Фроська, согнувшись, полет просо, проворно дергая руками лебеду и пырей. Одета она в старый, полинявший сарафан и посконную рубаху. На голове темный повойник, из-под которого выбились непокорные пряди черных волос. Белеют округлые икры босых ног. По временам она выпрямляет усталую спину и стоит, глядя в хрустальную даль задумчивыми глазами. Лицо Фроськи похудело, грустные тени тяжело легли на него, брови строго сдвинуты. Кругом так весело, светло, все тонет в разливчатом сиянии весеннего дня, во всем чувствуется буйный трепет растущей жизни, а у нее на душе нехорошо. С тех пор, как пришло страшное известие о муже, не спится по ночам, и ходит она, как тень, не находя себе места…
В поле кое-где видны согнутые спины других баб. Через несколько загонов мужик опахивает картофель, время от времени дружески покрикивая на свою пегую кобылу. А рядом с Фроськой сын Илюшка, худенький, резвый, в одной рубашонке и штанишках гоняется по пустырю за бабочками и собирает цветы. Ему хорошо, весело. И все его привлекает, до всего хочется дознаться.
— Мама, гляди, — коршун!
— Где, дитятко? — выпрямившись, спрашивает мать.
Он тычет пальцем в небо.
— Вон, вон!.. Ишь чуть-чуть видно. Ой, как высоко!..
— Да, высоко, — соглашается мать, принимаясь снова за работу.
— А как же он держится? И крыльями не машет!
— На воздухе.
Илюша удивляется и, закинув назад голову, еще долго следит, как коршун, описывая большие круги и поднимаясь все выше, парит в небесном просторе.
К югу, в полуверсте от Фроськи, высокой зеленой стеной поднимается казенный лес, обступая полукругом поле и будто надвигаясь на него. Из темных глубин леса легкий ветерок приносит крепкий, хмельной аромат. Фроська вспоминает, как до войны Гавриле выпадала должность лесника. Если бы не убили его, то теперь они жили бы, не зная горя и нужды. Да, улыбалось счастье…
Фроська смахивает рукою слезы с ресниц и зовет сына:
— Пойдем, Илюшка, закусим!
Спускаются к речушке. Там, под горою, бьет Васькин родник. Вода студена, как лед. Поднимая со дна золотистый песок, она кипит, кружится, играет и бойко мчится алмазным ручьем, весело журчит по камешкам, радуясь, что вырвалась из темного подземного царства на белый свет. Над родником, слегка наклонившись, точно желая скрыть его от праздных взоров, кудряво распустилась молодая береза. Сквозь нежную листву пробивается солнце, ложась светлыми узорами на изумрудную траву.
— Мама, почему эта вода бьет, а? — спрашивает Илюша, с удивлением глядя в родник.
— Бог так сделал.
— А когда он сделал?
Мать, не отвечая, умывается из ручья: то же делает и сын. Лица освежились, зарделись.
Завтракают. У обоих в руках по ломтю черного хлеба, густо посыпанного солью. Захлебывают студеной водой, черпая ее прямо горстью из родника.
— Вот скусно! — восторгается Илюша, встряхивая длинными волосами, полинявшими от солнца.
Из-за откоса, поросшего орешником, выходит Ларион Бороздилов, мужик-вдовец, лет тридцати, широкоплечий и крепкий, как дуб. Густая рыжая борода раздвоена на две половинки, нос, как у ястреба, загнут внутрь, но серые глаза смотрят из-под густых бровей мягко и приветливо. Он направляется к роднику, не торопясь, покачиваясь из стороны в сторону и шаркая кривыми ногами по тропинке.
Поздоровавшись, Ларион говорит:
— Хлеб-соль вашей милости!
— Садись с нами откушать, — приглашает Фроська добродушно.
— Спасибо. Я уже позавтракал.
Ларион подходит к мальчику и, тихо погладив корявой рукой по головке, говорит с усмешкой:
— Э-ка, славный подросток! Годка через два-три, глядишь, по хозяйству помогать будет.
— Шустрый он у меня.
— Вот тебе лиса гостинец прислала, — говорит Ларион, подавая мальчику два молодых, свежих купыря.
Илюшка, вскочив, прыгает от радости.
Мать благодарно улыбается Лариону, а он, вытащив из-за пояса топор, садится на траву по другую сторону родника.
— А я все в лесу шлялся, — начинает он, доставая трубку и кисет. — Несчастье у меня случилось.
— Какое же? — спрашивает Фроська.
— Да вот телка заблудилась. Хожу, хожу, — никак не могу найти. Боюсь, как бы совсем не пропала.
— Это жаль.
— То-то и есть, што жаль.
Кончив еду, Фроська стряхивает с подола крошки в воду и крестится, а Ларион, покуривая, с особым вниманием смотрит на нее.
Откуда-то доносится журавлиный крик.
— Курлы, курлы! — подражает им Илюша, убегая к речушке, скрытой ольховым кустарником.
— Забавный мальчонка, — смеется Ларион, показывая белые зубы.
