Уже в сенях было слышно, как бахвалился господин Бривинь, — значит, напился, с трезвым с ним этого не бывает. И верно — взял мерку за десять копеек, возил ее по всей стойке и приставал к Букису и Лиекнису, которые его вовсе не задевали. Зачем, мол, Рауда отпускает таким соплякам водку? Такие в передней должны сидеть, когда хозяин вотчинного хутора в корчму заходит! На дороге лошадей стеречь — вот где их место! Мартынь попытался урезонить хозяина, но тот обозвал его нищим и погнал спать.
Нельзя было узнать сдержанного, надменного Ванага, он болтал не хуже портного Ансона — прямо стыдно слушать. Сначала батраки только посмеивались, но когда он начал задевать их все грубее и безобразнее, ощетинились. «Что? — расходился хозяин Бривиней, — какой-то Лиекнис вздумал еще обижаться и ершиться?» Да он этому даугавскому оборванцу не доверит даже колеса смазать. И Букис тоже возомнил себя большой шишкой, потому что у Волосача служит. У него в Бривинях такому старшему батраку пришлось бы коров пасти и свиньям на обед капустные листья рубить. Да и самого Волосача следовало бы к корыту с сечкой приставить. Ишь старшина выискался, всю волость осрамил. Вот как начнется денежная ревизия — пожалуй, получится как со старым Спрукой. Только воров и ставит на должности, одного за другим, — не удивительно, что подушные дерут вместе со шкурой. В сикадель — вот куда их надо!
При слове «воры» парни выпрямились.
— Как? Как? — угрожающе переспросил Букис и поставил мерку на буфет.
— Вот как! — отозвался Лиекнис и тоже поставил мерку.
Они многозначительно переглянулись, заплатили и вышли, высоко подняв головы.
Мартынь Упит понял, что хорошего тут ждать нечего; с большим трудом он выволок хозяина и посадил на тележку. Но тот все никак не мог угомониться, сердился и бранился неизвестно из-за чего. Переезжая железную дорогу, он пригрозил Кугениеку: пусть не думает — я, мол, важная птица. Сторож переезда со всеми своими флажками должен стоять на карауле, когда хозяин усадьбы подъезжает, и чтобы шлагбаум был поднят. Миезис, раскланиваясь, стоял в дверях своей лавочки, Ванаг погрозил ему пальцем: «Берегись, как бы не попасть в сикадель, — в фунте селедок пока еще тридцать два лота, а ты открыл свою лавочку и хочешь установить тридцать…» Братья Лупаты уже поставили у землянки сруб. Ванаг придержал кобылу и подозвал их. Иоргис остановился поодаль, а Карл подошел к самой обочине и слушал, улыбаясь. Как им не стыдно, два таких здоровых верзилы без дела околачиваются, в норе сидят, как барсуки. Таскать яблоки на станцию — это дело клидзиньского Мозиса. Разве по осени мало у хозяев подходящей работы? Чтобы завтра же с утра оба явились с корзинами в Бривини картошку копать!.. Карл Лупат только улыбнулся, показывая белые зубы, и кивал головой: да, да, как же иначе, раз господин Бривинь приказывает.
Мимо Рийниеков Мартынь Упит пустил Машку крупной рысью, чтобы хозяин не успел заметить, где они едут, и не раскричался. Бривинь не заметил, но уняться все не мог, раскачивался из стороны в сторону, словно Вилинь, и без умолку болтал заплетающимся языком. «Это он у Леи от сладких водок охмелел, не привык к ним», — подумал Мартынь Упит. Но потом вслушался внимательнее. Ванаг бормотал что-то о шалопаях и пьяницах, которые не желают учиться, околачиваются по корчмам и с девками путаются, всему городу на посмешище. Слегой бы по голове, шапчонку с нашивками стащить да вилы в руки, пусть на гумне с батраками сгребает солому.
Так вот оно что! Лея рассказал, какие дела творит штудент в Клидзине, потому он и расстроился так, и сам не помнит, что делает. Да, давно следовало за плуг поставить и лопату дать в руки, а теперь уж поздно. Но сейчас суть не в этом, кое-что поважнее не давало Мартыню покоя. За Викулями он подтолкнул хозяина и посадил прямо — иначе лежа приедет домой.
— Букиса и Лиекниса задевать не следовало, — сказал он, покачав головой. — А Волосача и подавно. Разве не знаете, какой он ябеда, если подаст в суд — дело дрянь.
Ванаг захлопал глазами. А разве он говорил что-нибудь? Станет он связываться с такими нищими, как Букис и его зять, да на них и плевка жалко. А Волосач пусть лучше повесится, иначе ему не миновать сикадели.
Однако понемногу он пришел в себя и сел прямее: должно быть, за дорогу хмель из головы повытрясло. Когда ехали мимо сада в гору, Ванаг подтолкнул локтем старшего батрака.
