Митрополит обратился к оставшимся казакам:
— Я скажу вам, а вы скажите свому атаману и всем начальным людям вашим и подумайте в войске своем, что я сказал. А скажу я вам притчу мудреную, а сердце ваше христолюбивое подскажет вам разгадку: можно ли забывать церкву господню? И как надо, помня господа-бога, всегда думать про церкву его святую.
Казаки слушают.
— Заповедает раз господь-бог двоим-троим ангелам: «О, вы мои ангелы, три небесных воеводы! Сойдите вы с неба на землю, поделайте гуслицы из сухого явору да подите по свету, будто пчела по цвету».
Казаки заскучали. Часть их, кто стоял сзади, тихонько улизнули из церковки.
— И вот пришли ангелы перед дворы богатого Хавана — а случилось то прямо во святое воскресенье,— и стояли ангелы до полуденья. Вышла к ним Елена, госпожа знатная. И вынесла Елена, госпожа знатная, обгорелый краюх хлеба...
Поредели ряды казаков. Уже совсем мало слушают митрополита. Митрополит, видя это, говорит почти без роздыха:
— Не дала его Елена, как бог милует, бросила его Елена башмаком с ноги правыя: «Вот вам, убогие!»
— Передохни, отче,— посоветовал Стырь.— Запалился.
— Тогда пошли ангелы. Повстречал их Степан, верный слуга Хавана. И говорят убогие: «Послушай-ка, брат Степан, удели, ради бога, чего-нибудь». А Степан им: «Послушайте, братья убогие, ничего нет у меня, кроме одного ягненочка. Молоком побирался я и ягненка откармливал. Будь здесь мой ягненочек, я бы вам отдал его теперь». Говорят ему ангелы: «Спасибо, брат Степан! Если то и на сердце, что на языке,— тотчас ягненок будет здеся». Обернулся Степан — он идет, ягненочек, через поле, блеючи: он Степану радуется, будто своей матушке. Взял Степан ягненочка, поцеловал его три раза, потом дал убогому. «Вот, братья убогие, пусть на вашу долю пойдет. Вам на долю, а мне — молитва перед богом!» — «Спасибо, брат Степан!» И ушли ангелы. И увели ягненочка. Когда пришли ангелы к престолу Христову, сказывают господу, как что было на земле. И молил им господь-бог: «Слушайте-ка, ангелы, сойдите вы с неба на землю да идите ко двору богатого Хавана, схватите Елену, повяжите на шею ей каменье студеное, привяжите к каменью нечестивых дьяволов, пусть ее возят по муке, как лодочку по морю». Вот какая притча,— закончил митрополит.
— Утопили?— спросил Стырь (перед митрополитом стояли он и еще несколько пожилых казаков).— Ая-яй!..
— Норовистый бог-то,— промолвил дед Любим, которого история с ягненочком растрогала.— А ягненочка-то зажарили?
Митрополит не знал, злиться ему или удивляться.
— Подумайте, подумайте, казаки, за что бог Елену-то наказал. В чем молитва-то наша богу?..
— В ягненочке?— догадался дед.
В приказной палате идет дипломатический торг. Степан не сдает тона, взятого им сразу.
— Двадцать две пушки,— уперся он.— Самые большие — с ими можно год в обороне сидеть. Нам остается двадцать.
— Для чего они вам?!
— Э, князь!.. Не гулял ты на степу-приволье. А крым-цы, азовцы, татарва?.. Мало ли! Найдутся и на нас лихие люди. Дойтить надо. А как дойдем, так пушечки вернем тотчас.
— Хитришь, атаман,— сказал молодой Прозоровский.— Эти двадцать две тяжелые — тебе их везти трудно. Ты и отдаешь...
— Не хочете — не надо, довезем как-нибудь.
— Не про то речь!..— с досадой воскликнул старший Прозоровский.— Опять ты оружный уходишь — вот беда-то.
— А вы чего же хочете? Чтоб я голый от вас ушел? Не бывать! Не повелось так, чтоб казаки неоружные шли.
— Да ведь ты если б шел! Ты опять грабить начнешь!
— Ну а струги?— спросил младший Прозоровский.
— А ясырь?
— Ясырь — нет. Мы за ясырь головы клали. Надо — пускай шах выкуп дает. Не обедняет. Понизовские, какие с нами ходили... мы их не неволим: хочут — пусть идут куды знают. За вины наши пошлем к великому государю станицу — челом бить. Вон Ларька с Мишкой поедут. А теперь — не обессудь, боярин: мы пошли гулять. Я с утра не давал казакам, теперь самая пора: глотки повысыхали, окатить надо. Пушки свезем, струги приведем, князька этого — тоже берите...
— А сестра его?
— Сестры его... нету. Ушла.
— Как «ушла»? Куда?
— Не знаю. Далеко.— Степан поднялся и вышел из палаты не оглянувшись.
— Где же девка-то?— спросил Прозоровский у есаулов. Есаулы пожали плечами.
— Отдавать не хочет,— понял дьяк.— Сколько вас в Москву поедет?
— Шестеро,— отвечал Иван Черноярец.— Ну, мы тоже пошли.
