— Ну что ж, давай расчет.
— Вот чертеж.
Прозоров посмотрел чертежи и рассмеялся:
— Это же детский рисунок! Таких картинок, дружище Захар, я могу нарисовать сколько угодно. Нужен технически грамотный расчет, понимаешь? Точный расчет грузоподъемности, прочности деталей, мощности требуемой энергии.
— А вот сделаем и испытаем; сколько потянет, столько и будет наше, — с наивным простодушием возразил Захар. — Там же указаны основные данные.
— Основные данные! В технике так не бывает, как и в природе… Все должно быть строго взаимосвязано и детально рассчитано. То, что может увезти тройка лошадей, жеребенок не сдвинет с места.
— Вы, Игорь Платонович, по-моему, чересчур усложняете, — с горячностью сказал Захар. — Если вас послушать, то и топор — сложный механизм.
— Если хотите, да! В нем инженерная мысль.
— Но он же появился раньше, чем инженерные расчеты!
И Захар рассказал о бремсберге на лесозаготовках.
— Вы, совсем не о том говорите, Захар. Мы живем в век электричества и самолетов, в век сложнейшей техники. Без теоретических расчетов и обоснований мы шага не можем ступить.
Во время этого разговора в конторе появилась Настенька.
— Вот, товарищ техник, — обратился к ней Прозоров, показывая рисунок Захара, — видели таких инженеров-проектировщиков? Доказывает мне, что по этому чертежу можно механизировать труд.
— Мы уже спорили дома. — Настенька с улыбкой взглянула на Захара. — Так ведь разве его разубедишь? Фантазер он…
После этого разговора Захар, обложившись книгами, целую неделю рассчитывал свою конструкцию. В конце концов механический подъемник был установлен, хотя и не без мытарств и споров с Прозоровым. Как впоследствии оказалось, это была схема простейшего подъемного крана «Пионер», но Захар и не подозревал тогда об этом.
Вскоре он стал испытывать разочарование. Началось с того, что в газете стали называть его комплексную бригаду стахановской. Захара удивило это. Почему стахановская? Перевыполняет нормы выработки? Но ведь так было и раньше и достигалось за счет дополнительных физических усилий, уплотнения рабочего дня и, разумеется, более разумной расстановки людей.
Во время установки стропил на здании детского сада он обратил внимание на то, что у верхнего венца обвязки, которую делала бригада Торгуника, брусья оказались соединенными простым конусом и сбиты гвоздями. Было грубо нарушено элементарное техническое правило. Захар остановил работу, разыскал нормировщика.
— На сколько процентов бригада Торгуника выполнила норму в тот день, когда клала обвязку?
Оказалось, на двести восемьдесят процентов. Эти же проценты дневной выработки были помещены в газете под сенсационным заголовком «Рекорд стахановцев Торгуника».
— И вот, понимаешь, — с горечью говорил Захар вечером Настеньке, — это называется стахановский труд! Человек сделал брак, а ему кричат «ура»!
— А что Прозоров?
— Не нашел его. Завтра с утра пойду и устрою скандал. И вообще что-то надо делать. Или в газету написать, как думаешь? Взять и прямо заявить: так, мол, и так, мы искажаем саму идею стахановского движения, когда называем стахановцами тех, кто не заслужил этого высокого звания. Вот я, например. Какой я стахановец? Что я внес нового в строительную технику? Подъемник? Так это пустяк, штука давно придуманная. Вот когда я сделаю настоящее открытие или умело применю какой-то новый прием труда, что ли, тогда называйте стахановцем!
— Умница ты у меня, Зоря! — Настенька подошла к нему, как обычно сидящему за грубо сколоченным письменным столом, заваленным книгами, и обняла сзади за шею. — Молодец ты!
— Почему молодец? — изумился Захар.
— Потому что ты много думаешь, — просто сказала Настенька.
— Мало и плохо еще думаю. — Захар сжал пальцами виски. — Понимаешь, все так сложно, надо так много знать, уметь осмысливать, что, мне кажется, я никогда не одолею этого…
— Ну, что именно? — спрашивала Настенька, усевшись против него. Во взгляде ее милых, добрых глаз были и заинтересованность и тревога.
— Ну, как тебе сказать… Я не стахановец, понимаешь? Я еще не стахановец, а меня уже называют стахановцем. Ну, как это доказать!
— Да пусть их называют! — воскликнула Настенька. — А ты делай свое дело.
— Легко сказать! — Захар откинулся на спинку стула. — Это же нечестно, понимаешь? Это ложь!
— А может быть, ты неправильно понимаешь саму идею стахановского движения?
— Может быть… — вяло согласился Захар.