— Как ты думаешь, подаст он в суд?
Куда девалась недавняя удаль и гордость?
Мартынь Упит только плечами пожал. Владелец Бривиней сильно потерял в его глазах.
5
В субботу под вечер Либа Лейкарт отрубила голову белому петуху и двум цыплятам. Хозяйка испекла шафранные лепешки и дала батрачкам отведать по маленькому кусочку. Лиена поделилась с Тале Осис; когда мать заметила, у Тале уже не осталось ни крошки, и нечего было отнимать, — хнычущие ребятишки остались ни с чем…
Они приехали в воскресенье, когда только что окончилось богослужение, и церковный звон раздавался далеко за рощей карлсонских Заренов. Это было так прекрасно и торжественно, что у Лизбете слезы на глазах навернулись; она пристроилась у окна людской, так чтобы можно было незаметно выглядывать из-за косяка во двор. Лаура, взволнованная, бросила последний взгляд в зеркальце и расправила наброшенный на плечи шелковый платок. На ней была еще не надеванная белая кофточка, туго накрахмаленный передник; новые ботинки на шнурках приятно поскрипывали. Она провела ладонью по новому одеялу на кровати, постланному с таким расчетом, чтобы из-под него виднелось еще второе одеяло, потом села у столика и взяла в руки книгу псалмов, сделав вид, будто углубилась в чтение.
Конечно, всю дорогу правил сам Иоргис Ванаг из Леяссмелтенов — темно-рыжий жеребец со звездочкой на лбу не терпел, когда правил кто-нибудь другой. Но перед тем как въехать во двор, вожжи взял церковный староста Упениек из Калнасмелтенов; Иоргис держал на коленях какой-то большой, завернутый в бумагу и в платок, круг, похожий на сыр или на жернов ручной мельницы. Хозяин Бривиней стоял у дверей, поглаживая бороду.
— Здесь проходит дорога в Ритеры? — спросил церковный староста, будто попав в незнакомое место.
— Проехать можно, — ответил, улыбаясь, господин Бривинь, — только вагу нужно захватить, чтобы на Спилве тележку из трясины вытаскивать.
— Придется захватить, — отозвался Упениек.
— Ну, чего там еще, заворачивай!
Подъехали к изгороди. Бривинь еще с вечера приготовил самый надежный столб — привязать лошадь. Из слухового окна чердака выглядывал старший батрак, в полной уверенности, что без него не обойдутся, и сегодня он как свой человек понадобится всюду. Но его никто не замечал, и тогда, глубоко разочарованный, оскорбленный, он спустился по лесенке и, громко кашляя и все еще оглядываясь, пошел на Спилву поглядеть, не пора ли вытаскивать из мочила первую закладку льна: погода теплая, полежит лишних полдня — и все шесть возов пропали, только на паклю будут годны. Нет — даже на громкий кашель не обратили ни малейшего внимания. У Мартыня Упита закипела такая обида, что мочило со льном сразу было забыто. Сердито он зашагал дальше, мимо камней — нужно проверить, не желтеют ли орехи в орешнике у Стекольного завода. В Айзлакстском лесу тоже за все лето ни разу не побывал. Мартыню казалось, что сейчас ему нипочем дойти и до самого болота…
Иоргис из Леяссмелтенов дал подержать свой узел церковному старосте, а сам привязал к столбу жеребца. Это было не так-то просто, не то что с обыкновенными лошадьми. Хотя и уздечка новая и поводья крепкие, но на них нельзя положиться. Иоргис накинул цепь на круто выгнутую шею коня, конец три раза обвил вокруг столба и вдобавок привязал за ногу совсем новым желтым чересседельником.
— Иначе топытом тонь выбьет татую яму, что и сам в нее оступится, — пояснил он.
Иоргис говорил мягко, немного шепелявя, словно перекатывал во рту слова, прежде чем раскрыть его; в уголках губ всегда накипала тягучая слюна. Кроме того, он почему-то не мог произносить звук «к»: вместо «конь» выговаривал «тонь», а вместо «кнут» у него получалось «тнут». Выговор у него был чисто дивайский, теперь так говорили только немногие старики из богадельни, а у тридцатидевятилетнего мужчины это выходило смешно. Он тщательно сложил ременные вожжи, оплетенные посредине красным гарусом, спрятал под сиденье ременный кнут с желтым ясеневым лакированным кнутовищем, купленный в Риге. Оси тележки так щедро смазаны, что деготь капал со всех четырех концов.
Другие в подобных случаях долго пошучивают, переливают из пустого в порожнее. Но Калнасмелтен не был ни острословом, ни говоруном, свой первый вопрос насчет дороги в Ритеры он придумал заранее, а других шуток в запасе не оказалось, Бривинь знал это, поэтому на большее не рассчитывал.
