Наверное, по моему лицу видно, что у меня слабая воля и легко внушаемое сознание. А может быть, гипнотизер Фаддеев, как все выступающие со сцены, говорил не с необъятной прорвой зрительного зала, а выбрал себе первого попавшегося внимательного слушателя и сообщал свои удивительные тайны он именно мне.
– Никаких чудес не существует… Поразительные явления, которые я вам продемонстрирую, – результат большого природного дара, развитого длительной правильной тренировкой… Способностью читать мысли на расстоянии, передавать свою волю другим людям, находить спрятанные вещи внутренним провидением, двигать предметы взглядом и многие другие видеомоторные акты – всем этим обладали такие реально-исторические персонажи, как Александр Македонский, Юлий Цезарь, Сенека, Наполеон, Григорий Распутин…
Я, наверное, смогла бы поверить – с моей-то внушаемостью, – что он продолжает ряд этих реальных исторических персонажей, но меня очень отвлекало несоответствие его величаво-значительной жестикуляции колдуна с бойкой скороговоркой приказчика. И с гордостью отметила про себя рост самосознания современных работников прилавка – сейчас колдуны и гипнотизеры говорят, как прежние приказчики, а нынешние продавцы вещают с загадочной снисходительностью магов.
Ах, если бы Фаддеев согласился пойти на стажировку в мебельный или радиомагазин! Как сильно бы выросли артистизм и убедительность его выступления! Полгода за прилавком – и речь, разбитая неритмичными таинственными паузами, мучительно оброненными репликами, освещенная великими несбыточными обещаниями «в конце квартала…», общее выражение лица размыслителя о вещах, нам недоступных, тоска страдателя и радетеля, отвлекаемого праздными ротозеями от постижения вечного, – все это создало бы Фаддееву надлежащий образ.
И мне было бы легче поверить, что избавление от всех моих бед и проблем – в умении ввергнуть себя в состояние «имаго»…
– …"Имаго" по-латыни значит «образ»… Вы слышали, наверное, слово «имажинизм» – оно той же природы… Создайте себе образное представление – и ваш организм нальется чудесной космической силой… Расставьте в стороны руки, поверните вниз ладони – они стали сильнейшим магнитом!.. Магнит ваших рук притягивает к себе маленький шарик Земли… Чувствуйте! Чувствуйте! Вы ощущаете, как легкий, но плотный шарик Земли притягивается к вашим ладоням… Отключите сознание!.. Действует только «имаго»! Ваше собственное «имаго»!..
Ко мне наклонился Ларионов и шепнул:
– По-моему, я своим «имаго» приподнял Землю на полметра… – Лицо у него было абсолютно непроницаемое.
– …А теперь все – руки вверх! Подняты ладони ввысь!.. Они антенны, через которые в вас вливается солнце!.. Вы чувствуете, как в вас течет энергия солнца!.. Отключите ум от мозгового аппарата!… Вы полны солнцем и ощущаете свое тело при полном бездействии мозга!..
Наверное, мое несчастье в том, что никак не могу отключить свой слабый мозг от переполненного солнцем тела. Я вхожу в состояние «имаго», и через антенны моих рук втекает в меня не тепло солнечной энергии, а холод моего разрушенного мира. Я пытаюсь магнитами своих сверхчувственных ладоней притянуть к себе шарик Земли и ощущаю безнадежность этой затеи – так же, как невозможно притянуть к себе обратно Витечку. Для него теперь магнетизм в руках неведомой мне Гейл Шиихи, с которой он вместе преодолевает свой непреодолимый творческий кризис.
Что же ты наделал, Витечка? Как жить теперь?
– Аутогенная тренировка даст нам основу постижения состояния «имаго», – бойко разъяснял со сцены Фаддеев. – Постигнув технику аутогенной тренировки, вы подарите себе чудеса перевоплощения… узнаете остроту ранее неведомых вам чувств…
Потом он пообещал одарить весь зал ощущением этих удивительных чувств. Девушки-ассистентки в развевающихся полупрозрачных хитонах плавали за его спиной, как тропические рыбы, и пластически изображали всем своим видом эти неведомые нам чувства.
– Примите исходную позицию-позу кучера… Ноги расслаблены, согнуты в коленях… Руки безвольно лежат на бедрах… Подбородок опущен на грудь… Вызывайте образ! «Я еду в санях!» Глаза закрыты-ы-ы! Зима… Шуршит снег под полозьями… Вы закрыли глаза от нестерпимого блеска солнца… «Я совершенно здоров!» Ветер нежно овевает мое лицо… моим рукам тепло… мне приятно… душа моя наполняется покоем… мне радостно… моя жизньподарок… счастье простого чувствования…
Ветерок овевал мое разгоряченное лицо, по которому текли слезы, едкие, как кислота, мне казалось, что они выжигают на щеках полосы… Они стекали к углам рта, горький солончак на губах… Я не могла их смахнуть, чтобы не растеклась по лицу косметика… Я мечтала только о том, чтобы никто не обращал на меня внимания, не мешал мне испытывать счастье простого чувствования. Моя жизнь – подарок, как верно заметил аутогенный экстрасенсуальный психомагический чародей Фаддеев.
