— У Канаша нет воды, а такому заводу нужно много воды, — сказал я.
— Надо — так нашли бы и воду! Ума нет, а не воды…
Парень махнул рукой и сел на место.
Я не мог оставить такое «замечание» без ответа и стал говорить о том, сколько заводов и различных предприятий построено и строится в Шумерле, Козловке, Алатыре, Вурнарах, что и тракторный завод в Чебоксарах — не последняя большая стройка в Чувашии, я уверен, будут и другие, не менее важные, а Федор Петрович как-то неприкаянно все стоял на трибуне, вытирал платком лицо, а в глазах его уже стыла тоска.
Наконец я спросил, есть ли еще вопросы. Вопросов больше не было. Но поскольку после лекции было объявлено кино, то никто не поднялся с места. Мало того, дверь отворилась, и в зал толпой повалил народ, торопясь занять места получше. Людям уже было не до нас, и мы с Федором Петровичем оделись за кулисами и через «служебный вход» вышли на улицу. Мой лектор молчал. Я понимаю, что после чрезмерного возбуждения у людей часто случается такое же чрезмерное разочарование, тоска и самое настоящее горе, хотя для него, кажется, и нет особых причин. Наверное, я сейчас должен был сказать Федору Петровичу какие-то теплые, похвальные слова, но что я мог сказать? Правду? Но правда о его лекции еще больше убьет его. Говорить же заведомую ложь я не могу, не умею и потому тоже молчу. Да, лекция плохая, скучная. Конечно, и кабырцам интересно знать, как обстоят дела в угольной или сталепрокатной промышленности, но ведь об этом надо говорить так, чтобы не было такого впечатления, будто эти тонны угля и километры проката делаются где-то на другой планете. Ведь они делаются на земле, в нашей стране, для нашей жизни, для нас, и задача лектора — найти такие слова, такие факты, чтобы эти все абстрактные цифры с шестью нулями сделались понятными, близкими.
Людей интересует и газопровод «Дружба», и нефть Тюмени, и КамАЗ, и БАМ, но только бы рассказать-то об этом нормальным, живым языком, пусть и коряво будет, нескладно, но пусть это будет слово живого человека, а не «говорящая газета». Почему бы, например, не начать с рассказа о том, что делается в Чувашии, а потом перейти на уголь и на сталь?..
Впрочем, легко мне рассуждать. А где Федор Петрович мог разыскать материалы хотя бы о промышленности Чувашии? Только что перебрать годовые комплекты республиканских газет. Но какой это труд, сколько для этого нужно времени, а где оно у него, учителя? Подготовка к урокам, сотни тетрадей, педсоветы, классные собрания, а дома — семья, хозяйство… Нет, нет, я должен быть благодарен ему даже за такую лекцию! Ведь выкроил же он время для того, чтобы проглядеть эти газеты, выбрать материал к теме, все это переписать в тетрадку, и как он радовался, как ликовал, совершив этот героический (для него!) труд! И сделал это первым! Должно быть, те мои горячие слова о долге сельской интеллигенции глубоко засели в его сердце, а иначе-то как объяснить? Да, я должен благодарить его за такую даже лекцию, ведь она не упала к нему с неба, и разве в этом нет правды? Разве для него самого именно в факте собственного усилия не заключается вся правда?! И вот он идет молча, он подавлен, опустошен тем явным невниманием, с которым слушали его, теперь он, может быть, лучше понимает, что лекция плоха, и приходит ему мысль, что зря все это, что никогда он больше не выйдет на трибуну, что черт с ним, с долгом интеллигенции… А я молчу. Нет, я не должен молчать, ведь я не покривлю душой, если признаю его труд… Так я внушил себе или понял, точно не могу сказать, улыбнулся, взял Федора Петровича за локоть.
— А что, Федор Петрович, ведь не плохо для первого раза!..
Вышло, однако, скованно, деревянно, прямо сказать, вышло, но Федор Петрович не заметил.
— Правда? — воскликнул, он, останавливаясь. — Вы не шутите?
Я уверил его, что не шучу, что в конце концов его лекция одним тем хороша, что первая, первая ласточка. Конечно, можно было бы взять несколько фактов своих, чувашских, но ничего, ничего!..
— Да, да, я сам понимаю, — оживился Федор Петрович, — но знаете ли… я думал…
— Но все можно поправить, ведь не последний же раз вы ее прочитали… Хорошо бы, например, к Октябрьским праздникам, а?
— Да, хорошо бы, я бы тогда учел, это верно!..
