А Марина думала об Олесе Терновом. С ним она познакомилась во время практики на «Волгостали». Леонид и Олесь дружили с Верой, встречались чуть не каждый день. Марина привязалась не к веселому, остроумному Леониду, а к Олесю. Глубокая, сильная натура Олеся неудержимо привлекала ее. Но, к сожалению, два месяца пролетели слишком быстро. Марина уехала, так и не обретя уверенности в своей любви. Разве может идти в счет один-единственный поцелуй?! И письма потом ничего не сказали — сухие, сдержанные письма. А видно, вопреки всему, где-то в глубине души теплился огонек надежды. Иначе отчего же так остро чувство огорчения?
Худенькая девичья фигурка, облаченная в поношенное ситцевое платье, сгибалась под тяжестью полных ведер. Люба Калмыкова поливала огород. Водопроводный кран был открыт, ведра наполнялись быстро, и Люба почти бегом таскала их на грядки, не обращая внимания на то, что вода плещет на подол и босые ноги. Она спешила. Только после того как будет полит весь огород и плодовые деревья, можно было рассчитывать, что ее отпустят погулять. А солнце спускалось все ниже, тени становились все длиннее, а руки и спина болели все сильнее. Люба чуть не со слезами поглядывала на небо: хоть бы вечер не наступал так быстро! Ей хотелось посмотреть новый фильм, а похоже было, что и на этот раз никуда она не попадет. И Виктору надоест, что он вечно опаздывает из-за нее, пригласит кого-нибудь из знакомых девчат и прости-прощай любовь! Люба тихонько всхлипывала и еще проворнее двигалась между гряд.
Из-за забора ее окликнул знакомый голос. Люба вздрогнула и обернулась. Через колючую проволоку на нее глядел Виктор Крылов.
— Здорово, Любаша! Твой крокодил дома?
Под «крокодилом» разумелся Георгий Калмыков, дядя Любы.
— Дома. Шел бы ты, Витенька, а то ругаться он будет, — несмело сказала девушка. Ей и приятно было видеть Виктора и страшно, что дядя может оскорбить его.
— Брань на вороту не виснет, — беспечно сказал Виктор. — Найдется тут у вас проход в проволочных заграждениях?
Не слушая протестов Любы, он палкой расширил лазейку и пробрался в огород. Девушка с восхищением смотрела на него.
— Какой ты красивый сегодня, Витя, нарядный!
В самом деле, в светлых брюках с острой складкой, в розовой шелковой рубашке с короткими рукавами Виктор был неотразим. Люба поглядела на свои босые ноги, вздохнула и добавила:
— Только ты уж не мешай мне, Витя. Огород полить еще надо. В кино я, наверно, не поспею, иди с кем-нибудь другим.
Виктор пропустил мимо ушей сказанные дрожащим голосом слова и, прищурив глаза, окинул взглядом приусадебный участок. В глубине за деревьями виднелась задняя стена дома и хозяйственные строения. Вдоль забора с одной стороны были посажены кусты малины, винограда, крыжовника. Пышно зеленели грядки с клубникой. Потом шли аккуратно окопанные фруктовые деревья со стволами, побеленными известкой, все остальное пространство занимал огород.
— А богато твой дядька живет, — заметил Виктор, передвинув на затылок расшитую бархатную тюбетейку. — Куда ему столько? Небось и запасов же на зиму делает!
— А мы с базара вообще ничего не покупаем. Все свое, — отозвалась Люба, сосредоточенно кусавшая травинку.
— Да уж вижу, что все свое. И дом свой, и сад-огород свой, и батрачка своя.
— Это я сама, меня никто не заставляет, — поспешно отозвалась Люба. — Я ж ему так должна. Когда мама умерла, он меня к себе взял, кормит, одевает. В городе теперь живу.
— А что ты видишь здесь, в городе-то? За кабаном дядькиным ходишь?
Люба вскинула на него беспомощный взгляд, потом молча вернулась к крану. Сильная струя воды со звоном ударилась о дно ведра.
Виктор несколько минут наблюдал за ее напряженно изогнувшимся станом, и лицо его все более мрачнело. Пропустив сквозь зубы ругательство по адресу Калмыкова, он вдруг решительно скинул модные туфли и шелковые носки, засучил выше колен наглаженные брюки и решительно перехватил у Любы ведро:
— Давай сюда!
— Витя! — ахнула она. — Ты ж испачкаешься! Ты ж все помнешь! Да если тебя здесь дядя Гоша увидит, знаешь, что будет?
— А то ему не все равно, кто на него батрачить будет? — грубовато возразил Виктор и опрокинул ведро в борозду.
