— А секретарем райкома? Справишься?
— Если доверят — постараюсь.
Тогда-то и пришла мысль послать Сагайдачного в Вознесенскую. Предложение Холмова поддержали члены бюро. Возражал один председатель облисполкома Калашников.
— Молод же, молод! — говорил он. — Посмотрите его анкету. Ему нет еще и двадцати пяти. Какой же из него секретарь райкома?
— Василий Яковлевич, молодость — не помеха, — возразил Проскуров. — Все когда-то были молодыми. Да и вспомни, сколько лет было любому из видных революционеров, когда они становились вожаками партии!
— Так то ж какие были люди! И какое время.
— Чем же хуже и наши люди, и наше время?
— Наломает дров, а кому отвечать? Нам!
Побывал Холмов и на посеве озимых. По зяби, как по раскинутой скатерти, уходили гусеничные тракторы с прицепами широкозахватных дисковых сеялок. Над траками и над дисками курилась пыль. Долго и задумчиво Холмов смотрел вслед машинам, потом вынул потертую записную книжку и что-то записал своим мелким почерком. Это он делал часто. Заметив на лице Сагайдачного улыбку, сказал:
— Иван Федорович, не ухмыляйся. Ведь я на память свою уже не надеюсь. Потому и записываю.
Когда же Холмов записал и о том, сколько в Вознесенской коммунистов и первичных организаций, сколько распашной земли и озимой пшеницы, сколько продано зерна, Сагайдачный не удержался и спросил:
— Алексей Фомич, а зачем вам эти цифры и факты теперь, когда вы отошли от дел и живете в Береговом?
— Да так, записываю для себя, по старой привычке, — ответил Холмов. — Может, пригодится.
Или постеснялся, или не захотел сказать правду. Правда же состояла в том, что все записанное им нужно было Холмову для предстоящего разговора со Стрельцовым. Дело в том, что районы Вознесенский и Камышинский были соседями и имели одинаковые условия: и экономические, и почвенные, и климатические. Но вот уже сколько лет в областной сводке Вознесенский занимал первое место, а Камышинский последнее. Холмов сожалел, что не смог, будучи секретарем обкома, помочь Стрельцову вывести Камышинский из прорыва, и свое упущение ему хотелось наверстать теперь. «Как говорится, лучше поздно, чем никогда». По этой причине от Сагайдачного он решил поехать к Стрельцову. Хотел помочь Стрельцову советами, подсказать, что и как надо сделать, чтобы догнать своего соседа. Тут опыт вознесенцев мог бы пригодиться.
Холмов хорошо знал Стрельцова. Самолюбив, вспыльчив, горяч. Вряд ли прислушается к советам, да тем более если узнает, что Холмов побывал у Сагайдачного. Но все одно, прислушается Стрельцов к советам или не прислушается, примет их или не примет, они будут ему высказаны. К тому же у Холмова было так велико желание найти разгадку, почему один район передовой, а другой, как говорят сами камышницы, «пасет задних», что это желание и заставило неделю прожить в Вознесенской, вникать во всякие житейские мелочи и делать различные записи.
Это желание заставило Холмова перед своим отъездом из Вознесенской до поздней ночи разговаривать с Сагайдачным, как он сам шутил, «выпытывать» его. В тот день, поездив по району, они перед вечером сделали остановку на берегу озерца, похожего на осколок зеркала. Такие водоемы, разные по величине и глубине, блестели по извилистому руслу степной речки Валки, которая еще года три назад была перепружена плотиной. Озерца уже успели запуститься кугой и зарасти камышом, в них обитали раки и водился серебряный карп. Николай, шофер Сагайдачного, молодцеватый парень и необыкновенный специалист по ловле раков, прибыл к озерцу еще днем. Так что к приезду Холмова на низком, укрытом травой берегу уже горел костер, и в подвешенных на треноге ведрах варились в одном раки, а в другом уха.
Тянуло дымком. Холмов и Сагайдачный отошли подальше от огня, доверив заниматься раками и ухой Николаю и Игнатюку. Уселись на траву близ воды. Холмов смотрел на укрытое сумерками озерцо, курил и молчал.
— Теперь, когда я все посмотрел, когда пора уезжать, — сказал он, не отводя глаз от воды, — мне хочется, чтобы ты объяснил причину столь быстрого успеха вознесенцев. Скажи, Иван, кратко и членораздельно: как из обычного района, каких на нашем Прикубанье много, ты сделал район передовым, экономически сильным? Можешь со мной поделиться своими секретами?
— Не могу.
— Почему же? — удивился Холмов. — Боишься, как бы тебя не опередили?
— Нет, этого не боюсь, — ответил Сагайдачный. — Пусть опережают. Не могу, Алексей Фомич, потому что секретов-то никаких нет.
— А что есть?
— Труд людей, — ответил Сагайдачный. — Их желание и возможность хорошо заработать. Вот этот труд и укрепил район экономически, как говорят, крепко поставил на ноги. Но это же могло случиться и при другом секретаре райкома!
