Он сразу понял, что дело тут темное. Если человек не замышлял плохого, зачем ему убегать? Значит, кто-то с нечистой совестью.
Шмякин не рискнул пустить в ход оружие: боялся привлечь внимание охраны аэродрома. Он рассчитывал запутать следы, отсидеться в лесу до темноты, а там будет видно.
Федос, убедившись, что имеет дело со злоумышленником, вернулся, взял у сторожа двустволку и пустился догонять неизвестного, требуя, чтобы тот остановился. Но пока Федос возвращался за ружьем, расстояние между ним и Шмякиным заметно увеличилось. Шмякин успел добраться до перелеска, и стволы деревьев все чаще скрывали от глаз Федоса его фигуру.
Перелесок кончился. Федос выбежал на открытое место. Беглеца нигде не было видно: как сквозь землю провалился.
Федос сперва подумал, что убегавший спрятался где-то позади, в перелеске. Потом вспомнил, что за увалом, у подножья которого Федос сейчас стоял, живет огородник-китаец. Может, он заметил, куда подался этот неизвестный. И пошел к фанзе. Огородник сообщил, что в его фанзу вбежал какой-то человек, закрыл дверь изнутри и сидит там.
— Твоя фанза ходить не надо, — опасливо предупредил китаец Федоса. — Моя так думай, его стреляй могу.
— Мы тоже стрелять можем, — решительно сказал Федос и зашагал к фанзе.
— Выходи давай, — грохнул он прикладом в дверь.
Никто не откликнулся.
Федос ударил еще раз.
И тогда из фанзы раздался негромкий выстрел. Из двери полетели щепки.
Федос отпрянул в сторону, прижался к стене. Взяв ружье за стволы, он опять ударил по двери. Последовал новый выстрел Шмякина. Тот, видно, думал, что Федос стоит перед дверью, и норовил попасть в него.
К Федосу подошел старик огородник, вооружившийся толстой дубовой палкой.
— Твоя ходи кругом. Там окошко есть. А моя тут постучи нарочно, — предложил свой план огородник.
Федос бесшумно обошел вокруг фанзы и подобрался к крохотному окошку, оклеенному бумагой. Китаец в это время ударил палкой в дверь, и в ответ раздался выстрел Харитона. Тогда Федос вышиб прикладом оконце, просунул в него двустволку.
— А ну руки до горы тяни, бисова душа! Кидай пистолю на пол! — скомандовал он.
Шмякин вобрал голову в плечи, почувствовав за спиной холодные зрачки ружейных стволов. Он бросил на земляной пол пистолет и поднял руки.
— Теперь стой как столб! — приказал Федос. — Шелохнешься — зараз прикончу как собаку! — и крикнул китайцу, чтобы тот взломал дверь.
Дверь была не из особенно прочных. Стоило огороднику немного нажать плечом, как она распахнулась.
— Хватай с земли пистолет! — подсказал Федос.
Огородник, ловко нагнувшись, поднял брошенный Харитоном браунинг.
Федос, обогнув фанзу, в два прыжка подоспел к дверям.
— Пошли! — коротко бросил он, с удивлением узнав в безбородом, мертвенно бледном человеке своего бывшего хозяина и соседа. — Пошли… Харитон Аверьяныч.
Китаец, держа в вытянутой руке шмякинский браунинг, шагал рядом с Федосом.
Они шли в Бакарасевку по много раз хоженной, знакомой до последнего камушка дороге, мимо увалистых сопок, поросших горным дубняком.
— Хотел у тебя о Гришке узнать. Как он там? — спросил, не оборачиваясь, Шмякин.
— Жив и здоров Гришка, чего ему сделается, — сумрачно ответил Федос.
— А как на Камчатку съездил? — продолжал Харитон завязывать разговор.
— И Камчатка в полном благополучии.
Разговор потух, как слабый огонек на ветру.
— Притомился я, дозволь отдохнуть, — попросил Шмякин.
— Садись, бог с тобой, — согласился Федос.
Харитон сел у обочины, Федос и китаец остались стоять, карауля своего пленника.
Шмякин достал кисет, соорудил вместительную козью ножку. Федос от табака отказался. Харитон курил неторопливо, глядя в одну точку перед собой. Потом поднял глаза на стоявшего перед ним Федоса:
— В милицию ведешь?
— А куда ж еще?
— Какая тебе корысть? Денег за меня тебе не дадут. Зря стараешься, — сказал Харитон.
Федос молчал.
— Отпусти меня, Федос Игнатьич, богом молю. Уйду обратно за кордон, и ноги моей здесь не будет больше, — в голосе Шмякина появились жалостливые, просительные нотки, чего никогда раньше не доводилось слышать Федосу: Харитон умел только приказывать, требовать, насмехаться.
Федос, сердито посапывая, по-прежнему молчал.
— Отпусти, друг. Я тебе денег дам. Много. Ты за всю свою жизнь не видел столько денег, сколько я тебе отвалю. Их у меня много сейчас — тысячи!..
