— Давай, Степа, разворачивай коней.
Степка еще раз проверил упряжь, взгромоздился на облучок, Тимофей — на хозяйское место, а Ванька сзади на дрожках пристроился. А тем временем беглянки уже по съезду на плотину спускались. Развернул коней лихой кучер, большой полукруг назад сделал, подъехав к плотине. И только невеста, задыхаясь от дальнего бега, достигла ходка, подхватили ее ребята в коробок. Нюрка на дороге осталась.
— Но, лошадушки, гикнул Степка, — теперь вся надежа на вас!
— Иван Корнилович, теперь ты объяви молодым, — важно говорил осоловевший от выпитого Кестер, — какое приданое даешь за своей дочерью… Твоя дочь — Ивановна, мой сын — Иванович, как брат с сестрой жить будут!
— А чего, — хорохорился пьяный Чулок, — можно, сват, и объявить… Я — мужик твердый, чего сказал, то и сделаю. Завсегда я такой был… Зови, мать, Кланьку с женихом. Тута я им все и разобъясню.
Агафья сунулась в одну комнату — пусто. В другой снохи спали, Настя, внучат целый выводок. В сени вышла, во двор выглянула.
— Нету их гдей-то, — доложила она, вернувшись.
— Может, гуляют на улице, — предположила Берта. — Чего же им сидеть в душной комнате.
— Ну, пущай погуляют, — согласился Иван Корнилович, — а мы с тобой, сват, выпьем еще по одной.
У Агафьи в мозгу смутная тревога завозилась. Разбудила Настю и велела ей осмотреть все вокруг избы, в палисаднике, по хутору пробежать.
Тем временем Кестер, в котором жила неистребимая немецкая аккуратность, выпив вторую рюмку после предложенной «еще по одной», строго спросил:
— А когда мы венчать, молодых повезем?
— Как выспимся, так и поедем, — объявил свое мнение Иван Корнилович.
— Э-э, нет, — возразил Кестер, — проспать можно и до вечера. Надо ехать в десять часов, не позднее, а для этого теперь же ложиться спать. Объявляй молодым свое решение, Иван Корнилович, и мы домой пойдем.
— Да и где же они, молодые-то наши? — воззрился Чулок на жену.
Агафья, чувствуя недоброе, ответить ничего не могла, но подоспела Настя и объявила всем, что пробежала она по всему хутору, вокруг своей избы все углы обследовала, но никого не обнаружила. И добавила:
— Еще спать не ложилась я, собирались они с Нюрой Рословой Колю домой проводить.
— У нас и сидят они! — обрадовалась Берта.
— Пойдем домой, мама. — Иван Федорович тяжело поднялся из-за стола.
Вскочил и Чулок, засуетился:
— Чего ж вы пешком-то пойдете, сват! Я вас отвезу да захвачу оттуда Кланю. Негоже оставаться ей там до венца.
Подкатили они к Кестеровой усадьбе, когда вот-вот должна была проклюнуться заря на востоке. Петухи перекликались по хутору. Берта в тревоге первая вывалилась из ходка и устремилась в дом. Не успели Иваны коня привязать у ворот да крыльца достигнуть, как вернулась хозяйка и, сообщила скорбно:
— Николай спит один, а Клани и здесь нету.
Заходили, заметались мысли в старых головах. Прикидывали так и этак — ничего объяснить не могут. Первым Иван Федорович на след выбился:
— Проспал дурак невесту! — и выругался по-грязному. — Буди́ его, мама, скорей! Может, успеем.
— Чего? — все еще не понял пьяный Чулок. — Чего успеем-то?
— Пока не обвенчалась твоя дочь с другим, Иван Корнилович! — грубо ответил Кестер и бросился запрягать в линейку самого резвого коня. — Бери мою маму к себе и гони в Бродовскую. Мы с Колькой догоним вас. Дуй без оглядки!
Никогда в жизни эти хозяева не гнали так бесшабашно коней, как в этот раз. Пена с них летела клочьями. До Бродовской доскакали за полчаса либо чуть поболее. В рассветной серости возле коновязи у церкви признали рословских коней, и своих тут же оставили.
— Ну, понятно, Степка с ней венчается! — выкрикнул. Кестер, злобно дернув Кольку за рукав, когда шагали они к па́перти.
В храм вломились шумно, в то время как седенький отец Сергий, закончив венчание, благословил молодых. И тут увидели, что из-под венца выходит с невестой не Степка вовсе, а Тимофей Рушников, солдат. Много с ним не поговоришь, да и опоздали непоправимо. Чтобы хоть как-то сорвать зло, Кестер подскочил, к невесте и ухватил ее за фату.
— В чужом, платье венчалась, паскудница! Колька тебе купил его. Снимай!
