И все потому, что было у Роланда одно увлечение, да такое могучее, оно и вывело его в люди. Многие его одноклассники после десятилетки искали счастья в институтах, но нашли его далеко не все, а Роланд с первого захода сдал все экзамены и поступил не куда-нибудь, а в академию, потому что очень любил лес, обожал каждое растение, готов был постоять за все, что жило в лесу, никогда не поднял руки ни на птицу, ни на зверье, а, наоборот, защищал их.
Любовь к природе привилась ему с самого детства. И привил ее не кто иной, как Иван Матвеевич. В первое время, до того, как начал руководить лесничеством, Иван Матвеевич квартировал у родителей Роланда. Получилось так, что маленький Роланд полюбил постояльца больше, чем родного отца, которого, собственно, трудно было полюбить: очень хмурым, молчаливым и жестоким был отец. Ему легче было хлестнуть своего отпрыска, чем слово сказать. Любил, чтобы его понимали с первого взгляда: посмотрел на ведра — беги за водой, зыркнул на дрова — тащи их в хату, стрельнул глазами на корову — выгоняй ее на пастбище.
Роланд дома был тише воды ниже травы, зато на людях, особенно в школе, на голове ходил. Учителя жаловались отцу, однако, к их удивлению, он оставался безразличным к подобным жалобам.
— Учите! — изрекал сурово и отворачивался.
Все ожидали, что из Роланда вырастет сорвиголова. Этого не случилось, и, возможно, только благодаря Ивану Матвеевичу.
Он увлек мальчика своими книжками и разговорами, рассказами о лесе, о его таинственной и удивительной жизни. Хлопец жил и бредил с тех пор лесом. В школе был организован кружок юных друзей природы, и заводилой в нем стал Роланд Карпенко. Руководил кружком сам Иван Матвеевич, руководил на общественных началах, но с таким увлечением, с таким азартом, что собственной любовью к лесу, которому посвятил жизнь, зажег и своих воспитанников. А особенно Роланда.
Все свободное время проводил Роланд в лесу вместе с Иваном Матвеевичем. Завязалась между ними большая дружба, так повлиявшая на мальчика, что стал он неузнаваемым в школе, даже дома суровый отец оставил его в покое, тайком гордясь склонностью сына к такому великому и благородному делу, как умение служить лесу. На Полесье до сих пор начиная с незапамятных времен особой любовью любят леса и уничтожение их без крайней необходимости считают грехом, который не прощается.
В этом нет ничего странного. Житель Полесья издавна привык верить лесу, считал его своим сообщником, а то и защитником, безмолвным другом, который никогда не подведет, не предаст и не обидит, а на помощь придет всегда. Он и согреет зимой, он и прокормит в трудное время, он и спрячет в годину лихолетья, защитит от чужеземца-врага, будет надежным союзником. Поэтому старый Карпенко только довольно покрякивал, когда видел, что сын направляется в лесничество. Знал, что баклуши бить не будет. Иван Матвеевич найдет всем этим неслухам и лоботрясам настоящую, полезную работу. Там они деревца сажать будут, семена собирать, лекарственные растения засушивать, зверят подкармливать, за лесом ухаживать, чтобы порядок был в лесу, чтобы жил лес полной жизнью.
Так и стал Роланд Карпенко правой рукой у лесничего Иваненко, пошел сразу после десятилетки сдавать вступительные экзамены в сельхозакадемию. Неудивительно, что, закончив учение, попросился на работу к Ивану Матвеевичу. Тут, правда, ему и сам лесничий посодействовал, обращался к ректору, просил за Карпенко. И имел теперь Иван Матвеевич заместителя надежного, такому можно передать в руки то, что ценил превыше всего в жизни, спокойно доверить любимое дело.
Знал все эти леса и угодья Роланд как свои пять пальцев. По лесу мог пройти и днем и ночью с завязанными глазами, не наткнуться ни на один пенечек, ни на одно дерево. Знал, на каком дереве какая птаха и когда начала высиживать птенцов, в каком квартале поселились лоси, почему семейство вепря поменяло место прописки, какой посадке молодых деревьев могут угрожать вредители, где следует немедленно начинать расчистку, — словом, все то, что в совершенстве знал Иван Матвеевич, было известно и Роланду.
В то время, когда у отца с дочерью состоялась неожиданная встреча и драматическое объяснение, Роланд стоял на вышке. Дежурный лесник что-то заметил в лесу, но не сумел в этом разобраться и поднял тревогу.
