Запечатав письмо, Кораблев вызвал из соседней комнаты бойца.
— Вот, милок, пакет. Доставить в Могилев. В штаб!
Боец молча отдал честь и вышел. Через минуту послышался треск удаляющегося мотоцикла. Капитан проследил из окна, повернулся ко мне.
— В шахматы играете? — спросил он и, не дожидаясь ответа, достал из нижнего ящика стола коробок с шахматами. — Подвигайте стул. — Локтем отодвинул бумаги и, высыпав фигуры, примостил шахматную доску.
Внутри у меня все дрожало, я проглотил слюну. С таким начальником гарнизона — один шаг до беды. И опять пожалел, что судьба свела с ним.
— Выбор твой, можешь взять белые.
Простите, товарищ капитан, но… честное слово…
— Ты о чем это? — он притворно непонимающе свел брови, по-детски улыбнулся и начал расставлять фигуры. — Не валяйте дурака, лейтенант. Не звучит! Когда начальство говорит, что ты пьян, отвечай: «Слушаюсь!» и иди спать.
Я понял, что капитан настоит на своем, и сел за стол.
Некоторое время мы молчали. Капитан в игре был не таким простаком, каким казался с виду. Когда-то в институте я одерживал победы. Мне хотелось досадить ему хоть в этом, кольнуть его самолюбие.
Но выяснилось, что голыми руками его не возьмешь. Кораблев активно развивал наступление.
— Что же вы молчите? — видя, что мне приходится туго, спросил с усмешкой он.
— Взвешиваю силы противника, чтобы положить на обе лопатки, не дав ему и пикнуть.
Кораблев кашлянул:
— М-да, пророк из вас неважный, прямо скажем, — и, передвинув коня, объявил шах. Следующим ходом убил королеву и затрясся в беззвучном смехе, черные, живые, как у ребенка, глаза его озорно блестели. У меня перехватило дыхание. Так глупо проворонить королеву — это почти что проиграть партию. Но оружия я не сложил.
— Хмуритесь?
— Напротив, предвкушаю поражение.
— Чье?
— Разумеется, ваше!
— Вы не лишены чувства юмора. Мне это начинает нравиться. Похвальба, конечно, людям свыше дана. Овсяная каша тоже хвалилась, будто с коровьим маслом родилась.
Разговаривая, капитан сделал опрометчивый ход. Я не преминул воспользоваться его неосторожностью. И вот — ловушка. Насмешливость с лица Кораблева как ветром сдуло. Он протянул руку, чтобы переиграть, но я возразил:
— Признайте во мне пророка, я и, так уж и быть, снизойду — разрешу вам рачий ход.
Бритый череп Кораблева порозовел.
— Какую глупость сделал, а? Черт знает что такое. Это вы всё своей болтовней!..
— Сдавайтесь, товарищ капитан.
Он почти с ненавистью взглянул на меня: «Вы что?» И тут же, сделав ход ладьей, оживился. Зашумел: — Вот вам! — пристукнул он зажатой в кулаке фигурой по столу. — А я-то вообразил — настоящий игрок! Батенька, обмануть хотел?! Святая простота! Ха-ха… Надо знать, с кем имеете дело!
В пожилом серьезном мужчине разгорелся мальчишеский пыл. Кораблев как будто даже помолодел, морщины у глаз разгладились. Ход его действительно был мудр. И он радовался ему, как доброй находке, неожиданному открытию. Но и я рассчитал точно — проходила моя пешка.
— На пешечку жмете?! Голубка сломит себе шею, не добравшись до высот королевы!
Мы оба чуть ли не воткнулись носами в шахматную доску. Пальцы капитана, зажав отыгранные фигуры, побелели. Я старался разгадать его замысел. Пешку мою он действительно убил. Но опять ошибся. И тут я понял наконец его тактику. Очертя голову он бросался вперед, не пытаясь разгадать план противника.
— Предлагаю вам сдаться, лейтенант, — теперь уже он посоветовал мне.
Я промолчал.
— Когда не везет, всегда молчишь.
Но нервничал все-таки он, явно пытался отвлечь мое внимание.
— Вам шах… А вот и мат! — сказал я.
Сыграли вторую партию. Я дважды одержал победу. И только тогда за внешним равнодушием разглядел человека порывистого, горячего. Проиграв, капитан вскочил из-за стола, удивительно легко, несмотря на свою заметную грузноватость, забегал по комнате, размахивая руками.
— Нелепая случайность! Безусым, у которых молоко еще теплится на губах, никогда не проигрывал! Просто расстроен всей этой дурацкой неразберихой.
С шумом он извлек из письменного стола папиросы, с жадностью изголодавшегося глубоко затянулся. При мне он курил впервые.
— Собирался бросать. Да где уж тут! Пачку махорки проглотишь. И это называется воспитанная молодежь!.. Играл ведь с капитаном! Нет чтобы удовольствие доставить. Да даже не капитану, а просто старшему по возрасту человеку. Как это поэт сказал: «С печалью я гляжу на наше поколенье». Ох и поколеньице!..