— Отцепись! — побелел Тимофей и резко потянул невесту от Кестера. — Уплачу я за ваше платье.
— Недостойно ведете себя, гражданин, — урезонил налетчика отец Сергий. — Учитесь выдержке вот у этого молодого человека, — показал он на Кольку. А тому хоть и было неловко, но ни злости, ни большого сожаления по поводу случившегося не чувствовал он.
Берта слезу пустила, Иван Корнилович крякал и кряхтел беспомощно. А Кестер, уразумев, наконец, что дело уже ничем и никак не выправить, руганулся от всей души, — так что отец Сергий только седой головой покачал, — и опрометью рванулся к выходу.
Возле коновязи посадил он к себе в линейку Берту и Кольку, потому как всякое родство с Чулком, не успев начаться, так бесславно кончилось. Иван Корнилович поехал за ними в тоскливом одиночестве. К дочери не подошел даже, проклял ее в душе и отрубил напрочь, как лист капустный от кочана.
«Пущай ремками трясет с этим голодранцем, — думал он. — В такой терем не пошла, в землянку полезла, дура стоеросовая!.. А ведь в девках-то вроде послушная была, податливая, сговорчивая. И как же она решилась на такой позор?!»
Ребята отъехали от церкви чуть позже. Молодым предстояло еще Доиграть свадьбу, завершить ее хоть небогатым обедом.
— Ну, спасибо батюшке, — говорил Тимофей, сидя в ходке и прижимая к себе Кланю. — Ведь как побудили его середи ночи, скорехонько снарядился он, будто солдат по тревоге.
— Да, — вторила ему Кланя в лихорадке тревоги, — замешкайся он хоть маленечко — не успеть бы с венцом-то.
Степка видел загнанных коней Чулка и Кестера, понял, что поедут они обратно не спеша, потому шевельнул своих отдохнувших и еще до выезда из станицы обогнал их.
— Молодец Степка! — похвалил Ванька, вертясь сзади на дрожках. Весь он был засыпан дорожной пылью. — Так им, старым чертям, и надо. Пущай не сильничают девку! Правда, Кланя?
— Правда, правда, — поддакивала она, греясь под шинелью у Тимофея.
— А куда им теперь торопиться-то? — вопросил Степка, оборотясь. — Все дела у их переделаны, свадьба кончилась. Пущай спать ложатся.
— Эх, а у нас ведь и гармошки-то нету, — посетовал Ванька.
— Егора Проказина позовем. Небось, не откажет солдат солдату, — раскрывал свои планы Тимофей. — Ганьку Дьякова покличем, Кланиных подружек — для веселья…
7
За половину перевалило непонятное, странное лето семнадцатого года. Изо дня в день что-то происходило в Петрограде. Но что именно там происходило, не знал темный мужик. Если бы даже получал он газеты, то разве смог бы разобраться во всей немыслимой путанице партий, программ, направлений. Все они спорили, куда-то звали — непосильно такое темной мужичьей голове.
Редко в хутор попадала местная газета, но можно ли было понять, куда она клонит, потому как все партии взахлеб «заботились» о народе, «спасали» многострадальную Россию. От кого спасают, кто ее, матушку, губит — не разберешь! Больше всего на большевиков поливали: они и Россию Вильгельму продали, из-за них и на фронте поражение вышло, потому что брататься с немецкими солдатами подбивали.
Фронтовики чуть больше понимали во всем этом, но и они толком-то ничего не могли объяснить. Чаще слухами пользовались. Поедет хуторянин по делам в город, там знакомого грамотного человека встретит, тот ему растолкует, что сам знает. Но один встретит знакомого с большевистскими взглядами, другой — с меньшевистскими, третий — с эсеровскими, а четвертый и вовсе от кадета или от монархиста новостей наберется.
В хуторе все это смешается, еще чудовищнее перемелется и перекосится, оттого в голове у мужика непроглядный туман образуется. Но некоторые мужики поумнее, отбросив городские россказни и проветрив голову в поле на крестьянской работе, рассуждали проще и понятнее. Раз царя скинули, все равно должны мужику землю дать. Иначе для чего же его прогнали?
Но на деле-то ничего пока не менялось. Обносились все, город почти ничего не мог дать деревне. Война, как громадная черная яма, поглотила все.
В. И. Ленин писал тогда в тезисах к «Политическому положению»:
«… Никаких иллюзий мирного пути больше, никаких разрозненных действий, не поддаваться теперь на провокации черных сотен и казаков, а собрать силы, переорганизовать их и стойко готовить к вооруженному восстанию… Переход земли, к крестьянам невозможен теперь без вооруженного восстания, ибо контрреволюция, взяв власть, вполне объединилась с помещиками, как классом».
Но до мужика эти слова не дошли тогда.
