— Для тракторного завода?
— Ого, какие мы умненькие! Нет, пупсик, в это дело я не полез, Россия не для тракторов, Россия страна лошадная…
— А мне один человек говорил…
— Ты любишь кофе глясе? — вдруг перебивал он.
Ему было совершенно все равно, о чем она думает. Посвистывая, покуривая, он продолжал работать. Она перелистывала журналы.
— Вы живы там, за моей спиной? — спрашивал он, переходя на «вы».
И предлагал обедать.
Пожилая, добродушная кухарка вкатывала в кабинет столик на колесиках. Пили водку, настоянную на лимонных корках, на тмине, рябиновую, пили легкие кавказские вина. В маленьких никелированных кастрюлях были особенные закуски — запеченные, остро пахнущие. Борис Сергеевич ел мало, мало пил. Обед тянулся долго, было скучно и томительно. Иногда за обедом Капилицын пробирал кухарку.
— Это никуда не годится, — говорил он, растягивая слова, — зачем вы сюда перцу насыпали? Стареете, барыня.
После обеда он расхаживал по комнате или подходил к маленькому кабинетному роялю и, закрыв глаза, что-то играл — медленное, сонное, важное. Антонина глядела на него и не понимала, представляется он или всерьез так живет. А он играл, откинув голову назад, неожиданно подпевая.
Потом подходил к тахте, наклонялся над Антониной и медленно целовал ее в губы своими всегда сухими, твердыми губами.
— Чудо, — говорил он, — просто чудо, до чего красива.
И подолгу смотрел на нее, раскрасневшуюся, прищуренным ласковым взглядом.
— Зачем вы приходите ко мне, — спросил он однажды, — приходите и злитесь?
Она молчала.
— Ведь нельзя же три часа молчать… Вы должны болтать о женских пустяках. Есть же у вас свои пустяки?
— Нет.
— Ну, сшейте себе какое-нибудь замечательное платье. А? Начнете бегать к портнихе, разыскивать пуговицы или пряжки, и сразу заведутся пустяки и хлопоты. Правда?
— Да, может быть, — сказала она.
— Возьмите у меня денег.
— Не надо.
— Ну, я прошу.
Она молчала, уткнувшись в диванную подушку. Борис Сергеевич встал, вынул из ящика деньги и вернулся к ней.
— Подите к черту, — сказала она, — убирайтесь!
— Совсем глупо, — усмехнулся Капилицын.
Она попросила устроить ее на работу.
— На какую?
— На интересную, — сказала она, — я не могу больше так жить.
— Секретарем хотите?
— Все равно. Лишь бы работать.
Капилицын помолчал, подумал.
— В вас будут влюбляться, — сказал он, — вы будете главной. Ваш старик зачахнет от ревности. Летом вы поедете в Сочи. Туда всегда увозят чужих жен. Там есть такая «Ривьера». Вы будете все знать — отели, марки автомобилей, портных, кушанья. Очаровательная непосредственность хороша лет до двадцати. Вам она уже не идет. Уже пресно. Погодите, мы из вас сделаем даму. Что вы молчите?
Она встала с тахты, оделась и ушла.
Он бросился за ней, но в передней раздумал, вернулся в кабинет и лег на тахту. Вечером он позвонил ей:
— Я заеду, хорошо?
— Да. Через час.
Ему отворил дверь Пал Палыч.
— Пойдемте, Борис Сергеевич, — сказал он. — Тоня сейчас оденется. Посидите.
В комнате он спросил, глядя прямо в глаза Капилицыну своими слепыми очками:
— Вы что, в ресторан собрались?
— Точно, в ресторан.
Пал Палыч все еще глядел на него.
— Что вы уставились, — спросил Капилицын, — что я, переменился, что ли?
— Нет, ничего, — пробормотал Пал Палыч смущенно.
Несколько секунд они молчали.
— Я вас убью — неожиданно, совсем хриплым голосом сказал Пал Палыч, — Я знаю, чего вы домогаетесь, я вас знаю, я всех таких, как вы, насквозь вижу, и я вас убью…
Его лицо сморщилось и покраснело.
— Что? — заинтересованно спросил Капилицын. — Как вы сказали? За то, что я делаю вам честь и развлекаю вашу супругу, вы меня убить собрались?
— Я вас застрелю, — сказал Пал Палыч. — Мне все равно.
Борис Сергеевич усмехнулся:
— Вы — меня? — Он пошел прямо на Пал Палыча. — Вы меня застрелите?
Его лицо изображало презрение, ту последнюю степень презрения и пренебрежения, которая бывает только тогда, когда бранят лакеев.
— Это что еще за новости, — спрашивал, медленно бледнея, Капилицын, — вы что, с ума сошли? — говорил он так же медленно и раздельно, как давеча кухарке. — Вы мне хамские сцены закатываете?… Вы мне должны быть благодарны, а вы…
Но он не кончил. Пал Палыч ударил его кулаком в зубы так, что у него что-то затрещало во всем черепе. Секунду он продержался на ногах, но Пал Палыч ударил его еще раз белым кулаком в переносицу, и он рухнул на пол, воя и обливаясь кровью.
