тещи. Парень этот был примерно одних лет с Ильхомом, только полнее и прилизаннее, чудилось, что он только встал из-за дастархана и не успел вытереть губы после жирного плова. Лупоглазый, как рыба.
— Самад, — представился он Ильхому, — работаю директором мебельного магазина. Если что нужно, пожалуйста… Любой гарнитур могу устроить.
— У них все есть, Самадджан, — сказала теща. — Тут тебе не перепадет.
— Для друзей можно и без комиссионных, хола. Поедем, что ли?
— Пора, сынок…
На территорию родильного дома машины не пропустили. Бабка и теща, схватив узлы, помчались к видневшемуся вдали трехэтажному корпусу, Мужчины остались в машинах. Время тянулось утомительно долго, солнце пекло нещадно, казалось, выкипят мозги. Наконец, на аллее показались женщины. Впереди шествовала теща, она чуть ли не на вытянутых руках несла атласный пакет с ребенком. Отстав на полшага, то и дело поправляя какую-то тряпочку над лицом малыша, шла Лола. Она была стройна, как прежде. Шествие замыкала бабка, тяжело дыша и обмахиваясь платком.
Когда до проходной оставалось шагов тридцать, Ильхом пошел им навстречу. За ним пошли тесть и дед. Он обнял жену, крепко поцеловал. К тому времени вокруг тещи столпились остальные.
— Ничего нашего, бобоси, — притворно вздохнув, произнесла теща, показывая ребенка мужу, — вылитый отец!
— Мужчина и должен быть похожим на отца, — сказал тесть.
«Четвертое поколение Сиддыковых на этой земле, — подумал Ильхом. — Какая ему выпадет судьба? Пусть будет такой же счастливой, как у меня, пусть его окружают такие же добрые люди, пусть всегда с ним будет мама… и я».
— Ну, хоть что-то от меня должно быть?! — воскликнула Лола.
— Это будет зависеть от тебя, дочка, — сказал ей отец. — Как воспитаешь, и все это будет твое.
— От них двоих, Вахидджан, — поправил его дед Миша?
— А я о чем говорю?!..
До самого вечера в дом шли люди, чтобы поздравить стариков с внуком. Так что некогда и поговорить было в кругу семьи, что называется. К десяти часам ушла последняя гостья — подруга тещи по театру, на чорпае за неубранным дастарханом остались только свои.
— Аллах милостив, доченька, — произнесла теща, — мы тут с тобой с ног сбились в поисках немецкой коляски, а Ксения-опа ее из Термеза привезла. Надо же! В Ташкенте нет, а в провинции нашлась!
— Спасибо, бабуля Ксения, — сказала Лола, отняв от груди ребенка. — Эх, и покатаемся мы!
— На здоровье, дочка!
— Так какое имя дадим этому богатырю? — бросил вопрос в круг тесть.
— Слово за отцом, — сказала бабка.
— Пусть будет Маратом, — сказал Ильхом. Он уже давно решил, что если родится сын и ему будет дано право предложить имя, он даст это.
— Нет, пусть будет Шамситдином, — сказала теща, — так моего отца звали.
— Что вы, мама, — повернулась к ней Лола. — Попробуйте произнести «Шамситдин Ильхомович», язык сломается. А «Марат Ильхомович» звучит, правда, дед Миша?
— Звучит, — кивнул дед.
— Пусть будет Маратом, — сказал тесть. И на этом спор был разрешен.
— А папка нас надул, — картавя, как ребенок, незлобиво произнесла Лола. — Ничего не сообщил, даже с мамой не посоветовался, и поехал работать в дырищу из дыр!
— Все это так внезапно произошло, — сказал дед Миша, — что Ильхом и сам не успел опомниться, как очутился там.
— Мог бы отказаться, — все тем же тоном продолжила Лола, — а мы никуда не поедем. Там жарко и пыльно, и сходить некуда. К тому же папка, слышали, и о квартире не позаботился.
— Получит, Маратик, — подхватила бабка тон Лолы, — твой папка главный начальник, ему сразу дадут.
— Не горюй, внучек, — вставила теща, — у твоей матери по закону целый год впереди, поживете тут, а там видно будет. Окрепнешь на бабкиных заботах.
— А папка, значит, весь год будет маяться один? — спросил Ильхом. — Кто его пожалеет?
— Папка сильный и смелый, — ответила Лола, — пока обойдется, а если очень соскучится, прилетит к нам.
— Вышел в путь шестилетний, уступи дорогу, шестидесятилетний, — смиренно ответил Ильхом, — как пожелаешь, так и будет…
Вот так в полушутливом тоне, от имени ребенка, то обращаясь к нему, то отвечая на придуманные за него вопросы, обе семьи выяснили отношения на ближайшие двенадцать месяцев. А утром, оставив бабку на несколько дней, Ильхом и дед вернулись в Термез. Их встречала машина Ильхома. Заехав на полчаса домой, он поехал в район. По пути заскочил в обком, чтобы узнать о новостях у Хасанова.
— Сегодня ночью Нуритдина Мурадовича увезли в Ташкент, — сказал тот, — сильнейший сердечный приступ. Настроение у всех паршивое, брат.
— Не знал я, — с сожаленьем произнес Ильхом, — а то бы проведал.
— Кто бы пустил тебя к нему?!
— Неужели так строго?
— А кто знает, я только предполагаю.
— Пусть выздоровеет поскорее, — сказал Ильхом.
— Мы все ему этого желаем…
Ильхом, скорее всего под влиянием деда, а, может, и тех споров, что не раз разгорались в стенах ВПШ, был твердо убежден, что современный руководитель не имеет права называться таковым, если не обладает умением быть самостоятельным. Сила руководителя заключается в том, чтобы из указаний сделать конкретные выводы для себя и коллектива, которым он руководит. Бывая в совхозах, встречаясь со своим другом Бердыевым, управляющими отделениями, специалистами и бригадирами, он пришел к выводу, что в Чулиабаде дело поставлено неверно. Здесь руководителю не дано права решать самому вопросы хозяйственной деятельности, от него требовалось одно — неукоснительно следовать указаниям. И это, как говорится, стало стилем работы директоров и других ответственных товарищей. Что было делать? Не менять же всех руководителей?! Целина ощущает на кадры заметный голод, здесь ими не очень-то разбросаешься. Да и Нуритдин Мурадович… Он вспомнил, как первый секретарь обкома, как-то приехав в район и встретившись с ним в гостинице совхоза «ВЛКСМ», расспросил о делах и, услышав брошенное в сердцах «трудно преодолеть инерцию!», посоветовал не торопиться с выводами по отношению к людям.
— Они не виноваты в том, что так сложилось, — сказал Мурадов, — чтобы изменить все, нужна кропотливая работа, неторопливая, может и с отступлениями на каких-то этапах. Давайте руководителям побольше самостоятельности, как ученикам на контрольных уроках. Эффект
