вежливо отстранившись, спокойно целовал ее в висок и тут же поправлял лацкан своего безупречно отутюженного пиджака или приглаживал свою модную прическу, неосторожно потревоженную Надиными руками.
Они были очень разные. Арвид — лощеный красавец. Высокий, статный. Пижон. Надя не была писаной красавицей, но и не была дурнушкой. Она была очень женственна, и многие — в том числе и я — считали ее обаятельной. Конечно, Надя была проще во всем: она не умела так модно одеваться, как одевался он; не могла так подчеркнуто независимо, легко и непринужденно держаться в компании, как мог держаться он. У нее отсутствовал тот показной, внешний форс, которым особенно отличался Арвид. Но она была удивительно добрая, отзывчивая, с огромным запасом сердечной теплоты. Ее оптимизма и жизнелюбия хватило бы на многих людей.
Ведь что поразительно: Надя, как говорят, в одночасье лишилась отца и матери, с семи лет воспитывалась в детском доме. Но десять лет жизни в общей комнате детского дома не повлияли отрицательно на характер, привычки, наклонности Надюши. Она до конца своих дней была добрая, душевная, старалась помочь людям, чем могла. Любила читать, заниматься рукоделием...
Вы хотели бы знать, почему я давно уже недолюбливаю Арвида? Я сделала вывод, что он прежде всего эгоист, прямая противоположность Надюше. И она мне по секрету рассказывала (да я и сама, общаясь с ним, убедилась в этом), что он работу свою не любит, тяготится ею, считая, что по своим знаниям перерос должность сменного инженера.
К людям, не занимающим видного положения, относится свысока, пренебрежительно. Читает или технические книги, или произведения зарубежных писателей. Увлекается музыкой иностранных композиторов, к спиртному равнодушен, но любит хорошо и модно одеваться и внешностью старается походить на иностранца.
Я сама слышала, как он превозносил западный образ жизни, культуру обслуживания, развлечения, хотя за границей не был и знает ее лишь по кинофильмам...
Дело еще вот в чем. Отец Арвида латыш по национальности. Его, студента, в 1914 году мобилизовали в царскую армию. В 1917 году, будучи в звании подпоручика, он вместе с солдатами своего подразделения перешел на сторону революции, вступил в партию большевиков и до 1925 года находился в рядах Красной Армии.
А женился он на дочери вице-директора Московско-Казанской железной дороги. На первых порах революция и ей вскружила голову, но потом она стала обычной женщиной, домохозяйкой. Когда Арвид подрос, он любил слушать воспоминания своей матери. Она рассказывала ему, как жилось ей в доме родителей в Петрограде. У них была хорошая квартира, прислуга. Отец по службе имел свой персональный мягкий салон-вагон, в Финляндии — свою дачу. Два раза она с родителями ездила в Германию. После Октябрьской революции отец ее продолжал службу, но прежних благ уже не было. Вот эти рассказы матери о заграничной жизни, видимо, упали на благодатную почву.
Заметив вопросительный взгляд Пешехонова, Гранина, еще более накаляясь, продолжала:
— В 1941 году, когда началась война, Арвиду было 23 года и он был совершенно здоров, однако он не постеснялся воспользоваться бронью и из Москвы, где жил с родителями, эвакуировался, а его отец, коммунист, добровольно записался в народное ополчение и был тяжело ранен в бою под Смоленском.
В 1945 году Арвид женился на Наде, и жили они тогда в Ярославле. В это время Арвид создал проект какой-то ветро-водяной турбины и стал добиваться патента, но ему отказали. Он обращался в различные учреждения, но везде его проект браковали и (видимо, обоснованно) не признавали как изобретение. Арвид был очень обижен, возмущен. Он говорил, что будь его проект представлен в любом капиталистическом государстве, особенно в Англии или в США, там было бы все иначе... Об этом мне в свое время рассказала Надя, но под большим секретом, и взяла с меня слово никому не говорить об этом. Я твердо обещала и вам говорю об этом первому. Не хвалясь, скажу, что я была доверенным лицом Нади, всех ее, даже небольших, семейных секретов.
Позже они из Ярославля переехали в Ригу. Арвид поступил на работу в электромонтажное управление, но так как очень плохо было с квартирой и к тому же Надя не смогла устроиться там на работу, они переехали в поселок энергетиков Солнечный. Надя даже радовалась, что они уехали из большого города. Ей очень нравился этот уютный поселок, застроенный одинаковыми двухэтажными домами, где и река, и лес рядом. К тому же, как говорила Надя, Арвид забросил идею своего проекта и целиком отдался новой работе на гидроэлектростанции.
— Ой! Опять увлеклась! — спохватилась Гранина и уже другим, решительным тоном добавила: — Вот поэтому я питаю к Арвиду антипатию.
— А как реагировала на его настроения Надя?
— Она очень переживала, возмущалась, но Арвиду не показывала этого.
— Галина Борисовна, ваша антипатия к Путне понятна, но что же легло в основу вашего убеждения, будто Арвид что-то скрывает?
— Я очень хорошо изучила его манеру разговаривать с людьми. Раньше он, как бы опираясь на свою эрудицию, импозантную внешность, говорил уверенно, громко и чуть снисходительно, не скрывая при этом своего превосходства. Вчера же я заметила, что, разговаривая со мной, а вернее — отвечая на мои вопросы, Арвид упорно не хотел смотреть мне в глаза. Он все время отводил их в сторону, делал паузы и, помогая себе в трудных ответах, как-то необычно шевелил пальцами. Такого я за ним никогда не замечала. Раньше он таким не был.
— Это все? — как можно мягче спросил Пешехонов.
— Да... — как-то нерешительно ответила Гранина.
— Может быть, еще что-то есть? Говорите. Не стесняйтесь.
— Я даже не знаю, говорить ли об этом? Вчера, когда я была у Арвида, он очень интересовался, не получала ли я письма от Нади. И когда я получила от нее последнее письмо. Я ответила, что последнее письмо от нее я получила в феврале. Потом мне нужно было с дороги умыться, привести себя в порядок, и я пошла в ванную. А когда я вернулась, то мне показалось, что Арвид в мое отсутствие копался в моей сумке. Он, видимо, что-то там искал.
— Наверное, он не поверил вам и искал письмо Нади?
— Да. Больше ему искать было нечего.
— Она часто вам писала письма?
— Нет. Надя очень не любила писать. Она почти ни с кем не переписывалась, только со мной. Писала редко, но если напишет, то очень обстоятельно, со всеми подробностями. Дмитрий Сергеевич, я сразу же с первых