Когда Антонина вбежала в комнату, Пал Палыч бил ногами Капилицына и кричал ему, уже бесчувственному, срывающимся фальцетом:
— Ты мне не барин, я тебе не холуй. Свинья! Свинья! Свинья!
Увидев всю эту безобразную сцену, Антонина не закричала, не бросилась к Пал Палычу, она даже не испугалась, ей только вдруг сделалось противно и жалко их обоих, она взяла Пал Палыча за рукав и с силой дернула книзу.
Он отступил от Капилицына и взглянул на нее все еще бешеными глазами.
— Ты их не знаешь, Тонечка, — сказал он сдавленным голосом, — ты это подлое поколение понять не можешь. А я — знаю… Я все про них знаю…
Антонина наклонилась к Капилицыну, посмотрела ему в лицо, потом взяла его под мышки и попыталась потащить к дивану. Но он был тяжел, грузен…
— Помогите же мне! — крикнула она Пал Палычу. — Вы совсем на своей глупой ревности помешались, кажется…
Пал Палыч торопливо, даже испуганно помог. Капилицын застонал.
— Не любит! — с кривой усмешкой произнес Пал Палыч. — Золотая молодежь была. Холуй я ему, видала?
— Принесите воды!
Он со всех ног бросился выполнять приказание. И, возвращаясь с ковшиком, говорил:
— Не знаете их, а верите. И ты, и власть нонешняя. Ходят, посмеиваются, ни бога, ни черта у них, потребители на многогрешной земле, свистуны, сволочь…
С ненавистью взглянул на Капилицына, добавил:
— Недострелянный вечекистами, вот он кто — Борис-то Сергеевич…
Капилицын неожиданно приоткрыл один опухший глаз, сказал хитреньким голосом:
— Оба мы недострелянные, господин Швырятых.
Пал Палыч отступил на шаг, Капилицын смотрел на него, не отрываясь, своим ненавидящим глазом.
— Наше время вместе истекло, — говорил Борис Сергеевич, немножко еще охая. — Вместе с «Контаном», «Кюба» и «Фелисьеном», вместе с ресторанчиком «Пивато», со Штюрмером и его сынками, с попыткой Юденича это все нам возвратить вместе с вашими ста тысячами. А мы до чего дожили? До того, что вы, мой учитель по дамской части, тот самый человек, который для меня по телефону в отдельный кабинет Нинетту на «мерседесе» доставил, вы меня теперь с политическими лозунгами бьете…
— Послушайте! — белыми губами прервал Пал Палыч.
— Нет, уж вы послушайте! «ПЕПО» — Петроградское единое потребительское общество — вот до чего мы дожили, и даже вы там служили, а я проектики делал. До диспута мы дожили под названием «Долго ли можно обходиться без православия». До лозунгов, которые мне по ночам снятся: «Будет транспорт — будет хлеб», «Революция — локомотив истории»… Это вы-то, тот самый, который Шульгину и Гучкову, Рузскому и Алексееву, Фредериксу и самому Гришке Распутину столы серебром и хрусталем сервировал…
Он задохнулся, сел, сплюнул в платок, крикнул:
— Шкраб! Избач! Ликвидатор! Книгоноша! Бибработник! Гум! Пур! Главбум — а мы живы! И вы еще деретесь!
— Перестаньте! — велела Антонина. — Слушать противно…
— Да ну вас всех! — вяло сказал Капилицын. — Теперь как я перед своим принципалом с разбитой харей предстану? Что скажу? Что меня бывший лакей за попытки поухаживать за его супругой обработал?
Охая, Капилицын поднялся. Антонина пошла за ним, Пал Палыч шагах в двух покуривал папиросу.
— Теперь убирайтесь! — сказала Антонина, когда Борис Сергеевич оделся. — Убирайтесь и не смейте больше мне звонить. Гадина!
Дверь захлопнулась.
Часов в одиннадцать Антонина вошла в комнату Пал Палыча.
— Простите меня, — сказала она ему издали. — Простите меня, если можете.
Пал Палыч сидел за столом перед стаканом пустого чая.
— Все это цирк, — сказал он тихо, — правда, Тоня? Я старый человек — и вот, пожалуйста. Форменный цирк.
Он пожал плечами, встал и подошел к ней.
— Что вы в нем нашли, — сказал он, — скажите мне? И зачем вам это?
Она молчала.
Он нежно обнял ее и привлек к себе.
— Все будет хорошо, — сказал он жестким, упрямым голосом, — слышишь, Тоня? Летом мы уедем на юг…
— В Сочи?
— Ну, в, Сочи… Ты непременно хочешь туда?
— Ах, мне все равно, — сказала она, — не все ли мне равно… Пустите меня…
