— Вы живы? — раздался голос возле правого уха.
— А? — Кушнарев повернул голову.
— Вы не ранены, я спрашиваю? — Оксана, смутившись, выпустила из своего кулака спутанную шевелюру и потянулась за кубанкой.
— Нет, — угрюмый на вид и редко смеявшийся Кушнарев на этот раз готов был расхохотаться. «Крепкий кулак», — мелькнуло у него в голове. Она так изменилась, что Кушнарев не узнал ее.
— Если нет, ползите дальше! — Оксана нахлобучила ему на глаза кубанку и, не обращая внимания на приближающийся свист мины, двинулась было к застонавшему неподалеку раненому. Но Кушнарев, поймав ее за рукав, рывком притянул к себе и вдавил ее голову в снег. Мина с треском разорвалась в нескольких шагах, именно в том месте, где лежал стонавший боец. Из развороченной воронки шел дым. Кругом валялись клочья окровавленной шинели. Оксана отвернулась и вытерла рукавичкой приставший к щеке комочек снежной грязи.
— Осторожно надо, тетя! — Приподнявшись, Кушнарев сел на снег.
— Ничего, дядя... — небрежно проговорила Оксана. Темные большие глаза девушки смотрели растерянно, густые ресницы вздрагивали. Только сейчас Кушнарев узнал девушку из партизанского отряда.
Двух казаков с перебитыми ногами пришлось тут же на снегу перевязывать. Одного понесли трое задержавшихся бойцов, другого, поменьше ростом, подхватил, как ребенка, на руки Торба. Оксана шла рядом, помогая Торбе нести раненого.
Кушнарев посмотрел сбоку на ее строгий профиль, на тонкий с горбинкой нос, и показалось ему, что она самая милая и мужественная на свете девушка.
— Когда вы приехали? — спросил он.
— Меня на самолете доставили. Ранена была, — тихо ответила Оксана.
ГЛАВА 3
Батарея Ченцова выдвинулась на новые позиции благополучно, без потерь.
— Во-время снялись... А командир полка сразу понял обстановку и повернул все по-своему, — заметил комбат, посматривая на веселых, коренастых батарейцев.
Это была единая, крепко спаянная семья, влюбленная в свои пушки и в своего отважного командира.
Сержант Алексеев, несмотря на мороз, сбросил полушубок и, проваливаясь в глубоком снегу, рубил молодую елку. Старший наводчик Максим Попов и заряжающий вислоусый Богдан Луценко, прозванный за усы Хмельницким, рыли капонир.
Алексеев, свалив елку, хотел было откатить ее в сторону, но Ченцов приказал поставить на место, чтобы «росла» в снегу. Так поступили и с другими деревьями.
— Когда снаряд пролетит, — объяснил Ченцов, — такие елки сами попадают. Раз мы в засаде, то важна внезапность. На каждый танк даю три снаряда, хватит? — спросил он у Алексеева.
— На этом расстоянии бью с двух! — ответил Алексеев. — А сколько на пехоту?
— Пехотой будет заниматься комэска три. У него одиннадцать пулеметов, он их встретит, а мы подсобим...
Работа по установке орудий шла заведенным порядком, как в образцовом, отлично организованном хозяйстве. Плохо обстояло дело лишь с устройством временных укрытий. Для того, чтобы выкопать в мерзлой земле небольшой окопчик, требовались самые невероятные усилия.
Стрельба начинала стихать.
На командном пункте связисты временно оборудовали телефонную станцию. Стены выложили из снега и мелких веток, сверху натянули плащ-палатки, внутри настелили еловых лапок.
— Связистам треба удобство, — подшучивая, заметил Богдан Луценко.
— Культура! У них в землянке всегда плакаты висят: «Не шуметь», «Курить в час полцыгарки, а то дышать нечем», «Говорить вежливо. За крепкое слово бьем телефонной трубкой по пяткам», — отвечал ему в тон Максим Попов, отворачивая ломом глыбу мерзлой земли.
— Это все Савка Голенищев выдумывает у них. Знаешь, длинный такой...
А в это время Савка Голенищев уже сидел в своем убежище и басил в телефонную трубку: «Орел, Орел, я — Калуга, я — Калуга». Рядом с ним на кучу еловых веток в ожидании разговора прилег комбат Ченцов.
— Орел, Орел, — продолжал бубнить Савка, — дай Огородника, Бригадир просит.
На командном пункте первого эскадрона, в глубокой, с пятью накатами землянке, комиссар батареи, двадцатитрехлетний политрук Валентин Ковалев, взял телефонную трубку.
