселки, а вы прибыли на мой ротный НП.

— Вспомнил! Сибиряки у тебя были в роте… Да, а ведь это, кажется, ты разгромил штаб танковой дивизии генерала Шмидта?

— Я…

Маршал посмотрел на пылящие невдалеке танковые колонны, задержал взгляд на искристой, чуть дымившейся под солнцем реке.

— А Шпрее ты ловко перемахнул! Кстати, это не твои ли солдаты, говорят, в кальсонах воюют?

— Было дело, товарищ маршал… Мои архаровцы… Так уж получилось. Один-то батальон бродом пошел. А для охватывающего удара пришлось правее бросить роту вплавь. Ну ребята, стало быть, для облегчения… Пораздевались.

— Молодец, сибиряк! Благодарю за решительность! А теперь сажай своих, как ты говоришь, архаровцев на танки — и десантом на Берлин. Только гляди у меня: чтобы Берлин брать в полной форме!

— Возьмем Берлин, товарищ маршал!

— Действуй… подполковник! Вахромеев?

— Вахромеев.

Маршал обернулся к адъютанту, бросил:

— В сегодняшний приказ! Присвоить внеочередное звание.

В ночном небе шел воздушный бой. Судя по натужному реву моторов, частым огненным трассам, самолетов было несколько. Невидимые, они кружились где-то прямо над головой, сцепившись в яростной схватке. Потом вспыхнуло пламя, и один из самолетов стал четко виден: падая вниз, разбрызгивая искры, он напоминал пылающую головешку, которая в медленном вращении, будто ввинчиваясь, приближалась к земле. Уже можно было различить, что падающий самолет — двухмоторный бомбардировщик.

— Амба! — сказал Атыбай Сагнаев. — Это плоский штопор — экипажу не выбраться.

— Наверно, американец, — посочувствовал стоящий рядом Егор Савушкин. — Видать, близко упадет, вон на той горе. Однако надо бы нам двинуть туда, авось помощь понадобится.

— Он взорвется, — уверенно сказал Атыбай.

Атыбай Сагнаев, бывший авиамеханик, был для Савушкина, конечно, авторитетом по части авиации, тем не менее старшина про себя решил, что наведаться к месту падения самолета все-таки стоит. В конце концов, может, удастся чем-нибудь поживиться: в теперешнем их положении это не грех — три ствола, одна граната да десяток сухарей на семь человек. «Как развиднеется, так и пойдем, — подумал Савушкин. — Да и людям заделье будет, не сидеть же сиднем под этими елками, будто загнанным зайцам. Теперь свобода — надо действовать».

Атыбай оказался прав: скоро на склоне соседней горы, прямо напротив, через ложбину, сильно рвануло — падение самолета и грохот взрыва слились в одну звуковую волну, которая прокатилась обвалом по густым ельникам, эхом отдалась от скал и ушла, затихая, вверх по ущелью.

И в тот же момент кто-то из пленных крикнул:

— Парашют!

Они все смотрели в ту сторону, куда упал самолет, отвлеклись и не заметили, как прямо на них сверху опускался парашютист: подсвеченный лунным светом купол казался призрачным, легким, как заплутавший одуванчик.

А заметил парашютиста Иван Штыцко — один из немногих ребят, оставшихся еще от хайделагеровской бригады Савушкина. Он и в полутемных штольнях «Доры» отличался устойчивым острым зрением. Слышно было, как Штыцко тут же поспешно передернул затвор трофейного шмайсера.

— Не балуй! — прикрикнул Савушкин. — Не видишь: прямо на нас падает. Голыми руками возьмем.

Однако перед самым приземлением парашютиста чуть отнесло в сторону — к осиннику неподалеку от скал. Старшина велел растянуться цепью и тут же повел ребят. При себе оставил чеха Карела Живку, знавшего английский язык, на случай, если с упавшим американским летчиком придется вести переговоры.

Восток уже начал светлеть, и белый купол издали стало видно на фоне черного осинника. Вскоре они увидели и самого парашютиста, висевшего средь сучьев темным неподвижным мешком. «Может, сброшенный груз?» — предположил Савушкин, осторожно подбираясь к осине. Снизу тоже не разобрать: что-то темнело наверху, а что именно — черт его знает… Вот запах горелого доносился, причем, совершенно явственно.

Шмыгнувшему из темноты Атыбаю Савушкин шепнул: «Давай лезь» — и сунул в руки эсэсовский кинжал, снятый недавно с убитого охранника. — «Ежели что — обрезай стропы».

Через минуту Атыбай крикнул с дерева:

— Он мертвый, товарищ старшина! Весь прошит очередью. Что делать?

— Обрезай! И парашют сними!

Тело парашютиста грузно шлепнулось на землю. Старшина нагнулся, пытаясь в темноте рассмотреть лицо погибшего. Поморщился: тошно пахнуло кровью — обгорелый комбинезон парашютиста был мокрым, липким… Стянув кожаный шлем, Савушкин вдруг отпрянул: под отворотами комбинезона, на шее убитого, белели две медные пуговицы — то был воротник русской гимнастерки!

— Братцы… — тихо произнес Савушкин, снимая с головы пилотку. — А ведь это, кажется, наш…

Комбинезон расстегнули и теперь ясно увидели: сержант. Орден Отечественной войны, две медали «За отвагу»… Обнаружили комсомольский билет, солдатскую книжку. При свете найденной в кармане погибшего бензиновой зажигалки прочитали фамилию, имя, год рождения…