Все сказанное противоречило тому, что говорил он прежде. Все, кроме темперамента, душевного жара, горящих глаз. Давненько я не видел его таким. Пожалуй, со времен победы над Френовским.
Никаким заведующим отделом его, конечно, не сделали. Да и сама мысль о создании подобного отдела, легким туманом повитав в воздухе, рассеялась без следа. Базанов утих, смирился, снова погрузился в научную работу, целые дни безвыходно проводил у себя в лаборатории.
Слава богу, что не сделали. Это еще больше укоротило бы его и без того краткую жизнь. Взявшись не за свое дело, он получил бы еще один инфаркт. Его уже ни на что не хватало. Он спрессовал свою жизнь до предела, до состояния сверхплотного вещества и, исчерпав отведенный запас энергии, вновь превратился в робкого мальчика, одержимого беспричинными страхами. Здесь не столько удивляет возврат человека в детство, сколько прочность тех стен, разрушение которых потребовало столь крупных энергетических затрат.
Комок в горле: пятница. Канун т о г о дня.
— В прошлый сезон я на сто десятом километре отличные подосиновики брал, — говорит Крепышев.
Его лицо лоснится от пота. Глаза маслянисто светятся. В столовой жарко и душно.
— Надо же! — сглатывает слюну Январев.
…Причастен, непричастен — какое может быть оправдание? За подносами бегал, чувствовал себя ковбоем, слушал всю эту чушь. Но ведь и он стоял рядом. И он слушал…
Как на ленте магнитофонной, память записала все.
— Виктор, зайди ко мне после обеда, — говорит Январев, доставая со дна стакана вареный урюк. — По поводу твоего письма в министерство. Нужно переговорить.
— А как с программой двустороннего сотрудничества? — спрашиваю я.
— Еще вчера подписал.
Мы одеваемся, выходим из столовой. Дергается стеклянная дверь, пропуская одного, второго, третьего, — и вот уже болтается, отпущенная последним, как на сильном ветру.
Капает с козырька. Дождь только что кончился. Порывы ветра комкают и морщинят поверхность луж. Идем кромкой вот уже месяца три как разрытой канавы. Январев с Валеевым впереди, за ними — мы с Базановым, за нами — остальные. Листьев на деревьях почти не осталось. Кругом глина, грязь. Ветер дует в лицо, доносит обрывки фраз. Несколько раз повторяется фамилия Саши Авгонова, нового заведующего лабораторией ОП. Я напрягаю слух, но Январев с Валеевым говорят тихо, и смысл разговора остается неясным.
Переходим канаву по доскам, ступаем на чистый асфальт. Нас догоняют Крепышев, Меткин, Гарышев.
Валеев говорит:
— Если он и дальше будет проявлять самостоятельность…
— Они зашились со своими преобразователями… Телешева спроси…
Ветер уносит конец январевской фразы. Мы догоняем их. Интуитивно чувствую: над Сашей Авгоновым собираются тучи.
— Меня не интересуют детали, — отвечает Валеев на какое-то замечание Январева.
— Ты не прав. Он свой парень.
Тонкие губы Валеева-Наполеона расползаются в жесткую полуулыбку.
— Кто? — спрашивает Лева Меткин.
— Авгонов, — не смущаясь моим присутствием, отвечает Валеев.
Или он специально говорит это при мне, рассчитывая, что я передам? Своего рода неофициальное предупреждение. Предуведомление, направляемое с третьим лицом. «Свой парень» — единственная гарантия безопасности Саши Авгонова.
— Ладно, — равнодушно кивает Меткин.
Его тоже не интересуют детали. Никого из них не интересуют детали.
Они уже «работают». Обеденный перерыв кончился. Это сразу чувствуется. Твердый шаг, идут в ногу.
— Алик, — раздается вдруг рядом голос Базанова, впервые за весь обеденный перерыв. — Лариса прислала фотографию, просила, если можно, сделать несколько отпечатков. Родители просят, родственники.
— Хорошо, зайду по пути. Мне все равно к начальству.
— Можешь забрать программу, — говорит Январев. — Я еще с вечера подписал.
У Базанова растерянный вид. Будто что-то забыл, потерял или ждет неприятностей. Таким он приехал из санатория. Таким я увидел его впервые давным-давно на институтском субботнике. Неловкий, неуклюжий рядом с «железной пятеркой», марширующей как на параде.
— Воронежцы с ума посходили.
— Мостов?
— Вся их компания. Совершенно зарвались.
— Их теперь не обойдешь.
— Мафия!
— Раньше нужно было думать.
— Кто знал?
— Уже давно свою линию гнут.
— Мафия, мафия…
— Сегодня в два у директора, не забудьте.
— Он разве вернулся из Штатов?
— Живешь в облаках, — шутит Валеев.
— Просто это настолько не заметно, что не бросается в глаза, — шуткой на шутку отвечает Меткин.