Люба и смеялась, и упрашивала, и чуть не плакала, но его энергия, подогреваемая злостью, не знала удержу. Люба принесла еще ведро, и теперь они вдвоем с Виктором летали к крану и обратно, успевая подставить следующее ведро, как только наполнится предыдущее. В грядки, в борозды, в лунки под деревьями лились все новые потоки. Это походило на увлекательную игру, и Люба развеселилась, разрумянилась, звонко смеялась, поблескивая влажными зубками. Платок, покрывавший русую голову, сбился, открывая чистый лоб, светло-карие глаза были полны живой радости. Что из того, что вечер наступает, что на киноплощадке скоро зажгутся призывные фонари, что в саду оркестр играет… Не было сейчас места лучше, чем огород дяди Георгия. И никогда он не казался таким маленьким. Она растерянно сказала «уже», когда лить было совершенно некуда.
— Уже, — передразнил Виктор и пятерней зачесал волосы под тюбетейку. — Тут небось не меньше гектара будет. Хоть бы шланг купил для поливки.
— Шлангом нельзя. Запрещают, — тихо сказала Люба. Оживление, так красившее ее лицо, уже потухло. Она понимала, что Виктор сейчас уйдет.
Виктор поднял носки и туфли, потом взглянул на Любу.
— Ты что же стоишь, Любаша? Иди отпрашивайся у своего удава. В кино-то хочешь?
— Витенька, да мы опоздаем, — воскликнула Люба.
— Фу ты, вот не понимаю! Опоздаем или нет, еще неизвестно, а тянуть будешь — подавно никуда не попадем. Иди, я на улице подожду.
Но не так-то просто было отпроситься у Калмыкова. Он сначала пошел и проверил, все ли сделано как следует, ходил по огороду, щупал под деревьями землю — глубоко ли полито, нудно выговаривал Любе за все мелкие ее домашние промахи, а она, повесив голову, ходила за ним следом. Дрожа от злости и возмущения, Виктор наблюдал с улицы, но вмешиваться не смел — жалел Любу.
Наконец, Калмыкову надоело куражиться. Милостиво отпущенная Люба мигом переоделась и выбежала к Виктору.
— И что ты не уйдешь от него? — сердито спросил он, когда оба быстро зашагали к трамвайной остановке.
Люба опасливо оглянулась, словно их могли услышать. Но нарядный дом-пятистенок с решетчатым застекленным крыльцом был далеко.
— Куда ж мне уходить? Специальности нет, образования тоже. Всего восемь классов, да и те когда еще кончила.
— Подумаешь, образование. Я вон семь не окончил, да не пропадаю.
— Ты мужчина, Витенька. Умный. А мне бы хотелось подучиться еще, хоть в техникум…
В голосе девушки явно прозвучала тоска. Светло-карие глаза ее с пушистыми ресницами были печальны. И Виктор попытался утешить ее по-своему.
— Ну, ничего, выйдешь замуж — будешь делать, что захочешь.
Люба густо покраснела.
— Не пойду я замуж, — отрезала она.
— Вон ты какая! А почему? — поддразнил Виктор.
— Потому что все равно без образования да специальности на мужниной шее сидеть буду. У него огород поливать и всякую грязную работу делать.
Виктор посмотрел на Любу. Оказывается, тоже характер есть.
— А тебе чистенькой работы хочется? Табельщицей или к начальнику в секретарши, бумажки переписывать?
Люба испугалась его тона.
— Что ты, Витя! Я бы на какую хочешь работу пошла. Дядя Гоша не пускает. Не хочу, говорит, стыда от людей. Я, говорит, знатный человек на заводе, люди пальцами тыкать будут, если ты в простые работницы пойдешь.
— Слушай его больше, крокодила зеленого! И откуда он такой взялся? То был человек как человек. А прославился — и нос загнул, скоро в небо упрется. Денег много хапает, в буржуя превратился.
— Да он сам же их зарабатывает. Небось не капиталы от папаши остались.
— Знаю, не агитируй. Только иному такие деньги и не впрок. Жадность задушит. Право слово, уходила бы ты от него, Любаша.
— Куда? — снова спросила Люба.
Скажи Виктор «ко мне» — минуты раздумывать бы не стала. Но Виктор ничего не сказал и только засвистел что-то.
Тут подошел трамвай. Они атаковали его вместе с толпой разряженных, раздушенных парней и девушек, которые так же спешили в Нижний поселок, ко Дворцу культуры — на танцевальную площадку, в кино и на набережную. Виктор оказался в трамвае одним из первых, сел сам и захватил место для Любы, стойко оберегая его от посторонних посягательств, пока она не пробилась к нему.
Усевшись у открытого окна, Люба сразу же повернулась лицом к улице, словно там было невесть что интересное. А Виктор смотрел сбоку на изгиб щеки, на чуть вздернутый носик и ровную линию брови, и в голове его шевелились непривычно-сложные мысли.
До сих пор он не задумывался над своим отношением к Любе. Ему казалось, что он просто жалеет ее и возмущается положением в семье дяди. Не таким уж большим поселком была Дубовая Балка, чтобы соседи не знали друг о друге всей подноготной, и Любу иначе, как батрачкой, почти и не называли.
