. . . . .
Минувшим и прошлым летом жила при нашей городской квартире мамина дальняя родственница Любочка, старая дева 54 лет. Проживала она у нас со своей мамашей, восьмидесятилетней, выжившей из ума старухой. Обе — из бывших. Любочка нигде не работает, живет распродажей вещей. В квартире, где они с матерью живут (в их бывшей собственной, а сейчас коммунальной), ее, по ее же собственным словам, «люто ненавидят».
У Любочки резко выраженная мания преследования, болезненная мнительность, подозрительность.
Мама ей говорит:
— Любочка, что вы все дома сидите, вы бы пошли прогулялись.
Она, поблагодарив, отказывается. Через десять минут приходит к маме:
— Александра Васильевна, можно вам задать вопрос?
— Пожалуйста.
— Скажите, пожалуйста, почему это вы предлагали мне пойти прогуляться?
Или мама спросит у нее:
— Кто у вас в квартире живет?
Минут через десять-пятнадцать, обдумав и обсудив со всех сторон этот вопрос, Любочка опять подступает к маме:
— Александра Васильевна, почему это вы спрашивали: кто живет в нашей квартире?
Говорит она осторожно, словно по гололеду ходит. Цифр и имен никогда не называет. Года полтора назад пробовала она работать. Устроилась куда-то курьером. Но, проработав с полмесяца, ушла.
Мама спрашивает, сколько она там получала.
— Немного.
— И долго работали?
— Некоторое время.
«Некоторое время», «некоторая сумма», «некто», «однажды» — по-другому она не говорит.
. . . . .
Любочкина мать, Марья Ивановна, в молодости была необыкновенно хороша собой. А происходила она из купеческой семьи, была почти неграмотна. Однажды стояла Марья Ивановна за обедней у Покрова. Стояла на клиросе, «рядом с князьями и вельможами», и даже среди этой блестящей публики выделялась своей красотой и статностью. В это время в церкви появился какой-то старичок генерал. Граф. Он принялся целовать ручки знакомым дамам и по ошибке, приняв Марью Ивановну за какую-нибудь баронессу или княгиню, и ей тоже поцеловал руку.
Совсем недавно, будучи уже на склоне дней, выживающая из ума Марья Ивановна заблудилась где-то на Песках и попала в милицию. Ей показалось, что ее хотят посадить в кутузку. Она перепугалась, но виду не показала, а сама перешла в наступление.
— Вы, батюшки, не смеете меня в холодную сажать, — говорила она. — Я человек благородный. Мне и князья и графы ручки целовали. Вот она — вот эту самую…
. . . . .
Жаркий июльский полдень. В Мельничьем Ручье на пляже весь день было много купающихся. К вечеру народ расходится, хотя вода еще теплая и сумерки не остудили зноя.
Лежу в кустах, читаю. Вижу — на противоположном грязном и обрывистом берегу, где обычно никто не купается, где вонючая илистая отмель истоптана и загажена коровами, — появляется молодой, лет под тридцать, человек, сезонный рабочий в бесцветной одежде. На лице у него — от одного уха до другого — белая повязка. Лицо плоское. Он ведет себя, как вор: озирается, оглядывается. Уж не топиться ли, думаю, пришел? Нет, этот несчастный просто пришел выкупаться. Вероятно, долго не решался, но день стоял знойный, товарищи по работе бегали в перекур на реку, мимо все время шли купальщицы с мохнатыми полотенцами. И вот он не победил соблазна, пришел. Подходит к воде, оглядывается, снимает с лица повязку. Еще раз оглянулся, начинает стягивать грязную рубаху. Не решился. Натянул рубаху, сел на корточки и торопливо, как мальчик, ворующий у матери варенье, зачерпнул ладошкой черную торфяную воду и стал мыть свое безносое лицо, шею, волосы. Моет с наслаждением, но поминутно оглядывается, прислушивается…
Брат мой! Кто тебя? За что?..
. . . . .
Читаю «Процесс Людовика XVI». Поражает необыкновенное сходство и судьбы и характеров Людовика и Николая Второго. Начать с того, что начало их царствований было ознаменовано схожими событиями. Во время бракосочетания Людовика с Антуанеттой в Париже тоже была своего рода Ходынка. Во время пышных празднеств, «благодаря небрежности администрации», где-то в районе кладбища Св. Магдалины было раздавлено свыше 1000 граждан.
Находясь после революции под арестом, и король и царь занимались воспитанием сыновей, играли в карты (Людовик — в пикет, Николай — в безик), охотились на ворон.
Похожи и жены их: Алиса Гессенская на Марию-Антуанетту. Обе они были активнее, хитрее, деятельнее своих мужей.
. . . . .
— Он закона совсем не слушается. Он только принципом своим берет!
