от руки цветным карандашом и, видимо, для удобства заполнялись только нечетные.
Это была не «хозяйственная» книга, как назвал ее Арвид. В тетрадь Надежда Громова записывала короткие выдержки из прочитанных книг, афоризмы, пословицы, даты деятельности замечательных людей, стихотворения, полезные домашние советы и т. п.
Изучив все записи, Фалин и здесь ничего полезного для следствия не обнаружил.
Шли дни. Наряду с другими следственными делами Фалин занимался и расследованием самоубийства Громовой, но первоначальный интерес к делу заметно поубавился, так как оно уже стало казаться ему очень ординарным.
Когда секретарь вышла, Пешехонов взял со стола письмо. «Г. Кировабад, Тадж. ССР, ул. 12 тополей, дом 76, кв. 4, Г. Б. Гранина», — прочел он обратный адрес на конверте. Адресат был ему неизвестен. Но вот город...
Мысленно перед Пешехоновым промелькнули далекие годы его юности. Служба на границе с Афганистаном. Задержание контрабандистов. Стычки с басмачами. Вспоминались лица и фамилии товарищей по заставе, и точно из тумана выплыло светло-серое пятно на лбу верного друга — коня по кличке Дукат. «Как давно это было и как быстро пролетело время!» — подумал Пешехонов, вскрывая конверт.
В письме неизвестная Гранина писала: «Добрый день, уважаемый товарищ! Поймите, пожалуйста, что вопрос, с которым я обращаюсь к вам, имеет для меня самое важное значение. Сегодня я была вызвана в нашу городскую прокуратуру. Следователь Паншин объяснил мне, что имеет поручение прокуратуры города Гвардейска допросить меня как свидетеля. Позже следователь объявил мне, что Надя покончила с собой.
Что угодно, только не это! Лишь тот, кто не знал Нади, может поверить в подобное. Я же не верю и никогда не поверю. Я знаю, что ведется следствие, и что сведущие люди должны разобраться в происшедшем. Но у меня после беседы со следователем осталось какое-то тревожное чувство. Чем оно вызвано? Конкретно ничем. Следователь был любезен, внимателен. Он задавал вопросы, я отвечала. Когда же я стала читать свой протокол, то от содержания его повеяло сушью, формализмом, какой-то казенщиной. Я даже засомневалась, мои ли это показания. Но, оказывается, мои: точный смысл и полное содержание. Даже отдельные мои выражения. И все же это не то, что я хотела сказать. В протоколе записано, что я не верю в возможность самоубийства Нади. Это верно, но этого мало: все мое существо протестует. Я даже в мыслях не допускаю, чтобы она решилась на такой шаг.
Перед тем как подписать протокол, я в нем написала, что в самоубийство Нади не только не верю, но и никогда не поверю. И если бы сейчас свершилось чудо и живая Надя сказала бы мне, что она хочет добровольно уйти из жизни, я бы ей сказала: «Надя! Это говоришь не ты. Это за тебя говорит кто-то другой...» Следователь, закончив допрос, объяснил мне, что если я желаю, то могу собственноручно записать свои показания и в пределах возможного «отразить в них крик своей души» — это его выражение. Нет, я этого делать не буду. Я решила по-иному. Сейчас я должна выехать в командировку и сразу же иду в отпуск. Я сама приеду к вам в Ригу и постараюсь убедить всех вас в том, что Надя не самоубийца. И если она ушла из жизни, то не добровольно! Поймите! Не добровольно!..»
Дальше автор письма просила о самом тщательном расследовании этого дела.
Прочитав письмо, Пешехонов подумал немного, а затем, вырвав листок из блокнота, написал: «Тов. Дмитриев! Истребуйте дело из района. Ознакомьтесь лично и доложите мне». Скрепив листок с письмом, Пешехонов отложил его в сторону.
Прошло несколько дней. В суматохе постоянной занятости Пешехонов забыл об этом письме. Но вот в конце рабочего дня в дверь его кабинета постучали, и к нему вошла молодая женщина в сером костюме с большой дорожной сумкой в руках.
— К вам можно? — спросила она еще у двери.
— Пожалуйста. Входите.
— Вы начальник следственного отдела? — задала она вопрос, подходя к столу.
— Да, я, — ответил Пешехонов и, указав рукой на стул, предложил садиться.
Женщина поставила сумку у стола, села и некоторое время молча с каким-то любопытством разглядывала Пешехонова.
— Простите. Как вас зовут? — спросила она.
Пешехонов назвался.
— А меня зовут Галина Борисовна. Я прибыла из Таджикистана, из Кировабада.
Услышав название города, Пешехонов сразу же вспомнил и недавнее тревожное письмо, и фамилию посетительницы:
«Гранина? Да, Гранина. А что же сделано по ее письму?» — с тревогой подумал он.
— Я не знаю, — начала Гранина, — читали ли вы мое письмо? Я вам лично послала его две недели тому назад. — Она вопросительно посмотрела на Пешехонова.
— Читал, читал, — ответил ей Пешехонов. — Подождите минутку, — добавил он и поднял трубку телефона:
— Товарищ Дмитриев! Вы помните, я передал вам письмо Граниной и поручил познакомиться с делом Громовой? Хорошо. Зайдите сейчас ко мне. — Он положил трубку на рычаг и, обращаясь к Граниной, пояснил: — Я передал ваше письмо своему помощнику товарищу Дмитриеву. Сам я не имел возможности, так как уезжал в командировку. К тому же, надеюсь, вы понимаете, что лично изучить каждое дело я не могу. Нет физических возможностей. Для этого у меня есть помощники... Дел очень много, — как-то доверительно закончил он.
Гранина в знак согласия понимающе кивнула, а про себя подумала: «Не удивлюсь, если выяснится, что и у Дмитриева есть подчиненный».
— Давно вы живете в Кировабаде?
— Я окончила Саратовский медицинский институт и по назначению приехала туда. Думала, пробуду там два года, но вот уже четвертый год, а я все еще раздумываю: уезжать или оставаться?
— Похвально. Похвально. Места там дикие, но очень красивые, — задумчиво произнес Пешехонов.
В дверь постучали.
— Садитесь, товарищ Дмитриев, — пригласил Пешехонов вошедшего. — Вот видите, к нам приехала товарищ Гранина. Что вы сделали по ее письму? Вы сами дело изучали?
— Да. Я подробно изучил его по докладу следователя Фалина и ознакомился с основными следственными документами. На мой взгляд, дело простое и ясное. Факт самоубийства у меня лично сомнений не вызывает, — ответил Дмитриев.
— А вот товарищ Гранина сомневается в этом. Как же нам быть?
— Это ее личная точка зрения. Я внимательно прочитал ее письмо. Но ведь там одни только домыслы. Никаких опровергающих фактов она в нем не приводит.
— Итак, вы считаете...
— Да. Уверен, что
