что, вытянув шеи, стоят перед зданием райкома, тусклы, как дореволюционные шайтан-чираки, коптилки, напоминающие по форме кауши, куда наливалось льняное масло и вставлялся из ваты тонкий фитилек. Тени опор фонарей пляшут, словно призраки на своем карнавале. Талы, окружившие площадь, согнулись чуть ли не до земли, чудится, что он слышит, как они жалобно скрипят своими корявыми стволами. Скучное зрелище!
Ильхом прошел в дальний угол кабинета, поближе к чуть слышно жужжавшему кондиционеру, и сел в массивное кресло у журнального столика. Оно одно в райкоме, и никто не знает, как попало в кабинет первого секретаря. Ильхом предполагал, что в те времена, когда вышестоящие организации стали обзаводиться гарнитурами, кресло это пожалели списать и отправили в Чулиабадский, только что организованный, район. Возможно, путь кресла был совсем иным, и стоит оно здесь, как память о Таирове, который не мыслил себя без кресла. Ильхом удивлялся, как могли его впихнуть в кабинет. Ни в двери, ни в окна оно не влезало по своим габаритам… Со временем Ильхом привык к нему, хотя первые дни ему казалось, что оно стесняет его, занимая слишком много места. Теперь же он не мыслил своего кабинета без этого кресла.
Обычно в кресло садятся именитые гости из области и выше. Садятся, по мнению Ильхома, чтобы создать видимость неофициальной обстановки, как в чайхане, например. В такие минуты и ему приходится подсаживаться к столику, придвинув стул от стены. И выходит, что тот, кто садится в кресло, отдыхает, развалившись в нем, а он сидит застыв, как сфинкс. Изредка, когда усталость наваливается на него, он садится в кресло, проваливаясь по самые плечи, вытягивает ноги и блаженствует, чувствует, как холодок бежит по телу, успокаивая нервы и приводя в порядок мысли…
То, что сегодня Ильхом представил в своей записке на имя бюро, вынашивалось с того дня, когда Халик Абдукаримов высказал свое мнение о потенциальных возможностях района. Он искал эти «возможности» всюду, где бывал, беседовал с простыми людьми, записывал их соображения, делал расчеты. Он обдумал все аспекты предстоящего развития района, и Чулиабад в его воображении виделся таким цветущим и благоустроенным, что другого такого нельзя было сыскать во всей республике. Да, да, в республике. И он выкладками и цифрами обрисовал эту картину своим товарищам, членам бюро.
— Это что же, — спросил председатель райисполкома, когда Ильхом закончил, — выходит, что чулиабадцы выполнят свою пятилетку года за четыре?
— За три с половиной, — поправил Ильхом.
— Картина, нарисованная вами, Ильхом Пулатович, заманчивая, — произнес второй секретарь Разыков, — только, боюсь, силенок у нас не хватит, людей маловато. Да еще неизвестно, пойдет ли государство на расходы, которые мы тут предполагаем за его счет.
— Это я возьму на себя, — сказал Ильхом. — Важно, чтобы мы одобрили или отвергли эти предложения, руководствуясь, разумеется, деловыми соображениями. Конечно, придется здорово поработать. Средний возраст жителя Чулиабада двадцать шесть лет. Когда и работать-то, если не в такие годы?!
— Вы ничего не сказали о культурном строительстве, — поднялась с вопросом Гульбека, — а я бы хотела услышать.
— Мы, наверно, все бригады создадим по типу худайназаровских, сделаем их крупными. Вот для таких бригад будем строить современные, отвечающие всем требованиям полевые станы. В каждом совхозе должно быть не меньше трех постоянно действующих детских садов и яслей. Тогда и рабочих рук прибавится. Я слышал, что Уракджан отдает правление колхоза под детский сад.
— Слышали или предполагаете? — спросил Бердыев.
— Пока — слышал. Если эта инициатива исходит от правления, райком приветствует и надеется, что за алангинцами последуют и другие.
— Ну и дипломат вы, Ильхом Пулатович, — шутливо произнес кандидат в члены бюро, директор совхоза «Чегарачи» Баратов. — Если Уракджан подаст пример, куда уж нам деваться?
— Я думаю, нужно создать одну для всего района, — предложил начальник управления сельского хозяйства Эрматов, — межхозяйственную зону отдыха, и пусть она действует круглый год. Если молоко будет, мясо будет, остальным обеспечить нетрудно. Кстати, в горах можно найти участки, чтобы выращивать картофель, хотя бы для района.
— Вот и еще одна проблема, — произнес Ильхом.
— Проблем можно найти тысячу, — сказал Разыков, — все дело в том, как их решить, Ильхом Пулатович. Может быть, нам все-таки обождать с вашими предложениями, добросовестно выполнять утвержденные пятилетние планы, а? Ведь, если мы сейчас одобрим то, что вы говорите, завтра с нас и спрос будет соответствующий.
— Почему мы должны отказываться от того, что способны получить?
— Канительно все это!
— У русского народа существует пословица, Ахмат-ака, — сказал Ильхом, — «без труда не вынешь рыбку из пруда». То, что я предлагаю, предупреждал уже, потребует от каждого чулиабадца полной отдачи сил. Вполсилы, на мой взгляд, нет смысла ни работать, ни жить вообще!..
Спорили долго, казалось, этому не будет конца. Поскольку обсуждение было неофициальным, он предложил провести тайное голосование. Шесть человек проголосовали против.
…Ильхом с трудом поднялся с кресла и вышел на улицу. Ветер бушевал вовсю, нес мелкие песчинки и больно хлестал ими по лицу. Он пошел по тротуару, деревья по обе стороны которого поскрипывали, как при сильном морозе. Шел быстро. Прошедший день был для него неблагоприятным. Большая часть членов бюро не поддержала его, и это вызывало досаду. Он знал, что борьба предстоит трудная, и был готов к ней.
Как ни пытался Ильхом выйти из дому бесшумно, не удалось. Наверное, всегда так, чего больше всего не хочешь, то обязательно и случается. Возвращаясь из ванной в комнату, он в коридоре зацепил ногой за столик, на котором еще с позавчерашнего дня стояла мантышница — чудо, сооруженное из нескольких кастрюлек, надетых одна на другую, напичканных целой дюжиной дырявых деталей. Он купил ее, чтобы подарить соседке Ойдын-хола, да никак не мог выбрать время. Эта мантышница с грохотом полетела со столика, а части ее, звеня, рассыпались по коридору. От такого шума не только соседи через стенку, но и вся улица могла проснуться!
Удивительная она женщина, Ойдын-хола. Под стать своему имени — светлая. Такое у нее щедрое сердце, кажется, хватило бы на всех. Настоящее материнское сердце! Ее муж Ашур-ака работает джинщиком на хлопкозаводе. Сюда на целину он приехал, чтобы научить работать молодых, сначала в командировку, а затем так и остался. Заработок у него не так уж и велик, чтобы позволить себе