Краем глаза я увидела мучительно сцепленные руки Ларионова – они не лежали безвольно на бедрах, а душили друг друга, будто он надумал одним кулаком раздавить другой, – побелели костяшки, до синевы надувались вены, на засохших ссадинах выступила сукровица. Из-под прикрытых век искоса я взглянула на него – подбородок не лежал на груди, не послушался он Фаддеева, и легла у него на лице печать муки. Видел он мои слезы? Или чувствовал, что происходит со мной? Или страдал от своей неуместности?
– …Гражданочка! Гражданочка в первом ряду!.. Видите ли вы цветные сны? – гремел где-то надо мной Фаддеев. – Какой они тональности? В какой части цветового спектра расположены ваши сны?
Я видела сейчас цветной сон наяву – он весь был багрово-черный.
– Гражданочка видит зеленые сны! – сказал Ларионов, чтобы он отвязался от меня.
– Это прекрасно! – обрадовался ученый маг. – Зеленые и голубые тона сновидений свидетельствуют о душевном равновесии и психологическом благополучии…
Если удалось прервать неприятный сон, надо сразу вставать, иначе задремлешь опять и сон вернется снова. Я не встала и как сквозь дымную алую пелену наблюдала психологическое могущество Фаддеева. Он отыскивал спрятанные в зале часы, давал нюхать зрителям белоснежный платок, и они все узнавали запах любимой парфюмерии. Потом на спинки двух расставленных на сцене стульев он положил зрительницу – гражданочка в ступорном сне лежала мостиком, опираясь на ребра спинок стульев лишь шеей и пятками. Фаддеев предлагал желающим нажать ей на живот, чтобы убедиться в несгибаемой прочности мышц, которую он дал ей в волшебном сне.
Мне было страшно. Мне казалось, что это я – отсутствующая, подчиненная чужой воле, окаменевшая, – зацепившись за неверную опору двух точек, вишу над бездной. Человек не должен висеть над землей на затылке и лодыжках. Я должна стоять на ногах. Поставьте меня на землю.
– Простите, Ирина Сергеевна, я не думал, что вас это расстроит… – сказал, глядя в сторону, Ларионов. – Я хотел, чтобы вы отвлеклись, развеялись…
– Да бросьте! Это мне стыдно перед вами, срам какой – реветь на людях…
Мы шли по пустой, продуваемой едким ветерком улице. Это был не ветер, а уличный сквозняк. Он разогнал сизое неопрятное тряпье ночных облаков, и над домами показалась луна, красно-желтая, как куриный желток с зародышем.
– Я думаю, что способность забывать – это тоже дорогой дар, – сказал Ларионов вдруг.
– В каком смысле?
– Представляете, как было бы жутко жить, если бы мы хранили в себе боль нанесенных нам обид, горечь потерь и утрат, ужас физического страдания – всю жизнь, ничего не забывая…
– А как же с радостями быть? Мы ведь и радости забываем? Наслаждения? Ушедшее ощущение счастья? – спросила я.
Он помотал головой.
– Нет, я, например, никаких радостей не забываю… И ощущения счастья – может, их было у меня не так много, – но я все помню. Ну и вообще каждый под словом «счастье» свое понимает…
– Наверное, – согласилась я.
Мы вышли на улицу Маяковского, сонно перемигивались на перекрестке красно– зеленые вспышки светофоров. Уличное освещение уже было пригашено, фонари на столбах – через один – висели, как раскаленные капли йода. Желтоватым туманом подсвечивали они снизу зависшую в дальнем провале улицы луну – сплющенную, как плоская тыква, будто черт впотьмах уселся на нее.
– Вот здесь и разыгралась моя баталия, – сказал со смущенной улыбкой Ларионов и обвел рукой круг, захвативший тротуар, разбитую витрину радиомагазина, закрытую фанерой, и старуху, продававшую из сумки цветы. Он показал на бабку: – Можно сказать, из-за этого одуванчика и разгорелся сыр-бор…
– А почему из-за нее? – не поняла я.
– Ну, это я шучу, конечно… Она была случайным поводом… Я вон у того перекрестка подхватил освободившееся такси. Кинул назад Адину посылку, проехал квартал и увидел, что бабка цветы продает, и велел шефу притормозить…
