— Сама их бери.
— Мавре отдайте, Ма-а-вре!
— Зачем они мне?
Алексей еще громче позвенел и стал выкрикивать, как на торгах:
— Ну, кто охотник отвечать за имущество, — подходи!
— Да чего бояться, — смело выступила Авдотья, — берите, бабыньки!
— Бери ты их, Дуня.
— Авдотье запишите!
— Я не про себя, — испугалась Авдотья, отступая. — Мне сберегать их негде.
Алексею надоело звенеть ключами, он положил их на стол и решительно заявил:
— Довольно! Видно, вы только кричать мастера, а отвечать не хотите. Ключи останутся в сельсовете.
Бабы растерянно загалдели. Начались упреки, уговоры. Каждой непременно желалось, чтобы ключи взяла другая. Кто знает, возьми их, вдруг случится что-нибудь и придется отвечать? И коль потянут к ответу, баб не созовешь, и никто из них не заступится. Скорее они же и осудят. «Раз сама взяла, вот и отвечай». А там и в самом деле, может быть, Гаврила еще что-нибудь украл?
— Собрание считаю закрытым! — внезапно объявил Алексей и, сунув ключи в карман, решительно направился со сцены.
— Это как? А ключи? — метнулись к нему бабы.
— Вы что, спали?
— Отдай их нам, а мы сами определим — кому.
— Этот номер не пройдет. Я сейчас хочу знать, кто будет отвечать за церковное имущество.
Возле книжного шкафа громче всех шумела кучка женщин. Среди них были церковный староста и Авдей. Они горячо и торопливо кого-то в чем-то убеждали. Скоро вся куча дружно направилась к сцене, толкая впереди себя Марью.
Алексей догадался: Марью уговорили взять ключи. Шла она к сцене, как невольница. Хотя ее и подбадривали, но лицо было испуганное.
— Марье отдай! — в один голос потребовали бабы.
— Хорошо, — медленно вынимая ключи, согласился Алексей. — Марье… Граждане, слушайте, — обратился он ко всем, — сельсовет ключи отдает Марье. Афанасий, запиши, и вы запомните — ключи вручают Марье Петровне Кругловой.
— Будет пугать-то, — послышался чей-то голос.
Но Алексей уже обратился к Марье и, в упор глядя ей в глаза, раздельно сказал:
— Вот, гражданка Круглова, при всем народе я как председатель сельсовета передаю тебе два ключа от церкви. Один — этот вот — от колокольни, а второй — поменьше — от самой церкви. С того момента, как я передал тебе ключи, всякая ответственность за церковное имущество возлагается на одну тебя. Слышишь, Марья?
— Слышу, — едва ответила она, еще более бледнея.
— Вот и хорошо, что слышишь. На, получи!
Но, вместо того чтобы протянуть руку за ключами, Марья попятилась назад.
— Нет… нет… я… Я нет… — и затрясла головой.
Бабы, напряженно следившие — возьмет Марья ключи или нет, услышав ее отказ, еще настойчивее принялись подбадривать:
— Бери, Марья, бери! Машенька, бери.
— Он стращает тебя, а ничего не будет.
— Все отвечать будем, не ты одна.
Ключи взяла не Марья, — слишком дрожали у нее руки. Взяла ключи мать Авдея, черная горбоносая старуха. Она неожиданно и резко выхватила их из рук Алексея и тут же насильно сунула в дрожащие руки Марьи.
— Чего, дура, боишься?
Испуганно глянула Марья на два больших ключа и, как горячие угли, выставив их впереди себя, понесла из клуба. Мать Авдея, воспользовавшись тем, что Афонька зазевался, быстро подцепила у него со стола список, рванула пополам, бросила лоскуты бабам и весело крикнула:
— Рвите дьяволову грамоту!
Бабы поймали клочья и радостно принялись рвать список.
Афонька настолько опешил от неожиданной выходки баб, что с места не смог сдвинуться. Лишь вертел карандаш в пальцах да смотрел, как бабы рвали и топтали составленный им список. Авдеева мать, обрадованная своим успехом, двинула на Афоньку стол, хотела прижать парня к сцене, но он, придя в себя, так озлобленно двинул стол обратно на старуху, что та едва на ногах удержалась. Сверкнув глазами и что есть силы выругавшись, он схватил табуретку.
— Бабы! — крикнула Мавра. — Этот дурак убьет кого-нибудь.
— Убье-ет! Уходите!..
Скоро возле клуба не было уже ни одной бабы. Только и остался до желтизны измятый снег, похожий на мокрый песок.
Не было еще таких неудач, которые так волновали бы Алексея. Что в сущности произошло? Пустяки. Но Алексею казалось, что бабы, победив его в малом, непременно захотят большего. Он боялся, что они начнут, и очень настойчиво, уговаривать мужиков, чтобы те немедленно выходили из колхоза. И представилось ему, что отдал ключи не от церкви, а от колхоза. И кому отдал? Толпе оголтелых баб.