Роланд соколиным взором осматривал подвластное ему королевство. Сверху оно было видно почти до последней черты. Прежде всего в глаза бросалась Таль, журчавшая, вилявшая из стороны в сторону между песчаными дюнами, цедившая свои воды через камыш и осоку, наполнявшая ими продолговатые водоемы, особенно возле запруд. Запруды копали все — не отдельные, конечно, любители, а колхозы, совхозы, лесничества. На заседании правления слушали — постановили, чтобы было свое море, чтобы было где уткам плескаться, молодицам белье стирать, детям тешиться, дедам рыбу ловить, чтобы огородам вдоволь вода подавалась… Решили — и пошел по команде поднятый мехбатальон, зарычали экскаваторы и бульдозеры, заурчали автомашины, забегали прорабы… Неделя-другая — и запруда преградила путь Тали, заставила ее сливать свои не такие уж и неисчерпаемые запасы в рукотворные озера. В таких шорах ей не приходилось кичиться, вынуждена была тайком прокрадываться от запруды к запруде, журчать еле заметным ручейком да еще и радоваться: могла ведь и совсем уснуть, пересохнуть под беспощадно жгучим солнцем.
Дежурный лесник заметил с вышки, что где-то среди лесов затаилась беда, похоже, разгорается огонь, и кто знает, чем он может обернуться для леса в такую жаркую пору. Роланд окинул свои владения цепким и оценивающим взором. Пока еще ничего не увидел — ни опасности, ни подтверждения тому, что там все в порядке. Над Талью густой завесой плыл утренний туман. Не раз и не два видел он этот знакомый с детства пейзаж, был убежден, что в их хозяйстве царит спокойствие и порядок, но вместе с тем, как человек опытный, не мог гарантировать того, что где-то в тумане не прячется опасность — из малюсенького, почти незаметного костерка может разгореться большой пожар.
Подобно тому как знающий терапевт выстукивает и выслушивает легкие человека, разыскивая и опасаясь найти в них почти незаметное место воспаления, так и Роланд ощупывал взглядом живой организм леса. И чем больше всматривался, тем тревожнее становилось у него на сердце — интуитивно чувствовал, что что-то опасное притаилось там, в пятнадцатом квадрате, вблизи Тали, как раз в том месте, где она почти обрывается.
Лишь на какой-то миг заметил Роланд в пробеле густого тумана вытянутую в сторону струю дыма и золотисто-красный взблеск.
Встревоженно глянул вниз, поискал глазами Ивана Матвеевича. Увидел своего кумира невдалеке от дома и сразу не поверил собственным глазам: лесничий обнимался с какой-то женщиной. Можно было бы и не удивляться — лесничий имел жену, обниматься с ней ему бы никто и никогда не запретил, но Роланд точно знал, что врачиха в такое время пребывает на своем медпункте — это раз, а кроме того, было известно, что Иван Матвеевич скорее дал бы руку на отсечение, чем позволил себе на людях ласкать Ольгу Карповну. Роланд начал всматриваться: что же это за Дульцинея у Ивана Матвеевича объявилась? И поскольку зрение имел острое, то быстренько и раскумекал: да это же ту самую новенькую обнимает старый Иваненко, ту красоточку. Нет, не думайте, Роланд не бросится в драку, он ни слова не скажет сопернику, даже виду не подаст, что видел его жалкие залеты, просто-напросто он им помешает и тем спасет неопытную Золушку.
Иван Матвеевич и Инесса были беспредельно счастливы. Голова дочери лежала на отцовской груди, руки крепко держались за отцовские плечи. Ивану Матвеевичу виделось: держал он на руках младенца, свою маленькую дочь, свою вымечтанную Инессу, а она доверчиво прижималась к отцовской груди, согревала его своим теплом. И оттого он чувствовал себя на седьмом небе.
Первым нарушил молчание отец.
— Приехала меня судить, дочь?
— Дети не имеют права осуждать родителей, — ответила она после паузы.
— Я счастлив, что ты даже без отцовской заботы выросла умницей.
— Детей воспитывают не только родители…
Иван Матвеевич не почувствовал и не заметил колючки.
— А дети родителей судить все же имеют право, дочь, и должны судить… — молвил печально.
Инесса сняла руки с плеч отца, отвела глаза.
— Так или иначе, а дети обязательно подвергают суду все дела родителей, родительское поведение, родительский быт. Они или отрицают их, или принимают, продолжают традиции…
Инесса постепенно оттаивала. Тайком ловила отцовский взгляд и внимательно слушала.
— Мы, старшие, родители ваши, живем не сами по себе, не каждый для себя. Мы живем в обществе, и что бы ни делал каждый из нас, это так или иначе вливается в общее дело.