И когда мы уже прощались, он крепко пожал мне руку и с такой душевной искренностью сказал «спасибо», точно впервые в жизни услышал похвалу в свой адрес. А я, честно признаться, расчувствовался чуть ли не больше его, — такая сладкая спазма сдавила горло…
И вот я думаю: какая странная у меня должность, какая странная работа!.. Вроде бы нет у меня ни особых прав, ни строгих обязанностей, обозначенных каким-нибудь строгим расписанием, кроме разве обязанности содержать в полном порядке партийные документы, но в то же время мне словно бы поручено и далее в обязанность вменено неписаную отвечать за все, за каждое дело, за каждую человеческую душу. Правда, если колхоз «Серп» не выполнит плана по молоку, мне нагорит не меньше, чем Бардасову, но плана на состояние человеческой души нет, и если Федор Петрович триста шестьдесят пять дней в году будет угрюм, сердит и подавлен, с меня за это никто не спросит. А между тем… между тем не от этого ли именно состояния душ человеческих зависит и дело, то же молоко, и картошка, и лекция, и урок в школе?.. Да, странная должность…
И вот что еще открыл я для себя; мои же собственные мысли меняют меня. Нет, не внешне, разумеется, а в смысле суждений, в смысле точки зрения, которую я высказываю по поводу той или иной проблемы. А поскольку моя новая точка зрения не всегда совпадает с мнением другого человека, появляется вроде бы как неудовольствие уже моим действием, моим поступком. Правда, Бардасов не выразил неудовольствие, он сначала только изумился и так поглядел на меня, точно не узнал. Я, видите ли, впервые не согласился с ним!
Теперь-то, задним числом, я, мне кажется, хорошо понимаю всю глубину изумления председателя, понимаю весь ход его мыслей, которые заклубились в его голове, когда я сказал, что вопрос о премиях лучшим механизаторам, как и вообще лучшим колхозникам, и обсуждать-то много не стоит, их просто надо ввести в традицию. Случись такой разговор у нас один на один, Бардасов, наверное, воспринял бы его спокойно. Тут же было заседание правления, сидели все бригадиры, механики и некоторые из трактористов во главе с Вадимом Сынчуковым, сидел и Михаил Петрович, наш прижимистый главбух. И вот при всех я посягал на мнение самого Бардасова, посягал на его непререкаемый авторитет, о котором, мне кажется, в душе-то он очень сильно печется, сам, может быть, того не подозревая. Но тогда я вовсе не думал ни о его, ни о своем авторитете, я только думал о том, что поощрение хорошо поработавшего человека воодушевит, и он быстро вернет эту премию в десять, пятнадцать рублей, да и не только вернет, а стократно вернет!
Признаться, именно так я никогда раньше не думал. Может, и бродил где-то возле этого, но вот так определенно и точно не думал, до того разговора после лекции не думал. Вот, значит, какие последствия у всех этих праздных вроде бы мыслей!
А ведь почему разговор-то о премиях возник? Собрались мы рассмотреть итоги сельскохозяйственного года, пока, правда, предварительные. Докладывал Михаил Петрович. И при этом сиял, как начищенный самовар. Еще бы! Ведь колхоз «Серп» никогда не получал на своих полях по сто пудов зерна и по двести центнеров картофеля! И с такой благодарностью взглядывал на Бардасова, точно сам председатель взял и выложил ему эти сто пудов с гектара. А на прочих даже и не оглянулся, будто все эти люди (о себе я не говорю) сидят здесь так, между прочим, пришли полюбоваться на своего прекрасного Бардасова и не менее прекрасного главбуха. И не только я один почувствовал эту самую несуразицу. Поглядел на Сынчукова — сидит, как мрачная туча, нахмурился, желваки на скулах так и ходят. Бригадиры, правда, да и сами механизаторы не так бурно реагируют, на лицах больше равнодушия какого-то, тупое, знаете, такое равнодушие человека, которого не видят, не замечают, безнадежность какая-то, привычная безнадежность. И так мне стало досадно, что я едва дождался, когда закончит Михаил Петрович свой торжественный отчет. И выскочил, конечно, не стерпел.
— Конечно, Михаил Петрович имеет дело с цифрами, с итогами, но хотелось бы услышать и о том, кто пашет, кто сеет и убирает этот стопудовый урожай и как, почему этот урожай стал возможным на наших полях. Да, роль руководства колхоза большая, но к урожаю не последнее отношение имеют и механизаторы. Именно они работают на этих полях, они с утра до ночи трудятся в грохоте, в жаре и пыли!..
— Они за это получают большие деньги, — буркнул Бардасов.
— Деньга — это еще не весь свет в человеческой жизни…
— Правильно! — звонким голосом выкрикнул Вадим Сынчуков.
