После обеда Нуна отстранила его от мытья посуды, а он пошел на улицу, достал несколько кирпичей китового сала, нарезал большие, щедрые куски.
Луч света от большого фонаря выхватывал из закоулков сарая то одну, то другую собаку, Нуна каждой бросала ее долю.
Собаки сидели на цепи, тут всегда располагались упряжки, и для каждой собаки в стенах были вбиты крючья для цепей. Некоторые собаки даже знали свое место.
Нуна бросала куски, собаки повизгивали от нетерпения, но Николай заметил, что кое-кому из собачек перепадало больше, и он решил, что в упряжке у Нуны есть свои любимчики, а того в голову не пришло, что в упряжке есть молодые и старые, ленивые и трудяги, и больные, возможно.
Иногда, как бы случайно, Николай направлял луч света на Нуну, и ему нравилось смотреть на нее из темноты, и нравилось, что она не замечает этого или делает вид, что не замечает.
Перед сном еще раз почаевничали, и Нуна рассказала, что старик на охотучастке — ее отчим, а мама в поселке, на этот раз не поехала, прибаливает, вот Нуна вместо нее приехала: как же мужчине одному? А будущей осенью она намерена поступить в Провиденское СПТУ, на отделение радистов-оленеводов, есть там такое, радисты в тундре нужны…
Выбор ее Николай одобрил, пообещал показать свое радиохозяйство и начал с «Грундига», увеличив громкость. На этом его радионаставничество и закончилось. — рация базы стояла опечатанной, пользоваться ею Николаю не разрешалось, вся связь шла через полярную станцию.
Потом он сходил в кладовку.
— Вот кукуль, вот чистый вкладыш… тепло и сухо, — говорил Николай, готовя Нуне постель. — На этом месте у нас начальник спал, это его место… самое лучшее.
Нуна представила себя начальницей и хихикнула.
— Между прочим, смеяться ни к чему. На Севере надо устраиваться покомфортней. Наш начальник знал в этом толк. Вот. Спокойной ночи. Утром вам кофе в постель?
— Спокойной ночи, — улыбнулась она.
Николай взял электрический фонарь и пошел выключать движок.
Свет потух, движок заглох, стала слышна тишина.
— Ты в погоде разбираешься? — крикнул уже со своей лежанки Николай.
— Нет… не умею… — ответила она. — Это старики наши умеют. И мама моя.
— Если будет погода, я покажу тебе лучшее место для капканов. Сразу план по песцам выполнишь! Поедем?
— Поедем. Я еще не весь участок осмотрела.
— Спи, Нуна. Хорошо у нас?
— Очень хорошо, спасибо.
Утром, не успев как следует проснуться, он заметил, что Нуна собрала завтрак. Печь гудела, на столе горела свеча.
Он быстро вскочил, сбегал к движку, пошаманил немного, раздалось чиханье, робкий стук, потом движок мерно затарахтел, и комнаты залились электрическим светом.
— С добрым утром! — радостно закричал он, бросаясь за полотенцем. Умылся Николай на улице снегом. — Как спалось? Зачем встала рано?
Потом бросился к приемнику, включил «Маяк», утро он всегда начинал с новостей по радио.
Утро было тихим, морозным. Все небо до горизонта — в крупных звездах.
— Бери добавку! — накладывал он Нуне. — Кто много ест, от того пользы больше! Весь день на улице будем — заправляйся основательно!
Она не отказывалась. А в дорогу взяли сухари, конфеты, термос чаю.
— Идем, покормим собак, запряжемся, потом еще попьем чаю — и в дорогу!
Она согласилась.
Чай пили долго, как бы напиваясь впрок. У Николая было радостное, возбужденное настроение; «Как у собаки перед дорогой», — подумал он про себя.
Нарта легка, да и груза с собою немного — рюкзак с провизией, карабин, топор, фонарь, две оленьи шкуры, чтобы мягче сиделось. Легко неслась упряжка. Нуна каюрила, Николай — пассажир. Всего лишь раз он показал дорогу, махнул на юг — «туда!»
Галстук благоразумно бежал сзади по следу нарты, стараясь не забегать вперед и не раздражать своим праздным видом упряжных псов.
В ночи при свете звезд угадывался чистый горизонт, видны были силуэты гор на севере острова, а до бухты Южной, где лежала туша кита, не меньше трех часов ходу.
«Неудобно как-то, — думал он, — еду пассажиром. Эмансипация по-чукотски… А что делать?»
Ничего не поделаешь — придется оставить мужские амбиции. Тут Нуна хозяйка, а Николай даже не помощник. Николаю сидеть да помалкивать. В прямом смысле. На нарте за спиной каюра шибко не разговоришься. Да и отвлекать его ни к чему. Вон с того обрыва можно запросто сверзнуться на лед — ни собак, ни своих костей не соберешь.