Власти остались сидеть. Долго молчали.
— Тц...— вздохнул старший Прозоровский.— Нехорошо у меня на душе, не ладно. Ушел, сукин сын, из рук ушел, как налим.
Утром другого дня Разин торговал у нагайских татар коней. В торге принимало участие чуть не все войско разинское. Гвалт стоял невообразимый.
Несколько человек татар крутились на кругу с лошадьми... Казаки толкали кулаками лошадей, засматривали им в зубы, пинали под брюхо...
— Сево? Сяцем так?— возмущались татары.
— «Сево», «сево»... Вот те и «сево»!..
Исследовались глаза, уши, ноздри, груди... Даже под хвост заглядывали. Кони шарахались от людей.
— Кузьма, ну-к, прыгни на ее: сразу не переломится — до Царицына можно смело ехать.
— А спина-то сбитая!
— Сево?
— Вот! Как же ее под седло?
— Потниська, потниська (потничок).
— Пошел ты!...
Степан со всеми вместе разглядывал, щупал, пинал коней. Соскучились казаки по ним. Светлой любовью светились глаза их.
— Ну-к, вон того, карева!.. Пробежи кто-нибудь!— кричал Степан.
Кто-нибудь помоложе с радостью великой прыгал карему на спину... Расступались. Кто поближе стоял, вваливал мерину плети... Тот прыгал и сразу брал в мах. Сотни пытливых глаз с нежностью смотрели вслед всаднику.
К Степану подошел Федор Сукнин.
— Воевода плывет, Тимофеич.
— К нам?
— Вон! Суды рулит...
— Найди Мишку Ярославова.
Мишка оказался тут.
— Написал тайше?— быстро спросил Степан.
— Написал.
Степан взял бумагу, а Мишка привел татарина. Судя по всему, старшего.
— На,— сказал Степан, подавая татарину лист.— Отдашь тайше. В руки! И чтоб духу твово тут не было.
— Понял, бачка. Пысьимо — тайша.
— Никому больше! От его мне привезешь. Здесь не захватишь — мы уйдем скоро,— бежи на Дон.— Вынул кошелек, отдал татарину.— Приедешь, ишшо дам. Пошли гостя стренем.
Степан с есаулами направились к берегу.
— Зачем?— недоумевал Степан, вглядываясь в воеводский струг.— Львов, Прозоровский, ишшо кто-то... Зачем, а?
— Не от царя ли чего пришло!— высказал тревожную мысль Мишка Ярославов.
— Мы б знали,— сказал Федор.— Иван Красулин прислал бы раньше их сказать.
— Ты передал ему?— спросил Степан.— Деньги-то...
— А как жа.
— Добре. Чего ж воевода пожаловал, овечий хвост? Зови на струг.— Степан свернул к своему стругу.
Воевода пожаловал по той простой причине, что явно «продешевил» в дипломатическом торгу в Астрахани.
— Здорово, атаман!— бодро приветствовал Прозоровский, входя в шатер.
— Здорово, бояре! Сидайте,— пригласил Степан.
— Экая шуба у тебя, братец!— воскликнул Прозоровский, уставившись на дорогую соболью шубу, лежащую на лежанке.— Богатая шуба!
— С чем пожаловали, бояре?— спросил Степан.— Не хотите ли сиухи?
— Нет.— Прозоровский посерьезнел.— Не дело мы вчерась порешили, атаман. Ты уйдешь, а государь с нас спросит...
— Чего ж вам надо ишшо?
— Ясырь надо отдать. Пушки все надо отдать. Товары... Что боем взяли — это ваше, бог с ими, а которые на Волге-то взяли?.. Те надо отдать — они грабленые.
— Все отдать!— воскликнул Степан.— Меня не надо в придачу?
— А ишшо: перепишем всех казаков — так спокойней.
Степан вскочил, заходил по малому пространству шатра.
— Пушки — я сказал: пришлем. Ясырь у нас — на трех казаков один человек. Отдадим, когда шах отдаст нам наших братов, какие у его в полону. Товар волжский мы давно подуванили — не собрать. Списывать нас — это что за чудеса? Ни на Яике, ни на Дону такого обычая не повелось.
— Поведется...
— Пошли со мной!— резко сказал Степан.
— Брось дурить!..
Степан уже вышагнул из шатра, крикнул, кто был поближе:
— Зови всех суды!
— Ошалел, змей полосатый,— негромко сказал Прозоровский.— Не робейте — пугнуть хочет. Пошли.
Воеводы и подьячий тоже вышли из шатра.
— Для чего всех-то?
— Спросим...
— Мы тебя спрашиваем!
— Чего ж меня спрашивать? Вы меня знаете... Писать-то их хочете? Вот их и спрашивайте.
— А ты вели им.
— Я им не воевода, а такой же казак.
Меж тем казаки с торгов хлынули на зов атамана.
— Братцы!— крикнул Степан.— Тут бояре пришли — списывать нас! Говорят, обычай такой повелся: донских и яицких казаков всех поголовно списывать! Я такого ишшо не слыхал. А вы?