Он с комичным отчаянием махнул рукой. Невозмутимое, мужественное лицо его стало вдруг серым и невыразительным, грустью повеяло от него.
— Вот у меня дома тоже есть молодой человек, точнее — девчонка. Только вчера отправил их с матерью. Ее тоже не одолеть. Не в шахматах, конечно, нет. Не в них дело. Грамотные вы слишком. Всему мы вас научили, забыли только привить вам элементарную этику — почитать отцов, уважать их привычки.
Было в Кораблеве что-то необычайно наивное. И было это отчетливо видно, несмотря на его внешнюю суровость и внешнее проявление холодности. После игры в шахматы он стал мне понятным, неожиданно своим и дорогим человеком.
Минуту спустя, успокоившись, Кораблев притушил папиросу.
— А вообще, уверенность делает вам честь. Да, да, молодцом! Может быть, и хорошо, что выиграл. Ну, теперь за дело. Ведь у нас его непочатый край.
Эвакуация города продолжалась уже третьи сутки. На запад двигались наши войска и с ходу вступали в бой.
Ночью захмарило, запахло дождем.
В сумерках мы с Кораблевым проверили все посты. Отдав окончательные распоряжения и еще раз убедившись, что все сделано по его указанию, Кораблев посоветовал мне прилечь отдохнуть.
— Наши, кажется, задержали немца, — он отечески легонько хлопнул меня по плечу. — Иди приляг, шахматист!
Я и в самом деле падал с ног — устал до изнеможения, и едва добрался до нар — сразу свалился, точно скосило меня; Но уснуть, как ни странно, долго не мог. Мозг сверлила беспокойная мысль — все ли сделано? Нашему гарнизону предстояло взорвать железнодорожную станцию, бензохранилище, склады интендантства и боеприпасов — ничего не оставить врагу такого, что бы ему могло пойти на пользу. Каждый солдат Кораблевым был подключен к определенному участку; он — солдат, командир и исполнитель одновременно — хозяин положения. Механизм заведен, надо суметь теперь предвидеть и устранить все, что могло помешать его работе. Дополнительные приказы уже не изменят хода развернувшихся событий. Мы оставим Пуховичи последними. «Тонущий эсминец»… Я наконец забылся.
Сколько проспал — не знаю… Проснулся от сотрясения и гула. Комната, в которой я спал, залитая яркими отблесками пламени, полыхающего за окнами, казалось, плыла и качалась из стороны в сторону. Застегивая на ходу гимнастерку, я выбежал во двор. Пуховичи и примыкающий к ним военный городок горели. Один за другим следовали потрясающей силы взрывы. Клубы дыма взметались ввысь, опрокинутое чашей горело само небо.
Мимо меня пробежали двое солдат. Я бросился вслед за ними. И тут кто-то сильной рукой взял меня за плечо. Оглянувшись, я лицом к лицу столкнулся с капитаном Кораблевым.
— Что произошло? — с тревогой спросил я.
— То, что должно было произойти… — И, ничего не разъясняя, капитан приказал мне снять первый и третий посты, выяснить, почему не взорвана водонапорная башня.
Немцы очутились в западном предместье города раньше чем их ожидали. Ночью они не решились войти в город, но вели беспрестанно обстрел, особенно яростно бомбили выходы на дорогу к Березине и Могилеву.
В спешке завершались последние работы. К утру почти все было готово. Выполнив задание, я получил от Кораблева приказ с группой солдат выбираться из военного городка в лес, занять там оборону и ждать его, Кораблева, возвращения с остатком гарнизона.
Через город по дороге к Березине прошли наши последние войска. К рассвету дорога точно вымерла.
Мы извелись, ожидая Кораблева. Появился он в лесу лишь в пятом часу утра, когда опасность уже выглядывала из-за каждого куста. С Кораблевым пришла какая-то девушка лет восемнадцати.
— Полюбуйтесь, — сказал мне капитан, раздраженно покосившись на спутницу. — Вот она, вечная проблема… Третьего дня честь честью, как человека, отправил ее с матерью и братьями на восток, а ночью — хорошо еще, что случайно заглянул на квартиру, — извольте радоваться: Каталина тут как тут. Думал, инфаркт схвачу. И надо же было, чтобы у капитана Кораблева родилась дочь! Спрашиваю — почему? Что? Зачем? Как воды в рот набрала! Пришлось впервые в жизни всыпать как следует — да простит мне бог, — и только тут она мне, дрянь этакая, выпалила, что раз я, значит, ее отец, не могу, то она партизанить станет в белорусских лесах! И немцам покоя не будет! Дескать, она не то, что мы, мужчины… Экий партизан! — горько усмехнулся он. — Только, пожалуйста, не воображай себя взрослой!
