Но слова ее полетели вдогонку — Кобяков уже отошел. Галя смотрела ему вслед, и непонятно было, что она думает.
Илья ругнулся в душе, чувствуя себя в чем-то виноватым.
— Галь, прости, что вмешался. Не знаю, как вырвалось. — И добавил резко: — Не нравится он мне! Видеть его не могу!
— Не знала я, что ты такой, — отчужденно сказала Галя. — Напрасно человека обидел.
И пошла к своим бетонщицам.
«Человека! — подумал Илья. — Такого человека обидеть — что тенятника убить: сорок грехов спишется».
Накануне бульдозер прошел всего метров триста, оставив за собой глубокий прямой след. Из черной торфяной земли торчали ободранные корни, по бокам валялись груды срезанного кустарника. Отсюда и начали рубку.
Першина расставила бригаду цепочкой, а бетонщицы, не теряя времени, принялись стаскивать выкорчеванный ивняк в запылавшие костры.
Илья оказался между Серегой Тепляковым и Генкой, Руки у него горели: хотелось показать, чего он стоит. Вот подойдет Першина, а у него изрядная площадка расчищена, пусть посмеет сказать, что он не умеет работать.
Поплевав на ладони, Илья размахнулся и ударил. Куст спружинил, топор отбросило назад. Илья озадаченно посмотрел на острое лезвие и стукнул еще. То же самое. Закусив губу, он со всего размаха ударил третий раз — топор опять отскочил, оставив едва заметную зарубку. С куста сыпались листья и сухие сучки. «Резиновый, что ли?» — с недоумением подумал он. Взял пониже и всадил топор глубоко в землю. Чертыхаясь про себя, он с остервенением стал бить куда попало. Куст наконец дрогнул, повалился. Тоненькая веточка полоснула по лицу, щеку зажгло, но Илья на такой пустяк не обратил внимания. Торжествуя, оттащил куст в сторону и принялся за следующий. С обеих сторон раздавалось мерное постукивание топоров. С трудом вырубив второй куст, довольный собой, Илья взглянул на Серегу и обомлел: тот уже каким-то чудом сумел расчистить довольно широкую площадку. Илья повернулся к Генке и присвистнул: сзади Генки тоже были навалены большие груды срубленного ивняка.
Илья засопел от досады и принялся за новый куст. Когда он его откинул назад, Генка еще продвинулся на несколько шагов. Серега в это время достал из кармана новенькой спецовки папиросы и неторопливо закуривал. «Это тебе не булки есть», — говорил его внимательный, чуть грустноватый взгляд.
«Свалюсь в изнеможении, а догоню Генку, — решил Илья. — Не может быть, чтобы я остался последним. Последнего и собаки рвут». Он не видел, как сзади появилась Першина, Стрельнула неодобрительным взглядом по сторонам. Серега, не докурив, поспешно погасил папиросу и только проворчал:
— Бригадир баба — и покурить некогда.
Першина даже не обернулась на его голос, ее заинтересовал Илья. Она отобрала у него топор, наступила ногой на куст и легонько размахнулась.
Подрубленный под корень куст хрустнул и повалился. Подошла к следующему, приловчилась — свалила с одного удара и этот.
— Так вот и делай, — посоветовала она. — А то танцуешь, как ворона вокруг навозной кучи.
Илья проглотил обиду, но совету внял: старался одной рукой прижать куст к земле, а второй рубил.
С боков и сзади трещали горящие ветки, поднимая к небу золотистые искры и пепел. От работы и горячего воздуха стало жарко. Илья сбросил пиджак, стер со лба пот и снова принялся за дело. Теперь, шаг за шагом, он приближался к Генке, работавшему молчаливо и сосредоточенно. Илья старался изо всех сил, но и Генка заметно спешил.
— Привет! — весело крикнул Илья, когда сравнялся. — Смотри, Генок, не лопни с натуги.
— Постараюсь, — ухмыльнулся тот. — Сам не сломайся, малыш.
Оставив топор, Илья оглянулся. Сзади образовалась широкая площадка, заваленная кустарником. Девушки не успевали сносить кустарник в костры, им помогали рабочие из бригады Першиной. Илья подумал, что Галя, словно нарочно, старается держаться подальше. Он так и не увидел ее. С их участка убирал сучья рыжий детина, которого Илья уже встречал в столовой.
— Ишь, навалили, — бурчал он себе под нос, — кабы за вами лошадь…
— Когда лошади нет, и осел — скотина, — сказал Генка.
Рыжий выпрямил могучую спину, пожевал губу, почуяв в Генкиных словах что-то обидное.
— Кто скотина? — подозрительно спросил он.
— Осел. Я же сказал, — пояснил Генка.
— То-то же, — успокоился рыжий. — Смотри у меня.
Першина объявила передышку. Ребята пошли к костру.
— А девчонки заработались, — сказала Першина, — надо бы крикнуть им.