Мрачное настроение не оставляло Алексея до самого вечера. Стыдно было идти в сельсовет. Боялся, что там кто-нибудь из мужиков начнет над ним подсмеиваться.
Не меньше терзаний приняла и Марья. Когда в сопровождении баб шла домой, еще чувствовала себя бодро. Бабы успокаивали ее, в случае чего обещались стать за нее горой, а как довели до крыльца — врозь. И осталась Марья одна. Домашним кто-то донес уже, что ключи от церкви взяла их сноха. Встретили домашние Марью сердито. Суровый свекор обозвал сноху дурой.
— Вместе с Гаврилой в острог сядете. Он проворовался, а ты будешь отвечать за него.
Марья и обедать не села. Положила ключи в свой сундук, села на него и угрюмо уставилась в пол.
— Ишь выбралась! Глупее тебя не нашлось, — ворчала свекровь.
— Голову проломлю! — обещал муж.
В сельсовет Алексей пошел поздно вечером. Там были Скребнев, Петька и секретарь сельсовета. Каждый занимался своим делом. Алексей прошел к столу, косо посмотрел на Скребнева, который торопливо что-то писал.
Через некоторое время открылась дверь. Густо облепленная с ног до головы снегом, показалась Марья. Она остановилась в нерешительности. Затем, пересилив смущение, шагнула к Алексею, вынула тяжелые ключи и, протянув их, еле слышно проговорила:
— Христа-ради, возьми.
Алексей притворно сердито ответил:
— Обратно мертвых не носят.
— Жгут они, жгут! — готовая разрыдаться, вскрикнула Марья. — Возьми… Не нужны они мне.
Сельсовету тоже не нужны. Ключи записаны за тобой, и ты отвечаешь за церковное имущество.
— Господи, да что же мне, дуре, делать? Домой с ними глаз не показывай.
— Что хочешь, дело твое, — сказал Алексей и принялся просматривать бумаги.
Марья постояла некоторое время, тяжело вздохнула и вышла.
От мрачного настроения у Алексея и следа не осталось. Он углубился в бумаги. Скребнев принялся просматривать свою корреспонденцию.
Народу никого не было, и только сейчас, ночью, можно спокойно работать.
Когда собрались уже уходить, внезапно, как ветром, распахнуло дверь. На момент показалось лицо женщины, и не успели понять, в чем дело, как над их головами что-то прозвенело, ударило в чернильницу, и дверь снова захлопнулась. В сенях по доскам послышался торопливый топот ног.
… На столе, выпачканные в чернилах, лежали тяжелые, похожие на два засова, церковные ключи.
О том, что Марья в полночь заявилась в сельсовет и бросила ключи, бабы узнали быстро. Но никто из них не только в сельсовет не пошел, а даже по избам об этом говорили мало. Словно никакого бурного собрания перед тем не было. Зато Скребнев снова приободрился и немедленно предложил снять колокола.
— Сбросить их — раз плюнуть, — говорил Илья, — но ведь соберутся рыжие полушубки, и опять канитель. Подождем. Никуда от нас это дело не уйдет. Весной сами бабы закроют.
— Товарищ, — уставился на Илью Скребнев, — ты обязан знать, что самотек не только в колхозном, но и в антирелигиозном деле крайне вреден. Врага надо бить в лоб.
— Ну хорошо, — поспешно, боясь как бы Скребнев опять не принялся разглагольствовать, согласился Илья, — но кто же полезет колокола снимать?
— Найдем, — уверенно заявил Скребнев. — Если ты как кузнец боишься, то я как уполномоченный сам полезу. Не в первый раз мне. Технику снятия колоколов хорошо знаю.
— Куда ни шло, я тоже полезу, — соблазнился Афонька.
— И я, — несмело заявил кривой Сема, косясь на Алексея.
— Вот уже трое, — обрадовался Скребнев. — А там еще найдутся энтузиасты. Надо в каждом деле найти главное звено, ухватиться за него и тащить всю цепь. В данном случае главным звеном являются колокола. Сняв их, мы поставим людей перед фактом.
Спорили недолго. Решили колокола снять завтра же ночью, чтобы население не видело. Петька намекнул, что он тоже не прочь забраться на колокольню. Скребнев совсем ободрился.
— А ты, — сказал он Алексею, — хотя и не соглашаешься, но как председатель сельсовета должен быть на месте действия.
— К церкви я не пойду, а в сельсовете буду.
Придя домой, Алексей все рассказал Дарье. Она забеспокоилась и взволнованно упрашивала, чтобы он не вмешивался в эту канитель.