Напротив него сидели командир первого эскадрона лейтенант Рогозин, а рядом политрук Гриша Молостов. В конце стола (крышкой его служила принесенная из села дверь) — командир разведчиков старший лейтенант Кушнарев. Он прибыл со своими разведчиками добыть «языка», которого ему никак не удавалось захватить. Сейчас, после боя, разбирали обстановку, спорили о международном положении и закусывали курами и жареной свининой. Кур и свинину доставил в огромных молочных бидонах председатель Данилковского колхоза Никита Фролов. Круглый, ширококостный, краснолицый председатель сидел рядом с Валентином Ковалевым. Разомлев от выпитой водки, он блаженно улыбался и с гордым самодовольством разглаживал густую, невероятной величины бороду, то и дело поправляя большие, в роговой оправе очки.
— Орел слушает! — крикнул Ковалев в трубку.
Он был тот самый Огородник, которого вызывал Бригадир — комбат Ченцов.
— Толя, это ты, братуха? Здравствуй, милый! Так, так. Ага, значит ворон караулишь? — Ковалев задорно хохотал, грызя белыми крепкими зубами куриную ногу. Серые глаза его поблескивали озорной удалью.
— Не выйдет, думаешь? — продолжал смеяться Валентин. — Чтобы у тебя да не вышло! Да таких колхозников, как у нас в огородной бригаде, во всем мире нет!
— Вот это верно! — кивнув бородищей, подтвердил Никита Фролов, понимая разговор совсем в другом смысле.
— Ты мне вот что объясни... — склонившись к политруку, спрашивал Рогозин. — Несмотря на разницу в политической платформе, может существовать у нас с капиталистическими государствами настоящий военный союз?
— Может, — твердо ответил Молостов.
— Миру угрожает фашизм, — вмешался Кушнарев, — значит, для подавления фашистской агрессии нужен и должен быть военный союз.
— А какого чорта они отсиживаются на островах! — возмущенно вспылил Рогозин. — Двинули бы оттуда, а мы отсюда! А то немцы-то к Москве пожаловали...
— Тише! — крикнул Валентин и погрозил Рогозину обглоданной костью. Потом, склонившись к трубке, он возбужденно спросил: — В Москву, говоришь, на праздник? На парад! Обещал? Ты брось загибать, Толя. Нет, всерьез? Ах елки-палки! Я сегодня обязательно три черепахи подшибу. Знаешь, давай заключим договор: у кого больше будет, тот и поедет на праздник. Вместе нас все равно не пустят. Согласен? Вот и отлично! А сейчас приезжай курочек покушать. Тут нам папаша на всю артель принес. Замечательный батька!
Ковалев, отбросив кость, провел рукой по мягкой шерсти бурки. Его пальцы натолкнулись на твердую жилистую руку и крепко пожали ее. Старик расчувствовался и уронил очки.
— Замечательный батька! — продолжал Ковалев в трубку. — У него четыре дочки... Да, да! А девушки какие! Если бы ты знал! Обязательно женюсь. Непременно... На свадьбу приезжай! Алло! Алло! Толя! Чего ты там? — Ковалев дунул в трубку, и вдруг его широкое густобровое лицо исказилось в напряженной гримасе. — Тише! — Он уже не просто крикнул, а скомандовал резко, отрывисто, с суровой властностью в голосе. Эго уже был совсем другой человек, не тот весельчак Валя Ковалев, а командир, строгий, волевой и требовательный.
— Так, так, так... — повторил он полушепотом, словно боясь, что его подслушают. — Значит, теперь держись... Пошлю или сам приеду. Не волнуйся, отдам последний. Уж раз пошла такая свадьба, режь последний огурец.
«Ишь ты, какой колючий! — восторженно посматривая на Валентина, думал Никита Дмитриевич. — А хорош был бы зятек-то. Хорош!»
— Немцы пошли в атаку на первый завал. — Ковалев положил трубку и бросил на командира тревожный взгляд.
— Товарищи, — крикнул Кушнарев, поднимаясь из-за стола, — немцы в атаку на эскадрон Орлова пошли!
— Да они сегодня несколько раз лезли. Удивил! — отмахнулся было Рогозин.
— На этот раз будет погорячее!
Валентин, отодвинув блюдо с мясом, встал из-за стола. Он был небольшого роста, но широкоплеч и коренаст.
— Нам тоже приготовиться. Дело вот в чем... — немного помолчав, сказал Ковалев. — Там комбат Ченцов остался с пушками в засаде. Немцы сейчас растаскивают завал. Если комбат и Орлов не удержатся, то противник захватит и второй завал. Тогда нам будет худо. Полк Бойкова дерется с утра. Командир нашего полка сообщил комбату, что будет серьезная атака. Надо быть готовым... Я иду к пушкам.
— Ну, а я к Ченцову, — сказал Кушнарев.
— Вот это правильно, — поддержал Ковалев разведчика. — Там «языки» близехонько, бери, как барашков...
Кушнарев промолчал.
— Ты говоришь, завал растаскивают, а почему пушки Ченцова молчат? — спросил Рогозин.
Стрельба в районе первого завала действительно слышалась редкая и вялая. Только на правом фланге у Бойкова хлестко переливались пулеметные очереди. Били немцы. Звук их пулеметов был жесткий и дробный.