— Но не случилось?
— Видимо, не то здесь делалось, что нужно было.
— А что нужно? Что ты делал? Вот я выпытываю секрет.
— Вы же видели, что я делаю. — Сагайдачный усмехнулся. — Руковожу.
— Ни к чему, Иван, эта твоя скромность. Мы не на областном партактиве, и ты не на трибуне. — Холмов положил Сагайдачному руку на колено. — У нас разговор дружеский, доверительный. Не нужны здесь ни ложная скромность, ни самоуничижение.
— Я не скромничаю и не принижаю роль руководителя, — ответил Сагайдачный, наклоняясь и срывая траву. — Я говорю лишь то, что есть в жизни и что хорошо мне известно. Личные же качества руководителя, а тем более партийного, ох как важны и как необходимы. Всякое дело только тогда и будет проходить успешно, легко, когда к нему относишься честно и с любовью.
— И с умом?
— Об этом я уже не говорю.
— А как же трудности? Неполадки?
То ли ему не хотелось отвечать, то ли он не знал, что сказать, и обдумывал ответ, только Сагайдачный, продолжая срывать траву, надолго умолк. Молчал и Холмов, ждал, не торопил. А тем временем озерцо все темнело и темнело, поверхность его уже не блестела глянцем, гривка камыша казалась и чернее и ниже.
— И трудности, и всяческие неполадки были и есть, — сказал Сагайдачный, рассматривая на ладони сорванную траву. — Особенно их много было поначалу. Лет шесть тому назад наши колхозы экономически были слабые. Нельзя сказать, чтобы все, но многие председатели и директора совхозов заботились только о личном благополучии, думали, чтобы им жилось, как при коммунизме, и не думали о том, как живут колхозники и рабочие совхозов. Процветали и пьянство, и бесхозяйственность, и расточительство колхозного добра. Так что самая большая трудность состояла в том, чтобы хорошими, честными руководителями заменить плохих, бесчестных. И такая замена произошла не вдруг и не безболезненно. Сколько было недовольных, обиженных! В Вознесенской, как вы знаете, я живу уже седьмой год. И вот, Алексей Фомич, к какому выводу я пришел.
— К какому же? — живо спросил Холмов.
— Вывод прост: и трудности, и всяческие болячки, что липнут к колхозному телу, проистекают от бездельников, от людей непорядочных, — ответил Сагайдачный. — А успехи, достижения — от людей порядочных, честных, трудолюбивых. Вознесенцы это доказали на практике. Да и вы, как я полагаю, в этом могли лично убедиться.
— По-твоему, получается, что можно обходиться и без трудностей?
— Вопрос, Алексей Фомич, следует поставить так: если есть трудности, то кто их порождает? — ответил Сагайдачный. — Те, кто или не умеет работать, или не хочет. Если же к делу относиться добросовестно, то есть так, как требует сама основа основ Советского государства, честно и бескорыстно, то и трудностей может не быть. Сегодня, к примеру, мы сделали все и вовремя, и сделали хорошо, то есть так, как требуется, и завтра сделали все так же хорошо и своевременно. Откуда же после этого взяться трудностям? А если сегодня покривили душой и выполнили работу недобросовестно, плохо, если то же самое повторилось и завтра? Значит, уже послезавтра обязательно возникнут трудности, да еще какие! Еще пример: поленились, не заготовили корма, и зимой на фермах обязательно возникнут трудности. И так во всем. И в малом и в большом. И не виноваты тут ни колхозы, ничто иное, а мы сами, то есть то, как мы относимся к делу. Честный, добросовестный труд следует сделать трудом выгодным, то есть необходимо подкрепить его твердым рублем. Что мы и сделали.
— Погоди, Иван, — перебил Холмов. — Скажи вот о чем. Вчера мы были в «Рассвете». Отличное хозяйство, просто сердце радуется. И Анисимов, видать, настоящий хозяин. Так неужели в «Рассвете» сейчас нет никаких трудностей?
— Есть трудности, но уже не те, что были, — ответил Сагайдачный. — Вы же знаете, что до Анисимова в «Рассвете» председателем был Крамаренко. Помните, на любом совещании в Южном он обязательно выступал с речью. Но вы, наверное, не знали, что этот Крамаренко был пьяница, грубиян и бабник, каких еще свет не видел. Мы исключили Крамаренко из партии и отдали под суд. К делу был приобщен один постыдный документ: изъятый из письменного стола список тех колхозниц, которых Крамаренко принуждал к сожительству. Так вот этот, с позволения сказать, руководитель буквально разорил «Рассвет». И сколько тогда по вине Крамаренки возникало трудностей! Но вот уже третий год нет там Крамаренки, а есть Анисимов, и «Рассвет» расцвел, точно заново на свет народился. Успехи есть не только в «Рассвете». Возьми ту же ново-троицкую «Россию». До прихода в «Россию» Горицвета там тоже были сплошные трудности. А теперь «Россия» — лучшее хозяйство в районе.
