на следующий день уехал в «Чегарачи», вскоре забрал и семью. До начала учебного года было полтора месяца, можно было и не спешить, но Ильхом понимал Таирова — человек, привыкший работать, не может сидеть без дела, безделье для него — самая страшная пытка. В его прежнем доме открыли детский сад на пятьдесят мест…
…Ильхом собрал мантышницу и водрузил на место, решив сегодня же найти время и вручить ее Ойдын-холе. Побрился, убрал постель, оделся. На дворе было уже совсем светло, но день ожидался ветреным, пыльным. В дверь постучала хола.
— Входите, — крикнул Ильхом, — открыта дверь! — Увидев ее, пошел навстречу: — Ассалом алейкум, холаджан!
— Салом, сынок! — ответила она, улыбаясь. Она стояла с дастарханом и чайником чая в руках. — Не рано разбудила вас?
— Что вы?! — рассмеялся он. — По-моему, сегодня роль петуха в этом доме выпала на долю первого секретаря райкома. Входите, пожалуйста!
— Разве? — вроде бы удивилась хола, ставя свою ношу на журнальный столик. — А я ничего не слышала, видно, и вправду старею.
— Упаси вас аллах от этого, вы еще так молоды!
— Спасибо, Ильхомджан! А то у Ашура-ака я из «кампыров» — старух не выхожу. Расстраиваюсь страшно!
— Кстати, здоров ли он?
— Слава аллаху, здоров, сейчас будет здесь. Сегодня он идет в первую смену, так что вместе и прогуляетесь до завода.
— А я вам вот что достал, — сказал он, поднимая мантышницу. — Теперь, надеюсь, у вас будет своя домашняя техника, а главное — манты!
— Спасибо, — произнесла она, разглядывая сооружение, — сколько же она стоит-то? Видать, дорогая, раз столько кастрюлек?
— Это мой подарок и никаких разговоров о деньгах! Иначе я перестану вас называть своей холой.
— Ну и мантами я вас угощу, пальчики оближете!
— Всегда готов! — воскликнул Ильхом, улыбаясь.
— Поздно пришли вчера?
— Да, дела срочные были, хола.
— Лолахон не звонила?
— Нет. Сейчас я сам позвоню им.
— Привет от нас передайте, скажите, что мы соскучились.
— Передам, хола.
— Мир этому дому, — громко дал о себе знать Ашур-ака. Он пожал руку Ильхому и спросил жену: — Чего это ты, кампыр, допрос тут устроила, там у тебя на кухне что-то шипит, как десяток змей.
— Вай, уляй, — спохватилась она, — шир-чай, видно, убежал. — Хола выбежала из комнаты.
— Вот видишь, — проворчал ей вслед муж, — не напомнил бы о твоих прямых обязанностях, двум уважаемым мужчинам пришлось бы идти на работу голодными. — Он сел в кресло, развернул дастархан, разломил лепешку и, разлив чай, подал одну пиалу Ильхому. — Прошу, товарищ секретарь!
Ильхом сел в кресло напротив. Приняв пиалу, поинтересовался, как идут дела на заводе.
— Джины крутятся, продукция идет, рекламаций нет. А что еще нужно рабочему человеку?
— Рабочему человеку, Ашур-ака, — ответил Ильхом, — все нужно, до всего должно быть дело. Он должен знать не только, как крутятся джины, но и что после этого получается.
— У нас пока неплохо получается. Вчера они накрутили квартальный план, с сегодняшнего дня завод работает в счет следующего. Качество продукции хорошее, ни одной рекламации пока не пришло.
— Поздравляю, Ашур-ака, — тепло произнес Ильхом. — Молодцы! Сегодня же райком партии и райисполком поздравят ваш коллектив официально.
— Вот это будет правильно, Ильхомджан. Кое-кто стал считать, что рабочим только деньги нужны. Заблуждаются. Вовремя сказанное теплое слово куда важнее, чем тридцатка в кармане.
— Верю. А вот у меня, кажется, забот на пять секретарей, голову почесать некогда.
— Помощников заставляйте шевелиться. У нашего директора как? За технику отвечает инженер, за то, чтобы вовремя отправить готовую продукцию, — заместитель по сбыту, за выпуск ее — начальники смен. И дело идет, как надо!
— Мои помощники тоже отличные ребята, — произнес Ильхом, — просто не успеваем, вернее, не научились успевать. Но это придет, я надеюсь.
— У директора тоже не всегда получалось, а потом пошло как по маслу. Работа руководителя все равно что новая джина. Сначала она тоже капризничает, а как притрется, держись. Через пару лет и забудете, что были какие-то трудности.
— Это не по мне, Ашур-ака, — признался Ильхом, — я хочу всегда иметь дело с трудностями, тогда и себя крепким чувствуешь.
— Я коммунист, — сказал Ашур-ака, — прислушиваюсь к разговорам на заводе, мотаю на ус. С тех пор, как вы пришли сюда, точно воздух сменился, дышать легче стало. Мы это по своим руководителям чувствуем. Спокойнее они стали, не нервничают. И дело стали требовать построже. Только одно замечание, если не возражаете?
— Вашими советами я дорожу, Ашур-ака, как отцовскими.
— Не приходилось вам быть рабочим?
— К сожалению, нет.
— Знаете, настоящий рабочий, пока не закончит одно дело, не возьмется за другое. Вы, иногда мне думается, хотите объять необъятное. Это, наверно, от молодости, она же всегда спешит.
— Может, и так, — согласился Ильхом, — я уже и сам немало думал об этом.
— Убежал все-таки шир-чай, — произнесла Ойдын-хола, появившись с двумя касами в руках. — Но вас накормить вполне хватит, ешьте, пока не остыло…
Ильхом и Ашур-ака вместе вышли из дома. «Афганец» превратился в настоящую бурю. Они шли молча, кивая на приветствия знакомых. Дойдя до перекрестка, откуда виднелись корпуса завода, Ашур-ака свернул вправо, приложив к виску, как солдат, руку.
— Хоп, — сказал Ильхом…
До начала рабочего дня было еще больше часа. В обычный, не такой сумасшедший, как нынешний, день он бы широко распахнул окна кабинета и досыта надышался свежим целинным воздухом. «Целинный — целебный» — слышал он от кого-то и считал, что утренняя свежесть, когда с поймы Амударьи веет прохладой, и воздух чист, как стеклышко, действительно целебна. Сегодня у него не было такой возможности, но он все же постоял у окна, поражаясь силе ветра и стойкости деревьев. Попросил телефонистку соединить его с Ташкентом. Трубку взяла Лола.
— Салом, родная! — поздоровался Ильхом.
— Ой, Ильхом-ака, вы в Ташкенте? — спросила она.
— Звоню из своего кабинета.
— А слышно, словно по городскому телефону.
— Это потому, наверно, что здесь «афганец» распутал провода линии. Как вы там?
— Нам что, как вы?
— Скучаю,