— Я крикну, — попросил рыжий, усаживаясь поближе к огню.
— Давай, — разрешила Першина.
— Эй-еий! — заорал рыжий. — Отдыхать зовут!
— Ну и глотка, — восхитился Генка. — Смотри, воробей летел мимо — сдох.
— Где? Чего врешь? — встрепенулся рыжий, потом успокоился, стал рассказывать: — В нашей семье все большеротые. Косили в лугах, мамка куда-то ушла и — нет. Батя кричит: «Иван-н-а!» А она не отвечает. Говорю ему: «Дай я, я большеротее. Иван-н-а!» Далеко слышно, только эхо в лесу перекатывается…
Посмеялись. Илья устроился на ветках рядом с Генкой. Подошла Першина, и Генка подвинулся, уступая ей место. Она разрумянилась, волосы выбились из-под ситцевого платка. Взяв в губы шпильку, стала поправлять их.
Генка развернул пиджак, лежавший у него под боком, бережно вытащил затрепанную книгу и углубился в чтение.
— Как называется? — с уважением спросила Першина.
— «Приключения барона Мюнхгаузена».
Илья не сдержался, фыркнул.
— Ты чего? — обидчиво спросил Генка.
— Да так, — сказал Илья, пряча смеющиеся глаза. Он читал эту книжку лет десять назад и искренне считал, что она годится для самых маленьких.
— Так, — передразнил Генка. — Знаю, о чем подумал. Я и другие читаю. Недавно «Похвальное слово глупости» закончил. Соседка дала — все равно у ней без дела валялась, в печку хотела, а я попросил. Там мысли, которые тебе и во сне не снились. Я даже запомнил одно место: «Если тебя никто не хвалит, ты правильно поступишь, сам восхвалив себя». Здорово? И о Мюнхгаузене интересно. Не каждому удается так соврать. Способности нужны… Метелюга воет, ночь, а Мюнхгаузен в пути. Видит крестик — кругом бело. Ну и подумал, что кладбище это. Привязал лошадь к крестику, а сам рядышком лег спать. Ночью, однако, потеплело, снег растаял. Барон, когда проснулся, видит, что лежит около церкви, лошадь откуда-то сверху ржет. Поднял глаза и ахнул: лошадь висит, привязанная за уздечку, на самом церковном кресте. Не каждый сумеет так соврать, — повторил Генка.
Першина сказала:
— Правильно. Если уж врать, то так, чтобы было интересно и чтобы сразу можно понять, где вранье, а где правда. А вранье без выдумки — обычное очковтирательство, плохое вранье.
Илья слушал, приглядывался к каждому, оценивал. Больше всего интересовала его Першина — грубоватая, прямая в оценках и, видимо, неудачливая в личной жизни. Не зря же она говорила тогда ласточке: «Закрутилась ты, как я, горемычная».
Одна за другой подходили к костру девушки, а Гали все не было. Илья не вытерпел, пошел искать ее.
Она стояла возле небольшой березки, прислонившись спиной к стволу, и смотрела на геодезистов, работавших неподалеку у ручья. Илья видел, как Кобяков с тетрадкой в руке перемахнул через ручей и быстро пошел к ней. Презирая себя, Илья тоже прибавил шагу.
Они подошли к девушке почти вместе, оба натянутые, хмурые. И доли самоуверенности не было на красивом лице Кобякова.
— На огонек к вам, — сказал Кобяков, обращаясь к Гале. — Если разрешите, конечно.
— Что ж, места хватит, — сказала Галя с неестественной бодростью. И это оживление больше всего огорчило Илью: «К чему она так?»
— У нас, изыскателей, профессия не очень благородная — все одни, все вдали, вот к людям и тянет, — сказал Виталий, извиняясь тем самым за свою настойчивость. И, чувствуя, что его слушают, продолжал: — Здесь еще что, не работа — одна радость. А вот когда в тайге, звери и птицы — единственные собеседники. Ни новой книжки, ни даже песенки по радио. Не очень приятно, особенно без привычки. Говорят, это романтика. Какое! Поработаешь лет двадцать и безнадежно устареешь — жизнь далеко уйдет… Обидно, не правда ли? Где-то все кипит, разгораются страсти, а твой удел — одно и то же, одно и то же. Но и то верно: попадешь после долгой командировки в город — все кажется раем, впечатления впитываешь куда острее. Потому и люблю свое дело. Со школьной скамьи хотел стать изыскателем, не отказываться же теперь.
Галя слушала, мечтательно улыбалась. Видимо, представляла себе и тайгу, где затерялась горстка людей, и Кобякова, вернувшегося после долгой командировки в город. Это была другая жизнь, совсем не схожая с ее жизнью, — красивая, полная лишений, требующая большого мужества. И совсем уже по-другому взглянула она на Кобякова — ласково, ободряюще: пусть он что-нибудь еще расскажет.
