Посмотрели богатеи на винтовку Фомы, на бомбу, висевшую у него на ремне, молча переглянулись. Старик Гуков с елейной ухмылочкой сказал:
— Надо бы без строгостей, Фома Ефимыч… Свои люди… не обеднеем…
— Значит, идите… и выполняйте приказ! — все так же строго сказал Фома.
Поднялись богатеи, покрякали. И молча пошли из избы. Поворчали богатые мужики, а приказ совдепа выполнили — по десять пудов зерна в общий амбар ссыпали. Зато бабы их шумели. Больше всех бегала по деревне и ругалась жена Валежникова — толстая и краснощекая Арина Лукинишна.
Сам Валежников уговаривал ее:
— Не шуми ты, ради Христа!.. С бомбами люди… а ты шумишь. Не обеднеем… Может, все вскорости обойдется… Может, опять на старое перейдем… А ты шумишь…
Но Арина Лукинишна не унималась. На улице и на речке выкрикивала:
— Шаромыжники!.. Грабители!.. Мошенники!..
Бабка Настасья не отставала от старостихи — тоже бегала по деревне и свое бабам твердила:
— Ну, бабыньки… чевой-то будет!.. Ладно гоношат мужики новую власть… Гляди: может, и бабам какое-нибудь улучшение выйдет… из города-то! Чует мое сердце… чует!
Бабы качали головами:
— Неугомонная ты, Настасья Петровна… когда угомонишься?
У бабки Настасьи глаза по-молодому загорались:
— А вот ужо дождусь… тогда и угомонюсь!
— Чего ждешь-то?
Бабка Настасья и сама не знала, чего ждет. Но отвечала твердо:
— Чего-нибудь дождусь… Беспременно, бабыньки, дождусь! Ужо помяните мое слово…
Бабы смеялись.
Кержаки два раза вечерами собирались втихомолку к мельнику Авдею Максимычу. Просили его порыться в старых книгах и поискать там объяснения тому, что творится крутом. Лысый мельник отыскивал нужные места в библии, читал их, а потом объяснял:
— С какой стороны ни подходи, братцы, а по всем видимостям выходит так, что пришел конец власти антихристовой!.. Наступает пресветлое тысячелетнее царство…
У старика Гукова от злобы седая борода тряслась, маленькие, глубоко сидящие черные глаза горели и петушиный голосок дрожал:
— Зачем же грабеж-то, Авдей Максимыч! Где правда-то христова? Законы-то древнеапостольские зачем порушены?
С лукавой улыбочкой мельник отвечал:
— А кто же одобряет? Никто!.. И господь-батюшка, который сойдет с пресветлых небес, тоже спросит: «Пошто обижали? Пошто не блюли заповедей моих?..»
Старик Гуков злобно плевался:
— Тьфу… Анафемы!.. Тьфу, тьфу!..
Потом покаянно крестился и ворчал:
— Прости, Христос, и помилуй…
А мельник прятал лукавый огонек в глазах и толковал:
— Потерпеть надо, старички, потерпеть… Не один раз вычитывал я вам… Может, и не то еще будет… Может, действительно восстанет народ на народ и царство на царство: и будут землетрясения, и глады, и смятения!.. Опять же и так надо рассудить: не для озорства берут… для дела… Смотри — семена раздают, у кого не было… и детей малых накормили… Выходит, вроде как будто ладно… Кумекайте сами!..
Кержаки отводили глаза, глядели в пол. Подолгу молчали, обдумывая прочитанное и сказанное мельником. Покрякивали. Тяжело вздыхали. И, коротко прощаясь, расходились по домам.
А фронтовики и деревенская голытьба почти каждый вечер собирались к совдепу. Одни лезли в избу, другие просовывали головы в окна. Часами торчали у совдепа и слушали разговоры совдепщиков. Заходили в совдеп и дед Степан, и мельник Авдей Максимыч.
Павлушка Ширяев давно позабыл и про Параську с ребенком, и про Маринку Валежникову. В свободное от работы время он тоже торчал у совдепа. Туда же приходили и дружки его: Еремка Козлов, Тишка — сын кузнеца Маркела, Кирюшка Теркин и Гавря Глухов. Жадно ловили парни мудреные слова Фомы корявого и скупые, нескладные речи других мужиков — депутатов. И, слушая их, понимали, что не умеют мужики подолгу говорить. А решения выносят правильные.
Во время весеннего сева у Сенн Семиколенного пала последняя лошаденка. Совдеп приказал Оводову выдать одну из своих лошадей Сене Семиколенному на все время полевых работ. После этого в совдеп обратились с просьбой о выдаче лошадей Маркел-кузнец, Афоня-пастух и Кузьма-солдат. Совдеп реквизировал по одной лошади у Гукова, Максунова и Валежникова и передал их просителям.