Беседуют о погоде, о будущем урожае. Вдруг мужик переводит разговор на себя:
— Так-то вот… да. Живу я, можно сказать, ничего, сносно. Хозяйство имею настоящее: лошадь, корову, телку, три свиньи, полтора десятка овец. Не обидел бог. А только вот управляться не могу. Дочурке всего три года. Куда ее сунуть? А тут рабочая пора подходит. Не разорваться одному…
— Да уже это как есть, — соглашается Фроська, задумчиво перебирая пальцами запону.
Молчат. Мужик снял картуз. Копна рыжих волос, освещенных солнцем, кажется огненной.
— Тебе, Фроська, замуж надо бы выходить, — затянувшись, нарушает он молчание, выпуская изо рта дым вместе со словами.
Для Фроськи становится ясно, к чему клонит Ларион, — она вся загорается.
— Куда уж мне с двумя ребятишками-то…
— Полно-те. Баба ты еще молодая — в соку. Чего зря свой век заедать. А дома-то, поди, всякие притеснения терпишь…
Взглянула на мужика недоверчиво, но, встретив его глаза, сейчас же потупилась. Как будто всерьез говорит. Дома, действительно, плохо. Все в семье косятся на нее и обидные слова говорят, хотя она работает больше других. Ребятишек ее обделяют пищей, а самой ей даже никто лаптей не подковыряет.
— Так как же ты думаешь насчет этого, а? — помолчав, пристает Ларион, отгоняя рукой слепня.
— Да и сама не знаю…
— Эх, ты!.. Кто же за тебя будет знать-то?..
— И то верно.
Ларион поглаживает бороду, поправляет на голове волосы, точно приготовляясь к встрече важного лица. Прищуренные глаза жадно смотрят на Фроську. Оглянувшись, он спрашивает решительно:
— Прислать што ли, сватов-то, а?
Волнуется баба, ниже опускает голову, чувствуя, как кровь заливает лицо. Рада такому счастью, но не знает, как воспользоваться им.
— Больно скоро — надо подумать.
— Да чего же тут мешкать-то. Пора рабочая. Делов разных вон сколько. А меня, чай, ты знаешь… Мужик я трезвый. От работы не отлыниваю. И покойник Гаврила возрадуется, што ты за меня замуж выходишь. Сама знаешь — товарищами мы с ним были. А ты мне еще в девках нравилась. Прозевай Гаврила еще немного — быть бы тебе за мной. Ну, так вот — будем, стало быть, в любви да в согласии жить… Эх, Фроська, не жисть, а малина у нас будет! Ей-богу!..
Вдоль речушки пролетает длинноносый бекас. В кустах радостно гуркует турлушка. Пестрая ласточка, попискивая, то садится на ветви, то снова беспокойно вспархивает, — видно, что гнездо недалеко.
Ларион, ухмыляясь, молодецки встряхивает рыжей головой.
— Так я, Фрося, пришлю их, сватов-то?
— Как хошь… — едва слышен ответ.
Ларион, встав, подходит к ней, берет ее за руку и, любовно заглядывая в лицо, волнуясь, спрашивает:
— Поцеловать, што ли?
— Нацеловаться-то успеем… Вперед дело надо обстряпать по-настоящему…
— Ну, ладно. До свидания…
Ларион уходит по той же тропинке назад.
Она долго смотрит ему вслед, счастливо и смущенно улыбаясь.
«Вот он — второй мой суженый-ряженый. Невзначай попал. Как-то я с ним заживу…»
Вдруг вспоминает о первом муже. Невольно навертываются слезы.
— Прости меня, мой желанный Гаврилушка, што рано замуж выхожу. Для деток больше. А то опоры нет — не справиться нам одним… А тебе пошли, господи, хорошую жисть на том свете…
Зовет сына.
— Ты што, мамок? — прибежав, спрашивает он. Штанишки его засучены выше колен, ноги в глине.
— А вот што… — говорит мать, ласково тронув его за подбородок. — Знаешь… как это… Видишь… Хошь, я для тебя нового батьку достану?
— Вали, мамочка! А то у всех батьки есть, а у меня нету… Хуже, што ли, я других…
— Про то и я говорю.
— А только где ты его возьмешь?
У мальчика глаза горят, он зорко смотрит на мать.
— Да вот Ларион будет твой батька… — запинаясь от радости, говорит мать и, поцеловав сына в лицо, добавляет: — Только молчок…
Илюша радостно загикал и волчком завертелся вокруг матери…
Время уже к полдню. Небо и земля дышат зноем. По-прежнему звонко заливаются жаворонки, а родниковая вода все журчит и журчит по камешкам, точно сказывая чудную, занятную сказку.
V
Серый и скучный день поздней осени. Дымчатые тучи, закрывая солнце и синеву неба, громоздятся друг на друга бесформенными, неуклюжими пластами. Ветер, порывистый и злой, все рвет на своем пути, ожесточенно гнет обнаженные черные деревья, рябит в лужах воду и, точно желая напугать людей, надрывными голосами воет вокруг домов. На маленькой и грязной станции, кутаясь, толкутся мужики, бабы, приказчики, торговцы. Чья-то белая мокрая собака, потеряв хозяина, бегает между людей, нюхает и, поднимая голову, заглядывает в лица. Немного поодаль, около бакалейных лавок, трактиров и торговых контор, стоят привязанные лошади. Вокруг яровое поле, пустынное, угрюмо-серое, с черными взрытыми полосами там, где был посажен картофель.