. . . . .
«Лучше говорить правду, чем быть министром».
Жорес*
«Одна из тайн творчества — видеть перед собой тот народ, для которого пишешь».
В. Хлебников
. . . . .
Девочка лет 11–12 — другой, поменьше:
— Микроб такой маленький, что если он упадет на пол, то его не видно.
. . . . .
У директора гимназии, где он учился, была странная фамилия: А. С. Дважды-Переехали.
. . . . .
Учительница в деревенской школе:
— Теперь будем становить запятую.
. . . . .
Раз или два в месяц к нам в Шкиду приходил врач. Красивый. Высокий. Какой-то не по времени барственный, элегантный, пахнущий одеколоном.
Это был брат Е. В. Тарле, историка. Его я тогда не читал (читал, кажется, из наших один Ионин), но имя его уже знал, оно уже гремело.
. . . . .
Из предсказаний попугая:
«Радуйтесь! На предстоящем вечере Вы будете счастливы любовью. Полублондин-полубрюнет увлечется Вами и попадет под сень Ваших очей. Вы его не заметите, но образ симпатичного молодого человека станет преследовать Вас, и Вы снова встретитесь»…
. . . . .
Дядя Коля минувшим летом отдыхал в деревне. У хозяйки заболел теленок. Ветеринара в колхозе нет. Старуха приходит, просит:
— Я — женщина старая, слабая. Помоги, милый. Поди, укуси его за мышки с боков.
— То есть как укуси? За какие мышки? — испугался дядя Коля.
— У него с боков у мосоликов желвачки такие — мышки. Ты, если брезгуешь, ветошку какую накинь и — куси.
Деликатный дядя Коля поежился и пошел. Но теленка уже успела зарезать хозяйкина дочка.
. . . . .
Из классной работы по русской литературе учеников 8-го класса энской средней школы:
«Пушкин сильно восхищается в Наталью».
«Бедная Лиза рвала цветы и кормила свою мать».
«Матери Державина приходилось много ходить стоя».
. . . . .
На Смоленском у Анны Ивановны Спехиной похоронены рядом дочь Надя и внучка Валя. На днях хоронили вторую внучку — Люсю. Кладбище было засыпано густым снегом. Чтобы яму не замело, могильщики прикрыли ее хвоей. Когда этот настил стали снимать, Анна Ивановна вдруг перестала плакать.
— Надюшку не видать? — спрашивала она у окружающих. — А? Надю не видно?
Как будто Надя живая должна была сидеть в яме.
. . . . .
Школьный фольклор.
Черченье что? Пустое дело!
Оно давно мне надоело!
А в остальном, любезная мамаша,
Все хорошо, все хорошо!..
. . . . .
До омерзения пьяный человек, мыча, качаясь и вытворяя какие-то безобразные обезьяньи телодвижения, идет через Кировский мост. Несколько мальчиков, лет по 11–12, возвращаясь из школы, идут следом.
— Вот и мы такие будем, — говорит один.
— Нет уж, — качает головой его товарищ. — Так пить я не буду.
Первый молчит, думает, грустно усмехается.
— Все, когда маленькие, так говорят.
. . . . .
Больница. Со мной в палате лежит после операции колхозник Хрусталев, тверской, пятидесяти трех лет. Ходит к нам рыженький мальчик Саша.
Хрусталев, усмехаясь:
— Как с противня убежал все равно.
. . . . .
Он же — про Сашу:
— Штаны долгие, туфли долгие — как все равно у Сярли Сяплина!..
. . . . .
В приемном покое больницы. Опрашивают старика, только что привезенного «скорой помощью». Старик двадцать три года работал на железной дороге, сейчас в артели — «на гардеропе».
— Как зрение? — спрашивает врач.
— Чего?
— Видите как? В глазах не двоится?
— Иногда бывает, что человека в таком каком-то неприятном виде вижу.
— Стул как? Хороший?
— Даже слишком хороший.
. . . . .
Война.[4]
Небо как и два года назад, но гораздо плотнее, гуще усеяно аэростатами воздушного заграждения. В разное время дня, в разную погоду смотрятся они по-разному. В сумерках — как серебряные картонные елочные рыбки. Перед закатом — как золотые рыбки в аквариуме. Особенно хороши — ранним утром, когда чуть-чуть розовеют с одного конца и когда на них нежно переливаются солнечные блики.
На земле они — толстые, слоноподобные, даже мамонтоподобные. В воздухе напоминают заиндевевшие детские рукавички.
. . . . .
Аэростаты — в садах, парках, около церквей. Тут же — зенитная батарея, палатка, маленький лагерь. В Михайловском саду бойцы стирают, спят на садовых скамейках, играют на балалайках.