В этот год засеяли белокудринцы все поля.
Когда подошли покосы, по решению совдепа, были даны бедноте небольшие наделы из луговых угодий.
И сена в этом году накосили все.
Погода стояла все время ведреная, и с покосами покончили скоро. У многих рожь вызревала. Готовились белокудринцы к жатве.
Перед самой жатвой, словно из-под земли, вынырнул в урман отряд конных казаков и пролетел через Чумаловскую волость. Скакал отряд во главе с казачьим офицером. Утром отряд прибыл в Белокудрино. Остановились у Валежникова. После небольшого совещания казаки, сопровождаемые ребятишками, рассыпались по деревне. Арестовали весь совдеп: Фому, Панфила, Маркела, Кузьму, Андрейку Рябцова, Теркина и Глухова. Не тронули только Афоню-пастуха. Избили всех депутатов: сорвали вывеску с избенки Фомы; объявили по деревне о переходе власти к старосте Валежникову. Арестованных мужиков увезли сначала в волость, а оттуда отправили в город, в тюрьму.
После отъезда казаков белокудринские богатеи посоветовали старосте арестовать всех бывших фронтовиков — сторонников Фомы. Но староста нетвердо верил в прочность новой власти. Он велел только вернуть реквизированных лошадей и хлеб, взятый бедняками весной. Лошадей мужики вернули сразу. После обмолота и хлеб возвратили. Напуганные быстрой сменой событий, в эту осень белокудринские мужики не пошли в лес на промысел.
А перед рождеством приехал в Белокудрино бывший волостной старшина Илья Андреевич Супонин. Собрал в Валежниковой ограде сход и объявил мужикам:
— Ну, мужички… поздравляю вас с праздничком!.. Покончили с голоштанниками!.. Перебили всех большевиков… всех грабителей… по всей Сибири!.. Теперь у нас полный порядок пошел и настоящая власть установлена, верховный правитель Колчак объявлен… Большой войной пошел он против большевиков, засевших в Московском Кремле!.. Вот, мужички… приехал я объявить вам: помогайте!.. Давайте в армию верховного правителя молодых парней, которым девятнадцатый или двадцатый год пошел. Всех посылайте!.. Нажмем напоследок, тогда — все наше!..
Мужики сдували сосульки с усов и молчали.
Подождав некоторое время, старшина с крылечка кинул в толпу:
— Что же молчите?.. Или не рады?
Кто-то из толпы спросил:
— Какая же теперь власть-то, Илья Андреич?
— Какая власть? — переспросил старшина, добродушно посмеиваясь и поглаживая рукавицей широкую огневую бороду. — Да наша власть… белая власть!. Вроде нашего таежного снежку!.. Верховный правитель Колчак теперь у нас… его и власть!
И так же в тон старшине из задних рядов прозвучал добродушный голосок мельника Авдея Максимовича:
— Это что же, Илья Андреич… вроде нового царя?
Мужики, стоявшие около мельника, захохотали.
А из середины толпы кто-то крикнул:
— А куда девали Панфила?
Из задних рядов гаркнул Афоня:
— За что арестовали Маркела?
За Афоней взвился тоненький голосок Сени Семиколенного:
— Никаких большевиков не знаем, Якуня-Ваня!
Старики, окружавшие крыльцо, закричали строго на бывших фронтовиков:
— Дайте Илье Андреичу слово сказать!
— Стыда у вас нету!..
Старшина тоже попробовал строго остановить мужиков:
— Постойте… я не об этом… Я насчет мобилизации молодых парней объявляю…
Но не дали договорить старшине. В задних рядах зашумели — закричали:
— Не же-ла-ам!
— Нету у нас большевиков, ну и не надо мобилизовать…
— Куда Панфила девали?
— К жабе твоего Толчака!
Старик Гуков прыгнул из толпы на крыльцо и, потрясая длинной бородой, закричал на мужиков:
— Нельзя так, братаны! Нельзя!..
Гукова поддержал пьяненький старик Рябцов:
— Наша власть! Православная! Дать молодых солдат! Дать!
Но волнение из задних рядов перекинулось к середине. Мужики кричали:
— Не давать солдат!
— Долой Колчака!
— Где Панфил? Где Андрей Рябцов? Где Маркел?!
Дед Степан крутился около крыльца, рубил воздух трубкой и выкрикивал свое:
— Мошен-ство это!.. Не дадим парней… Мошен-ство!..
Богатеи орали:
— Дать солдат!
Толпа их заглушала:
— Не дава-ать!
— Доло-о-ой!
Размахивая руками, лезли к крыльцу. Потом над толпой опять зазвенел голосок Сени Семиколенного:
— Расходитесь, братаны!.. Расходитесь, Якуня-Ваня!