Назавтра, выйдя на работу, он созвал свою бригаду и спросил: кто как понимает стахановское движение? Спорили долго — до хрипоты. Каждый понимал по-своему. Один — как повышение производительности труда, другой — как применение механизмов в труде, третий — как поиск новых способов, приемов работы, более производительных, чем прежде, и так далее.
Захар достал газету «Правда», прочитал несколько выдержек из передовой и сказал:
— Так вот, давайте договоримся; стахановское движение — это творческий подход к труду. Надо искать новые, самые производительные приемы труда. Давайте искать их сообща. Кто чего придумает — сразу на общий суд… А пока вяжите стропила. Устанавливать будем после того, как бригада Торгуника заменит обвязку верхнего венца. А я пойду к прорабу.
Вскоре он был в конторке у Прозорова.
— Игорь Платонович, как вы понимаете смысл стахановского движения? — спросил он, положив кепку на стол и зачесывая пятерней волосы.
— Ну, как тебе сказать…
В это время в конторку мячом вкатился Аниканов. В последнее время он заметно располнел, а голова на короткой шее, опушенная мягкими волосами, стала как будто еще круглей.
— Здравствуйте, товарищи, — суховато сказал он и подал руку сперва Прозорову, потом и Захару. — Ну, как идут делишки? Как насчет стахановского движения?
— Вот как раз об этом и говорим. — Прозоров насмешливо посмотрел Аниканову в лицо. С первого дня знакомства он испытывал отвращение к инструктору постройкома: «Пустой болтун, демагог». — Вот товарищ Жернаков спрашивает, что такое стахановское движение.
— Нет уж, извините, Игорь Платонович, — возразил Захар, — вы не передергивайте, я не об этом спрашивал вас.
И он рассказал о случае брака Торгуника на строительстве детского сада, а заодно высказал и свою точку зрения:
— Во-первых, крыша могла упасть детишкам на головы, а во-вторых, похабим мы это движение, вот что получается!
— Ты полегче на поворотах, Захар, — повысил голос Аниканов. — Что значит «похабим»? Ты думаешь, о чем ты говоришь?
— А если это правда, тогда как это назвать? — горячился Захар. — Стахановское движение — высшая форма социалистического соревнования, так? Оно означает, что люди знают технику и отлично применяют ее. А какая у нас техника? Что мы применяем нового по сравнению с прошлым годом, когда стахановского движения еще не существовало? Все то же! Так почему же меня или Торгуника называют стахановцами? Мы этого не заслуживаем! Ударники — это дело другое.
Но Аниканов уже не слушал Захара — он получил пищу для своих «разносов». Теперь на каждом собрании он будет повторять рассказ о том, как в его присутствии Жернаков охаивал и поносил стахановцев и стахановское движение. Неважно, что еще говорил Захар, неважно, какую мысль он отстаивал. Важно то, что он сказал: «На стройке похабят стахановское движение».
Кажется, еще никогда жизнь Андрея Аниканова не складывалась так счастливо, как в последний год. Еще прошлой осенью он получил великолепную квартиру с паровым отоплением и обставил ее отчасти казенной, отчасти кузнецовской старомодной мебелью. Нынешней весной приехали его родители. Они поселились в добротном доме, построенном общими усилиями Кузнецовых и Рудневых. Теперь Аниканов-старший, работая возчиком в столовой лесозавода, «набирал силу»: огораживал двор высоким дощатым забором, истово корчевал свой участок под огород и сад, уже выкармливал трех розовых поросят; его двор с утра до вечера оглашался приятным сердцу куриным кудахтанием, петушиным пением. Все шло как нельзя лучше.
Иногда к родителям наведывались Андрей с Кланькой. Их принимали как дорогих гостей: на сковороде шкворчала яичница с салом, появлялись литровые бутылки с брагой.
Каждый день, раскрывая свежий номер городской газеты, Герасим Миронович искал свою фамилию — она довольно часто появлялась на страницах газеты: «А. Аниканов». И когда находил, сладостно было на душе Аниканова-старшего. «Молодец, Андрюшка, язви его!» — думал Герасим Миронович.
С тех пор как Андрей перешел в постройком на должность инструктора по организации соревнования, он стал заметной фигурой в городе. Соревнование и раньше было первостепенной заботой руководителей стройки, теперь же, когда появилось стахановское движение, вся работа горкомов партии и комсомола была подчинена этому. На волне нового движения и всплыл Аниканов. А плавать в подобных случаях он умел великолепно: не проходило недели, чтобы в городской газете не появлялось статьи или заметки Андрея Аниканова, прославляющей стахановцев или критикующей руководителей.
