Впереди показалась стелющаяся по земле туча сизой пыли: то ли шел какой-то обоз, то ли бежало стадо. Но вскоре послышался рев моторов, и вот уже, точно хвастаясь, «зис» промчался стороной, обгоняя длинную вереницу грузовых машин, загруженных тушами овец и коров, что было видно через брезент, которым покрыты кузова.
— Наши, — торжественно произнес Егор Пряхин. — Раскошелился Иннокентий Савельевич. Ох, скуп он у нас, Аким Петрович! Ох, скуп! А хорошо. Благодарим его за скупость.
Аким Морев понял, что позавчерашний разговор дошел до сознания Иннокентия Жука: отправил мясо на рынок в город и… отправил на двадцати четырех грузовиках. Когда же успели освежевать столько овец и коров? За один день? Значит, дело в колхозе поставлено на четкую ногу.
Аким Морев не из тех пустомель, которые в скупости Иннокентия Жука обязательно усматривают только мелкобуржуазное, «кулацкие тенденции». Он прекрасно понимал, что скупость, хитрость, да и все поступки Иннокентия Жука диктуются, говоря языком экономиста, групповой собственностью.
«Но не перехлест ли у него? Не приведет ли это его к отрыву от государственных интересов? При случае, надо с ним серьезно поговорить. Хотя вот цены. Объявили мы, что закупаем продукты по коммерческим ценам, и он мясо отправил в город. А что отправит слабый колхоз? Видимо, секретарь ЦК прав: нужны единые закупочные цены. Спросить председателя об этом? Нет. В следующий раз».
И Аким Морев начал с другого конца:
— У вас такой огромный автомобильный парк?
— Без машины нам дышать нечем… И, однако, дышим одной ноздрей, — став вдруг сосредоточенным, ответил Иннокентий Жук.
— Вот этого я не понимаю. Почему одной? Жалко мясо отправлять в город? Но ведь это для ваших братьев, рабочих.
— Нет. Вернутся машины и вторым рейсом в город побегут. Так вчера правление решило, и колхозники «за». А вот машина — это наш самый верный друг в труде. Один друг с нами — автомобиль, а другой — трактор — вроде подсмеивается над нами: это сделаю, а это не хочу, потому что второй друг находится в чужих руках и избалован.
— Это МТС-то чужие руки? — строго спросил секретарь обкома, а Егор Пряхин посмотрел на Иннокентия Жука так, точно хотел сказать: «Куда попер? Отклонение ведь от генеральной…»
— Не переводите, Аким Петрович, хозяйственный разговор на политический, — ответил Иннокентий Жук, — не то будете походить на Мороженого быка. Он чуть что — «народная собственность… государственная собственность… народный интерес, государственный интерес». Треплются, черт бы их побрал! Да мы все давным-давно и народные и государственные. К нам ведь иные приезжают из города, похлопывают нас по плечу и говорят умиленно: «А, мужички, землелюбы!» Кажется им, что мы мужички времен Глеба Успенского. А мы не хуже других знаем законы политической экономии…
Секретарь обкома, сидящий в машине рядом с шофером, не просто оглянулся на Иннокентия Жука. Нет. Он даже весь перегнулся. Иннокентий Жук знает законы политической экономии! Да еще «мы не хуже других знаем». Что это он? К чему это он такое загнул?
А Иннокентий Савельевич, поняв взгляд секретаря обкома, продолжал, чуть посмеиваясь:
— Мне с год тому назад попалась в магазине книга: «Учебник. Политическая экономия». Нарасхват ее брали. И я взял. Верно, до этого я читал Каутского «Экономическое учение Карла Маркса». Здорово, стервец, написал. «Капитал» Маркса, конечно, куда глубже, но труднодоступен простому глазу. Книга Каутского как бы ступень к «Капиталу». Но… хорошо. Продукт, товар, стоимость, прибавочная стоимость, орудие производства, деньги, рынок, конкуренция и прочее. Хорошо. Глаза на суть, на самое нутро капиталистического общества открываются. Однако это законы капитализма. А учебник политической экономии, гляжу, написан советскими академиками. Тут, стало быть, вскрыты и экономические законы социализма.
Иннокентий Жук замолчал, прикидывая, надо ли ему раскрываться перед секретарем обкома и не лучше ли притворяться «косолапым мужичком»: тогда и спросу меньше и смотреть на тебя будут умиленно, как на младенца в люльке.
Аким Морев снова перегнулся к нему.
— Я вас внимательно слушаю, Иннокентий Савельевич.
— Да о чем говорить-то? Смешно… и ругаться хочется в адрес тех, кто учебник написал.
— Что же это вы их так?
— Да ведь вы нам все равно не поверите: лапотники, дескать, землелюбы. Копаются в земле, как жуки в навозе, а туда же — лезут ученых критиковать.
