— В этот сундук целый катер запрятать можно, — захлопнув крышку, сердито сказал Федос. — Ну прямо-таки амбар, а не сундук… Куда с таким… Ты, Яким, одолжи мне два куля, в них тряпье упакую.
— Решил ехать, стало быть? — поинтересовался Яким.
Федос уклонился от прямого ответа:
— Меня сюда Дальзавод посылал. Съезжу, доложу все честь по чести.
— А потом к нам? — допытывался Яким.
— Кто ж его знает. Может, и приеду когда…
«Не приедешь, — подумал Яким. — Уж я-то тебя знаю…»
— Хибару порушь на дрова, — сказал вдруг Федос. Сказал так просто и буднично, словно речь шла о старом, ненужном сарайчике, а не о собственном доме, в котором прошла вся Федосова жизнь.
— Амбар забери в колхоз — пригодится, крепкий еще. Все, что там лежит, пользуй по усмотрению. Гвозди, доски — всё бери. Там железину увидишь, волнистую. Так она того… На соевище вашем подобрал. Ты погляди, она с коммунарского дома, наверное. На место прибьешь…
Якиму стало весело. Он слушал, скрывая улыбку: не похож стал батька на прежнего скопидома. Словно подменили человека. Когда приехал сюда с шефской бригадой — чуть не поругались: отец настырно влезал во все дела, не стесняясь, при людях корил Якима за непорядки. А в хозяйстве кое-что переиначил на свой манер. Помнится, пришел однажды на партийное собрание, взял слово, предложил провести воскресник по достройке новых домов колхозников. К деревенскому артельному хозяйству Федос предлагал применять то полезное, что сам узнал на заводе…
На другой день Яким принес отцу мешки. Связали узлы — подушки, полушубки, валенки, чугуны, — небогатое, нехитрое домашнее добро.
— Посидим на дорогу, — предложил Федос и первым уселся на пустой сундук, простоявший в избе много лет.
За окном шел на убыль взвихренный бураном день, становилось сумеречно. И, словно подгоняемые ветром, пролетали воспоминания, примчавшиеся из далеких, ушедших времен. Явились, чтобы еще разок щемяще взгрустнулось человеку, покидающему навсегда родной кров.
— Это хорошо, отец, что нашел ты свое место, — сказал Яким.
Федоса рассердили эти слова. Только и разговору, что про место. Ну как объяснишь тому же Якиму, что не место в жизни, а самого себя нашел человек? Работу по душе, людей по сердцу? Начнешь объяснять — не получится. Попробуй расскажи хотя бы про тот же катер. Что в нем? Вроде бы железо, заклепки. А вот Егор видит в каждом построенном на Дальзаводе суденышке прибавку силы всей России. Верит сам, что от этих маленьких посудин возьмет когда-нибудь начало большой флот на Тихом океане. Верит и других приобщает к этой вере… Помнится, Яким сказал, что из-за таких заработков, которые имеют на заводе рабочие, отцу есть расчет там остаться. И тогда Федосу тоже не понравились Якимовы слова. «Не в деньгах дело», — ответил он Якиму. И тут же подумал: «Егоровы слова повторил. Ну, это не великий грех…»
— Пошли, что ли, — сказал Федос и первым поднялся с сундука.
Как и в прошлогодный отъезд Федоса из Бакарасевки, шумела мартовская метель. Шли на станцию молча. И только на платформе, когда показались огни поезда, Федос сказал:
— Напиши мне, как отсеетесь. И если помощь какая нужна. Егору скажу, устроит…
Подлетел завьюженный поезд. Погрузили вещи, попрощались. Федос напоследок глянул с вагонной лесенки на родную Бакарасевку, заметил возле станционного домика почтаря, лошаденку, привязанную к заборчику — на том же самом месте, где привязывал ее когда-то сам.
В вагоне Федос осмотрелся, узнавая в попутчиках все тех же сезонников-строителей, рыбаков — неспокойную, разговорчивую людскую артель. Среди этих птах перелетных встречался и народ основательный, прочный — с чадами и домочадцами, с домашним скарбом, послужившим, видать, не одному поколению. «На вечную жизнь в новые места подаются», — отметил Федос и ощутил большое желание поговорить со своими вагонными соседями, разузнать, откуда едут и зачем.
Нашлись в вагоне и «камчадалы».
— Описал нам Камчатку знакомый один, — рассказывал Федосу степенный волжский рыбак. — Он в прошлом году туда уехал. Море, пишет, на рыбу урожайное. А людей — недохват.
— Был у меня в прошлом году попутчик, — сказал Федос. — Думал вместе с ним на Камчатку податься. Не довелось. А теперь вышло так, что я для камчадалов катера работаю. Вот ведь как бывает.
