пока начальник управления, кряхтя, забрался в задок.
Озеры встретили мокрыми домами и пустынными улицами. Клепова в конторе не было. Поехали в поле. Возле сворота к скотным дворам Василий Павлович тронул шофера за плечо. «Газик» застопорил на всем ходу. С увала спускались грузовики, в кузовах выше кабины прижата байстрыками солома.
— Чьи вы? Откуда?
— Колхозные.
— Почему не на отвозке зерна?
— На току перемежка, — один из шоферов высунул из кабины суховатое, тронутое оспинками лицо, улыбнулся. — Выпал свободный часок. А тут прибегли с ферм: подвезите соломы, крыши крыть нечем. Ну мы — отчего же не подвезти? Дело нужное, зима скоро.
Вечно у Кленова увертки: опять не все машины возят зерно. Зима, конечно, не далеко, но могли бы и обождать немного. Махнул шоферам — валяйте, поглядел на Корзункова, ища поддержки.
— Вот, видал как?
— Что ж, на его месте и я бы поступил так, — сказал секретарь.
Озеры скрылись за поворотом. Василий Павлович положил руку на дверцу кабины. Дорога тянулась нескончаемо, под увалами в отдалении мелькали заимки. Василий Павлович шевельнулся. Рука скользнула, снял ее с дверцы, полез за папиросами. На ходу, наклонив голову, прикурил; теплый дымок ударил в нос. Раздувал ноздри, затягивался — кровь отлила от лица, в груди помягчело.
Свернули на проселок. Он весь зарос травой — две разбитые колесами колеи. Луга, болотце, кочкарник. Все чаще на проселке попадались непроезжие места. Василий Павлович выглянул: вдалеке на увале ходила под ветром пшеница. Давненько не бывал в этих местах. Шумя с натугой, отплевываясь бензиновым дымком, «газик» взобрался по неезженой дороге на увал, задохнувшись, остановился. Первым из машины вышел Корзунков. Василий Павлович открыл дверцу и чуть не охнул — в груди резанула боль. Посидел, осторожно слез. Как будто ничего… Пошел смелее.
Поле было большое. Тяжелые литые волны катились, начинаясь от края, и убегали вдаль по увалу.
— Хороша пшеница, — Корзунков погладил ладонью колосья. — Чья это?
— Кленова.
— Вот с ним надо нам по душам потолковать. Он может дать хлеб. А на твоего Сукманова надежды у меня мало. Колхозники пишут: если сдать все, что он наобещал, Ключи совсем останутся без хлеба.
— В этом надо разобраться.
— Разберемся.
Василий Павлович пошел обратно к машине. Ветер дунул ему в лицо, забрызгал дождем. Щеки стали мокрыми. Ссутулившись, он брел по травянистой кромке. На сердце опять стало тяжело.
Кленова они увидели издали — тот стоял на краю поля, ветер развевал полы дождевика. Сразу за травянистой межой начиналась зябь — узкая ленточка свежей пахоты. Трактор прошел тут недавно, земля пахла тонко и пряно, от нее наносило пресным запахом вывороченных корневищ; с дальнего, невидимого в ложке края доносился рокоток. В стороне у дороги гнедой конь щипал траву. Кленов нагнулся, сунул пальцы в прохладную мякоть земли, взял комочек — был он черный, пухлый, рыхловатый, — размял. Услыша пофыркивание «газика», поднялся. Отряхнув с ладони крошки земли, ждал, вглядываясь. Василий Павлович вылез, молча кивнул на приветствие, обвел внимательным взглядом пахоту.
— Ранняя зябь? — не то спросил, не то сказал утвердительно. И увереннее: — Это хорошо. Только начали?
— Второе поле. Первое кончили вчера.
— Сколько тракторов на ходу?
— Все до единого.
— Сколько на отвозке зерна?
— Василий Павлович… ни одного.