— Зачем это вы… обижаете меня?
— Нет. Вы настоящий, земной и по душе нам… Так вот, месяцев за шесть, по вечерам, конечно, прошибли мы первую половину учебника относительно экономических законов капитализма. Мне и Марии Ивановне, агроному нашему, легко давалось. Трудно — Вяльцеву. Знаете его? Аннушке наш дорогой академик помогал, а мы — Вяльцеву. Ничего. Усвоили законы капиталистического общества и с облегченными душами приступили ко второй половине учебника. Ну, думаем, тут пойдет легче: ведь сами в социалистическом обществе живем.
Егор Пряхин вначале было слушал Иннокентия Жука, и слушал внимательно, предполагая, что предколхоза «развивает мысль о судейских законах и сейчас обрушится на Мороженого быка, а тот «попер и попер, незнай куда»; вот почему Егор Васильевич отвернулся и через открытое окно машины стал смотреть на убегающие степи, все думая и думая, как облагородить ему отару и «напостоянно утвердиться на Черных землях».
А Иннокентий Жук уже зло смеялся:
— Приступили ко второй половине учебника… и голова вспухла. Цифры, цифры… миллионы, миллиарды, триллиарды. И кадило. Такое огромное: быка по голове стукни — убьешь.
Егор Пряхин, услыхав знакомое слово «кадило», представил себе попа с кадилом в руке и даже ощутил запах ладана. Оторвавшись от своих дум о Черных землях, он прислушался к тому, что говорит предколхоза, и снова осудил его: «Опять Иннокентий Савельевич попер».
— Да, кадило! — повторил Иннокентий Жук, почему-то по-поповски устремляя взор в небеса. — Кадят и кадят в сторону указов, приказов, распоряжений. «МТС — государственная крепость», господу помолимся! «Трудодень — это система, рожденная социалистическим строем, лучшая измерительная единица колхозного труда!» Господу помолимся. «При социализме нет и не может быть противоречий», господу помолимся. Аж угар от ладана! — с остервенением закончил Иннокентий Жук.
Секретарь обкома подумал: «Ох, какой он! Значит, прикидывался мужичком».
— Вы, дорогие наши руководители, — строго и грубовато продолжал Иннокентий Жук, — с трибуны утверждаете, это экономические законы в жизни действуют помимо воли человека. Верно. Но, однако, порою человек действует в несоответствии с экономическими законами, прикрываясь теоретической чепухой… А что за границей происходит? Поглядите-ка: на наших глазах трещит Великая Британия: отваливаются от нее колонии. Экономические законы требуют революционного переустройства всего социального строя внутри страны, а англичане держатся за хвост королевы, то есть за старинку… и останутся одни за Ламаншем, на острове. У нас в стране народы сплотились в крепчайшей дружбе, потому что их сплотил социальный строй, рожденный экономическими законами. А у них все разваливается. — Он еще что-то хотел сказать, но его перебил Егор Пряхин, закричав:
— Ибрагим! Друг мой, Ибра!..
— Кто это? — спросил Аким Морев, сожалея о прерванной беседе.
— Ибрагим Явлейкин… позавчера на пиру был. Заглянуть бы, — просяще проговорил Егор. — И Марьям, дочка у него, новых коровок вывела.
— Я, товарищи, прошу, сразу не говорите, что я секретарь обкома: нагрянули мы неожиданно, меня они не знают и застесняться могут. Скажите… Ну, что сказать, Иннокентий Савельевич? — обратился Аким Морев к Жуку.
Иннокентий Жук, оглядев чистый костюм секретаря обкома, его аккуратный галстук, шелковую рубашку, сказал:
— Слышал, у вас жена умерла, вот и скажем — жених. У меня сестра институт окончила и ныне агроном.
— Не всякие шутки можно пускать в дело, Иннокентий Савельевич: ведь это может дойти до вашей сестры, а у нее, возможно, уже жених есть… Знаете, что тогда получится? Давайте условимся — я писатель…
Иван Петрович уже вел машину на отару овец.
Вначале казалось, овцы — рядом, но машина то ныряла в низины, то выскакивала на возвышенности и только через несколько минут приблизилась к долине, заросшей молодой травкой, на которой рассыпались серо-синие крупные овцы.
— Э-э! — воскликнул Егор Пряхин, всматриваясь в отару. — Какой козырь выкинул Ибра! Вон что у него… баранов много. Баран, ясно-понятно, шерсти даст больше, нежели овца… Положим, и у меня бараны были. В чем же загвоздка? Вот мировой вопрос, — и чуть ли не на ходу Егор выскочил из машины, остановился перед девушкой, крича: — Марьям, здравствуй! Здравствуй, дочка дорогая. — Он, запросто обняв Марьям, расцеловал ее в обе щеки. — Покажи, каким секретом Ибра, то есть отец твой, владеет.