И он звучно прихлопнул широкой ладонью по карману, где лежали отобранные у Дерябина и Шао червонцы.
— Ну как? Договоримся? — искушал Федоса Шмякин. — Вижу по всему — не больно ты разжился деньгами на своей Камчатке. А я тебя в один момент богачом сделаю.
— Тебя отпусти, так ты ведь сызнова пакостить начнешь, — заговорил наконец Федос.
Харитону показалось, что Федос колеблется и если поманить его деньгами по-настоящему, он сдастся.
И тогда Шмякин вытащил пачку червонцев, помахал ею перед изумленным Федосом:
— Бери, Федос Игнатьич. Мильён!..
Шмякин не сомневался в безошибочности своего хода: Федос деньги взял. Он тщательно пересчитал их, время от времени посматривая в сторону китайца. Огородник не спускал глаз с пачки денег, тоже считал их про себя.
— Деньги большие, это верно, — сказал Федос, пересчитав червонцы. — А только, наверное, у тебя еще есть? За тот грех, на какой ты меня толкнул, надо бы уплатить сполна, не скупиться, Харитон Аверьяныч.
— Бога побойся, Федос Игнатьич! — торговался Шмякин. — Я тебе столько дал, что ты всю Бакарасевку с потрохами купить можешь. Неужто мало? Не могу же я без гроша в кармане остаться.
— Ладно, договорились, — согласился Федос. — Мне и этих хватит.
Шмякин сказал:
— Теперь вот что. В моем пистолете три патрона осталось. Так ты их выбрось. И свое ружье разряди. Для спокойствия. Я тебе, конечно, верю, но как бы бес не попутал. Да и не больно-то приятно идти, когда за спиной люди с оружием.
— Ты что же думаешь, я тебя в спину стрелю? Я такой стрельбе не обучен. В спину стреляли некоторые бандюги по таежным тропкам… Это их бояться надо…
Харитон понял намек, но не подал виду, что обиделся: с Федосом сейчас нельзя было ссориться. И он повторил свое условие насчет патронов.
— Нет, Харитон Аверьяныч, разряжать оружие мы не будем. Подымайся и пошли, куда идем.
— Шуткуешь, Федос Игнатьич? — растерянно и заискивающе спросил Харитон, не веря в то, что Лобода обманул. — Ты же деньги взял!..
— Какие уж тут шутки. Пошли. А деньги вместе с тобой сдадим.
И Федос взял ружье на изготовку. Харитон побледнел от ненависти.
— Мстишь? За прошлое счеты сводишь? — задыхаясь сипел Шмякин.
— Если бы я мстить хотел — давно бы тебя прихлопнул. За Якима… Но пусть тебя народ судит. Он тебе и меру определит.
И они пошли по изгибистой бакарасевской дороге, мимо Волчьего лога, мимо той сопочки, под которой лежал когда-то подстреленный Харитоном Яким, через оголенные заросли тальников на берегу Чихезы.
В осеннем небе журавлиным клином плыли в сторону Владивостока ширококрылые «Туполевы». Самолеты, взлетев с Кедровского аэродрома, отправлялись во Владивосток на воздушный парад в честь Октябрьского праздника.
Федос смотрел в поднебесную высь, и ему отчетливо были видны красные звезды на крыльях.
Пели гудки. Гремел многоголосый, слаженный хор. Дискантам узкоколейных «кукушек» вторили альты портовых буксиров, тенорам маневровых паровозов бархатно подпевали баритоны океанских транспортов, и все эти торжественные голоса связывались воедино рокочущей октавой громкозвучной меди дальзаводского гудка.
Егору хор гудков всегда представлялся живым. Ему казалось, что это пел во всю мощь своего голоса сам народ. В дружном согласии и слитности звуков как бы олицетворялась несокрушимая сила и единство советских людей.
Впервые это чувство нерасторжимости и солидарности простого люда родилось в душе Егора в девятнадцатом году. Душным июльским днем над бухтой Золотой Рог раздался призывный клич пароходных гудков: владивостокские моряки начали забастовку. Егор пробрался тогда во Владивосток тайно, по заданию партизанского командования. Войдя в родной город, он услышал хрипловатый, простуженный голос Доброфлотской «Пензы», к которому разом присоединились десятки других судов. Пароходы, стоявшие с потушенными котлами, не могли вплести в дружный хор свой голос: не было пара. Взамен гудков они безостановочно били в судовые колокола. Китайские лодочники, работавшие на своих плоскодонных шампунках, в знак сочувствия русским морякам, колотили в тазы и сковороды. Пять минут билась в подножья сопок медными волнами звуков необычная музыка, и когда она смолкла — замер порт, рейд, притих город. Бастовавшие моряки по-братски помогли тогда партизанам, сорвав задуманную белогвардейцами десантную операцию на побережье против отрядов восставшего народа.