— Та-ак. — Василий Павлович задышал прерывисто, с надсадцей; ноздри у него раздулись; он оглянулся на Корзункова: вот видал, мол. — Машины возят солому. Трактора пашут зябь. А зерно лежит на току. Ну, как нам с тобой говорить? — выдохнул он хриповатым, с печалинкой голосом.
Во рту было горько. Ему казалось, что самоуправство Кленова — тот предел, та крайняя черта, до которой может дойти его терпение; он забыл и о зяби, забыл и о ремонте скотных дворов — обо всем том хорошем, что раньше и лучше других делал Кленов; этот Кленов никак не хотел считаться с тем главным, что занимало сейчас район, — со сдачей хлеба, и он в эту минуту слепо ненавидел его.
— Погоди, Василий Павлович, — остановил его Корзунков.
Кленов поднял голову.
— Как со мной говорить? А вот как. Давайте сядем вот хотя бы… — он обвел взглядом местность, ничего не нашел подходящего, — вот хотя бы тут, в вашей машине. И потолкуем. Идемте, идемте.
Корзунков шагнул за ним. Василий Павлович приоткрыл от неожиданности рот. Все трое подошли к машине и прислонились, не садясь.
— Давно мне хотелось потолковать с вами.
— Ну, так о чем же? — спросил Василий Павлович. — Давай выкладывай.
Он скосил на Кленова сердитые глаза.
— Живете вы одним делом — хлебозаготовками.
— А ты поставь себя в наше положение.
— Ставил.
— Ну и как?
— Незавидное у вас положение.
— Ты хочешь сказать, что за хлебозаготовками мы не видим ничего? Ошибаешься.
— Скажите, каким вам представляется будущее района?
Василий Павлович хмыкнул.
— Каким, каким… Будущее района — в специализации. Направление — зерно, молоко, мясо, на отгонных пастбищах — шерсть.
— А в нашем хозяйстве?
— Как будет развиваться ваш колхоз — скажешь ты. — Василий Павлович рассердился: — К чему ты это?
— А к тому, — сказал Кленов, — что не получится у нас так гладко, как вы говорите. Сдадим мы хлеб сверх плана, а что останется на фураж? Погорит, как пить дать, наша специализация.
— Почему же? — вступил в разговор Корзунков. — С концентратами мы вам поможем.
— Поможете? Ей-богу? — обрадованно вскинулся Кленов.
— Я обещаю.
— Ну, если будут концентраты, то мы живем.
— Но и вы должны помочь району.
— Чем же? — насторожился Кленов.
— Еще раз прикиньте, подсчитайте, сколько вы можете сдать хлеба. Это очень важно, Кленов. Когда вы думаете собрать правленье?
— Вечерком соберем.
— Мы подъедем с Василием Павловичем.
В машине Василий Павлович сказал недовольно:
— Зря ты с ним так. Ничего они не решат, а если и решат, то не так, как надо.
Возле амбаров пусто. На улице под плетнями нахохлились на непогодь куры. За плетнями догнивала прожухлая, без единой зеленинки картофельная ботва. Ерофей шел ссутулившись — плечи опущены, руки в карманах, взгляд из-под нависших бровей туманен. Закрой глаза, и вот она, во гневе, Надежда Сергеевна…
Контора. Шаги тяжело проскрипели по сенкам. Ввалился в кабинет, не снимая дождевика, сел. За окошком наливались чернотой тучи. Кругом — ни души. С улицы позвали:
— Ерофей…
Он выглянул в открытое окошко. На коне, вровень с подоконником, бригадир.
— Начали жать на Колывани пшеницу.
— Много скосили?
— Самую малость. Была плешь, как желтая заплатка. Смахнули. Сыровато зернцо.
— Выбирайте участки. — Ерофей поднял голову и со злостью: — Я за вас делать буду? Не знаете? Не учены? Ждать больше нечего, убирать надо.
Отошел от окна.