Закурили, помолчали, словно прислушиваясь к торопливому перестуку колес.
— А катера для рыбаков сейчас очень важное дело, — продолжал Федос. — Без катеров не вытянуть рыбное хозяйство, нет. Знали бы вы, сколько возле этих посудин шуму устраивают японские хозяева. Они в камчатских водах рыбу хотят ловить без всякого контроля. Пароходы наши поджигают, склады. Вчера в газете читаю — подосланный японскими рыбопромышленниками бандит в нашего торгпреда в Токио стрелял. Хотят сорвать рыбную пятилетку — и только!..
Федосу нравилось, что его слушали внимательно, переспрашивая иногда. Ему было приятно, что вот может он перед этими людьми похвалиться своей важной работой. И когда Федос рассказывал о разных ухищрениях японских дельцов, мечтавших сорвать рыболовную конвенцию, ему казалось, что главная тяжесть всех забот о строительстве северного рыболовецкого флота лежит на нем — Федосе Лободе.
За те несколько месяцев, что провел Федос в Бакарасевке, на Дальзаводе многое переменилось. Егор подробно рассказывал, что Вологдин готовит проект электросварочного цеха с конвейерным производством, обдумывает план постройки пятисоттонных барж без единой заклепки и почти завершил чертежи цельносварного катера с ломаными обводами: весь катер будет собираться из ровных, негнутых листов, а шпангоуты будут иметь ломаные линии, под определенными углами. Макет такого «угловатого» катера, обшивка которого собиралась из нетронутых молотом листов, был почти закончен. Заводские шептуны пророчили всем этим проектам и планам незавидную судьбу, вроде той, какая постигла первый цельносварный катер: доделочные работы на нем заводоуправление приостановило, опасаясь, как бы катер не перевернулся на воде из-за своей облегченности.
И хотя первый электросварный катер все еще стоял на берегу без мотора, Вологдин и его друзья не унывали, веря, что все наладится.
— Москва нашим катером заинтересовалась, — рассказывал Федосу Егор. — Совет Народного Хозяйства взял за бока заводских руководителей. Слух есть, будто нам нового директора пришлют. А пока мы тут электросварочный цех начинаем строить.
Федос слушал и не знал — радоваться ему или огорчаться. Вот приехал он сюда, думал спокойно взяться за работу, которую хорошо освоил. А тут, видно по всему, переучиваться придется. Значит, начинай все сначала?..
— Я, Федос Игнатьич, на курсы электросварщиков записался, — сказал Егор: — Сейчас у Андрея вроде бы за подручного. Надо переучиваться, надо…
Но больше всех удивил Федоса его бывший подручный Митрий. Этот уже работал на электросварке. Выполнял кое-какие мелкие работы и готовился сдавать пробу на четвертый разряд.
Однажды Федос встретился в инструменталке с Дмитрием Ивановичем, как называли теперь Митрия: человек шел в гору.
Дмитрий Иванович получал темные стекла для предохранительного щитка. Вот он взял в руки светофильтр, прихмурясь, придирчиво поглядел сквозь него на свет, потом вставил в щиток и, слегка щелкнув по нему, воскликнул:
— Есть такое дело!
Федос испытывал ревнивое чувство к новой специальности своего недавнего помощника. Федос уже не мог, как раньше, советовать, поучать. Теперь весь Федосов опыт клепальщика ровным счетом ничего не значил для Дмитрия Ивановича — у него были другие учителя и другие интересы. Федосу даже показалось, что Дмитрий важничает и хвастается.
— Доволен новой работой? — спросил Федос.
— А как же, Федос Игнатьич! Это ж целая наука, я вам доложу. Вот, например, что происходит при наплавлении металла электрической дугой? Это ж очень даже интересное дело! Во-первых…
— Ну я, брат, в твоих премудростях все равно не разберусь, — остановил его Федос.
— А может, пройдете до моего агрегата, Федос Игнатьич? — предложил Дмитрий. — Я вам через это вот стеклышко покажу.
Дмитрию Ивановичу хотелось похвалиться перед бывшим учителем своими успехами. Федос отлично понял это, собрался было отказаться, но любопытство одержало верх над гордостью. И он отправился вслед за Дмитрием к фанерному закутку, где стояла сварочная машина.
Дмитрий Иванович молодцевато включил рубильник, агрегат запел рассерженным шмелем. Дмитрий Иванович протянул Федосу запасной щиток, придвинул низкую железную скамеечку. Федос всматривался в уменьшенное и ослабленное светофильтром пламя дуги, и уважительное почтение к бывшему ученику возникало в душе. Чем больше наблюдал Федос за действиями Дмитрия, тем сильнее, чувствовал себя неучем: велика ли премудрость — по заклепкам молотком плюхать.