В его словах есть доля истины. И немалая. Ходят упорные слухи о переменах в руководстве. Возможным претендентом на пост директора называют Валеева. В министерстве нынешнего директора ценят, считают, что он наладил работу в институте, перерос свою должность и теперь пойдет на повышение. Дай ему бог. Хороший человек. Поддержал Базанова, выдвинул на руководящие посты молодежь. Причем сам, по собственной инициативе, прежде чем выдвижения такого рода приобрели характер массовой кампании в других институтах, ведомствах, министерствах. Почувствовал, угадал дух времени.
Да, происходили разительные перемены. Тут как-то новая сотрудница отдела стандартизации принесла мне на визу несколько документов. Один из них оказался не по адресу.
— Кому передать? — спросила девушка.
— Френовскому.
— Это кто такой?
Еще лет пять назад ее вопрос был бы невозможен. Что-то менялось необратимо. Для девушки из отдела стандартизации Френовского уже не существовало. Время шло и как проливной дождь размывало следы истории.
Я пытаюсь мысленно поставить на место «железной пятерки» других, но ничего не получается. Некем их заменить. Они — самые сильные, самые подходящие. Наш нынешний директор, видно, понял это раньше других. Еще когда они были мальчиками, фигурами тихими, незаметными. Понял и то, что на Базанова рассчитывать не приходится. Базанов самоустранился, и директор оставил его в покое. Умный, мудрый директор.
Мы вошли в главный корпус, задержались с Базановым в гардеробе, а остальные направились к лифту, поскольку раздевались каждый у себя.
— Почему у профессора до сих пор нет кабинета? — спросил я.
— Все обещают, — ответил Виктор. — Хотя кабинет мне не особенно нужен.
В комнате, где в то время по-прежнему работали Рыбочкин, Брутян, а по вечерам — странного вида молодой человек, оказавшийся впоследствии Юрой Кормилицыным, Базанов достал из портфеля фотографию Ларисы с детьми и протянул мне. На обратной стороне даты не значилось.
— Постараюсь разыскать, — сказал я, — но проще сделать новые снимки. Вы завтра с утра что делаете?
— Завтра с утра? — переспросил Базанов, и я заметил в его глазах мучительное напряжение, желание вспомнить, сообразить, чем таким важным или, напротив, пустячным собирается он заняться завтра с утра. — Пожалуй, ничего.
— Могу зайти, поснимать Ларису с детьми.
Он не ответил. Потом вдруг набросился на меня:
— Приходи непременно. Будем рады. Что-то давно не был у нас.
Я развел руками.
— М-да, — сказал Базанов задумчиво. — По-моему, ты недолюбливаешь наших ребят.
— Ребят? — не понял я.
— В сущности, они неплохие. Всякий по-своему, — продолжал Базанов, подперев щеку рукой. — С каждым в отдельности поговоришь — такие симпатичные парни. Валеев. Гарышев. Меткин. Куда им, бедным, деться, если Мостов на них давит?
Я не уловил иронии в его голосе.
— Объективно Мостов прав, — сказал я. — Он дела требует.
— Я десять лет занимался делом, — усмехнулся Базанов, — а все кричали: «Бездельник!» Теперь вот ничем не занимаюсь, никому не нужен — и полный порядок, никто слова худого не скажет.
— Это ты не нужен?
— Ребята постепенно отходят от меня. Пишут статьи, о которых я узнаю от посторонних. Даже им я больше не нужен.
— Надоела «термодинамическая химия»?
— Нет. Они всю жизнь теперь будут ею заниматься. Не только они: их сотрудники, сотрудники сотрудников. Просто решили обходиться без меня.
— Кому они без тебя нужны? В тебе их корни.
Базанов сморщился, сощурился, точно я был ослепительно ярким солнцем.
— Знаешь что, Алик, — он глубоко вздохнул, взглянул на меня с удивлением и даже с нежностью.
Его глаза слезились, как у старика. И как старик на котенка, щенка или на малого, неразумного ребенка — так он смотрел на меня.
— Вот что: к начальнику отдела пошли.
Очистительная система «Базанит», или как там ее собирались назвать, была не такой уж бредовой затеей, а идея ее создания, подобно идее «Рафинита», возникла не совсем на пустом месте. Лет десять — пятнадцать назад усиленно копали в тех краях англичане, потом американцы, потом дело как будто заглохло, сообщения в журналах стали более редкими, приезжавшие из-за границы специалисты рассказывали, что фирма нашла систему невыгодной и отказалась от ее производства. Финансирование по проблеме «Рафинит» в той же мере стимулировалось сообщениями об активном ведении такого рода работ за рубежом, в какой одним из решающих аргументов для ее закрытия, вернее, «спускания на тормозах» явились сведения о прекращении этих работ за границей. «Не дураки же американцы», — звучали институтские голоса разума, и трудно было с ними не согласиться.