Но Нуна объезжает обрыв, упряжка спускается в долину и по замерзшему ручью выходит к морю. Здесь длинная дорога по берегу моря — ровная галечная коса занесена плотным снегом, ветер утрамбовал его, нарты скользят легко.
Сейчас пора самого темного времени, но и полярные сияния часты. «Небо чистое, звездное — самое время для сияния», — думает Николай. К сияниям он привыкнуть не может. Каждый раз ощущает какое-то восторженное смятение, если не страх — чего бояться-то! — то что-то древнее, от пращуров, языческое.
— Вон, — показала Нуна рукой. — Смотри! — И остановила нарту.
На горизонте всколыхнулось белое облако и пропало. Потом белые полосы прошли по окоему, затем задергались, повисли гигантскими занавесями, стали переливаться, приближаясь к зениту. Иногда полосы розовели, но преобладали белые и светло-зеленые тона.
— Сияние! — прокричала ему Нуна на ухо. — Завтра опять пурга будет!
Николай и сам знал, что после сияния обычно меняется погода.
Все долгое время, пока на небе играли сполохи, Николай и Нуна сидели на нарте притихшие, боясь словом спугнуть эту внушавшую ужас красоту.
Собаки катались по снегу, Галстук забрался на нарту.
Потом все неожиданно пропало. Стало темнее. Но звезды по-прежнему светили ярко, только на горизонте просматривались облака.
— Такого в кино не увидишь! — крикнула Нуна.
Николай достал термос, налил полкрышечки чаю, протянул Нуне вместе с сухарем, потом и себе плеснул немного в кружку.
Упаковав термос и кружку, он выдал себе и Нуне еще по сухарю, по конфете, чтобы не скучать в дороге, и нарта тронулась вдоль по берегу.
«А на рации в полярке непрохождение, — подумалось ему. — Всегда при сиянии непрохождение…»
Но подумалось равнодушно, депеш ниоткуда он не ждал. Просто радист всегда нервничал из-за этого сияния, у него накапливалась работа, ведь сводки надо было передавать по нескольку раз в день. Собаки у поворота к бухте Южной заволновались, на бегу лихорадочно обнюхивали снег.
— Следы… — повернулась к Николаю Нуна. — Песца чуют… а мои капканы вон там, — показала она в противоположную сторону. — На обратном пути проверим, ладно?
— На обратном пути! — крикнул Николай.
Они разговаривали громко из-за шума ветра и скрипа полозьев.
— Нам к скале! — показал Николай.
Остановились метрах в ста у гряды торосов, вылезших на берег. Николай опрокинул нарту, привязал потяг за льдину, Нуна укрепила перевернутую нарту остолом — все это для того, чтобы собаки не утащили ее, если почуют песца и помчатся, как обычно, за ним сломя голову.
Туша гренландского кита издали сливалась с темным скальным обнажением. Но Николай вел Нуну уверенно, и, когда он показал ей полузанесенную снегом гору мяса, она удивилась, стала что-то рассматривать на снегу, а тут и сам Николай разглядел, что весь снег вокруг испещрен песцовыми следами, а кое-где были просто проложены тропинки.
Галстук бегал вокруг, метался. Хоть и был глуп, но зверя чуял.
Тропинки вели к норам, проделанным в туше выброшенного штормом мертвого исполина. Нор было много, природная столовая была открыта для всех.
Нуна насторожила капкан у скалы, другой — у одной из тропинок, третий рядом с китом, четвертый во льдах.
— Полно песцов, — радовалась она.
— На весь год хватит! — заверил Николай.
— Ой! — крикнула Нуна.
— Что? — не понял Николай.
— Там! — показала она на нору. — Песец туда спрятался.
— Возьми собаку к норе! — крикнул он.
Нуна подтащила за ошейник Галстука, тот начал скрести лапами, скулить, лезть в нору.
С другой стороны Николай просунул руку глубоко в отверстие и вытащил зверька за шкирку.
— Вот он! — закричал Николай.
Нуна принесла мешок, в котором были капканы, и Николай положил туда добычу.
— Давай еще попробуем половить! — предложил он. — Покричи вон в ту нору, а я буду здесь сторожить!
Вскоре и второй зверек был пойман таким же способом и оказался в мешке.
— Что надо, чтоб в конце концов поймать руками двух песцов? — спросил Николай и, уловив рифму, рассмеялся.
— Что, что? — не поняла Нуна.
— А надо, от себя замечу, чтоб убегали, но навстречу! — пуще прежнего расхохотался Николай.
