Есть такая партия!
А ребята, конечно, расхрабрились. Отбившись от кулацких атак на колосковом поле, они теперь искали драки в самом селе, чтобы все увидели их силу. И вот случай представился.
В воскресенье, после первого обмолота, все село угощалось хлебами и пирогами из муки свежего помола.
Накануне Данилкиной бабушке ужасно захотелось ушицы поесть, ну так захотелось — беда. Взмолилась она: поймай да поймай рыбки. «Либо, — говорит, — я должна, поев ушицы, совсем поправиться, либо это мне перед смертью так хочется».
Вот канительная старуха — то ей медку, то рыбки.
Обсудили этот вопрос ребята. Некоторые говорили:
— Зачем нам со старой возиться, все равно она хворая, бесполезная.
Накануне спрашивали они Ивана Кочеткова, чем должна заниматься пионерская партия, и он сказал:
— Делайте все, что полезно Советской власти.
Ну, какая же польза может быть от больной старушки, которая весь век господам да попам прислуживала?
— Брось ты ее, Данилка, переходи в сельсовет, будешь в сторожах жить, каморку тебе дадут.
А Данилка не согласился.
— Нет, — говорит, — хотя она вроде и бесполезная бабушка, а мне ее чего-то жалко. Брошу — совесть замучает. Пойду я все-таки наловлю ей рыбки. Подумаешь — велико дело поймать на уху десяток окуней. Сесть на хорошее место, и на заре в одночасье наловишь.
Настроив удочки, решил он пойти обловить заказное место Алдохиных омуток под большой ветлой. И попросил:
— Если меня будут бить, вы, ребята, не оставьте.
Ребята насторожились — разозлятся Алдохины, если застанут Данилку на своем рыболовном местечке, и, конечно, попытаются отлупить. Вот тут и можно будет дать им отпор. Велели Данилке повязать красный галстук. И как только нападет кулачье — подать сигнал свистом. Данилка так и сделал. Уселся рыбачить под старинной ветлой, на самом любимом месте Алдохиных, повязав красный галстук. Думал, он принесет счастье.
Окуни ловились как нанятые. Так наживку и хватали, так на крючок и лезли. Заря кончилась, солнце взошло, пригрело — не унимается клев. Данилка в тени ветлы притаился и таскает одного за другим. Что ни окунь, все толще, все больше.
И в это время, заспавшись после пирогов, пришел побаловаться удочкой попович Толька. Один он не ходил — с ним его дружок Алдохин Мишка.
— Ну ты, больной, с нашего места долой!
А Данилка так разошелся, таскает рыбку за рыбкой и приговаривает, дразнясь:
— Окунек ли плотвица, все моей бабке ушица!
Попович рот разинул, откуда такая храбрость? А Мишка, слова не говоря, вырвал у Данилки удилище, трах его об коленку. Переломил — и в воду. Хвать с него шапчонку — и ее в омут. И ждет, что он сейчас заревет и, размазывая слезы, прочь побежит.
Но Данилка-болилка и не подумал плакать, даже не напугался, он заложил два пальца в рот да как свистнет!
И тут же отозвалось глухой дробью то самое ведро, которое видел Мишка на колосковом поле. Заиграл коровий рожок тревогу, и кулачонок, почуяв недоброе, заорал, призывая родню на помощь:
— Наших бьют!
Сбежалось несколько кулачат, побросав свои забавы.
Смотрят, выступает из-за высокого конопляника партия ребят в красных повязках и под знаменем. Ну, как войско!
Степан в коровий рожок трубит, Павлушка в старое ведро дубасит, Урван красным знаменем размахивает. А дед Кирьян, любитель мальчишеских драк, вдоль плетней за ними поспешает, несмотря на хромоту. И командует:
— Ать-два! Левой, правой!
Подошли к старинной ветле, стали строем. Степан-чурбан выходит вперед и говорит:
— Кто нашего товарища обидел? А ну, живо — отдать ему удочку! Вернуть ему шапку!
Обидчики заупрямились. А Степан как скомандует:
— Кто шапку бросал, тот за ней и плавай! Раз, два — взяли!
Не успели кулачата оглянуться, как Мишка, подхваченный множеством рук, взлетел над берегом и хлопнулся в речку. Хотели за ним и Тольку-поповича спустить, но он взмолился:
— Ребята, не кидайте! Я же во всем новом! Я Данилке свою удочку отдам.
Посмеялись босоногие мальчишки, глядя на его глаженые брючки, фасонные башмачки. Им терять нечего — явились, как и всегда ходили, кто в чем. А все кулацкие мальчишки разрядились ради праздника. Когда Мишка вылез из-под берега, смешной, как мокрый кот, его защитники в драку не сунулись, пожалев портить свои сатиновые пиджаки, новые суконные картузы, лаковые сапожки.
Стыдно им, побежденным, и уходить, кричат:
— Чур, по праздникам не драться, чистую одежду не рвать!
— Ладно, — смеется Степан, — чур так чур. С этого дня ребят в красных галстуках не смей трогать! А кто нас затронет, тому и в будни и в воскресенье мы всыплем!
— Кто это «мы»?
— Пионеры!
— Это кто такие?
— Есть такая партия! — крикнул Степан и затрубил в коровий рог: «Слушайте все».
Гордые своей победой, ребята зашагали к деревне. Шумит над ними красное знамя, гремит под палками старое ведро, играет рожок. Степан Надул щеки, даже красные стали.
Малыши за строем бегут, собаки брешут. Старухи на завалинках крестятся; молодые бабы смеются:
— Ишь красные чертенята!
А ребята ходят по селу и не знают, куда применить свою силу, чего бы еще такое выдающееся сделать?
Остановились передохнуть. Урван и говорит:
— Пошли старую барыню пугать!
Это было излюбленное занятие озорных ребятишек.
Подкрадутся, бывало, к поповскому саду и высматривают через ограду, где старая барыня таится?.. Ага, вот она, на скамеечке под рябиной. Сидит и вяжет одну и ту же варежку. Свяжет — распустит, снова свяжет. И никогда не кончается ее синий шерстяной клубок. Бережет она его больше всего на свете. Это все, что осталось у барыни от всех ее богатств. Говорят, когда она из пожара с одним этим клубком выскочила, так с досады сумасшедшей стала.
С тех пор неразменным клубком и тешится.
Закричит она, затрясется, расплюется, если сделать вид, что хотят у нее клубок похитить, концом удочки его подцепить.
Но разве это занятие для такой силы, какая появилась у партии? Нет, надо чего-нибудь по плечу, по размаху.
Подумали ребята, подумали и отправились в школу.
Решили там письмо в Москву в журнал «Барабан» написать. Письмо было такое: «Пионерскую партию организовали. Шагать под барабан научились, галстуки повязали, колосков много собрали, кулачат крепко вздули, а чего дальше делать, не знаем.
Нет у нас вожатого. И потому требуем — даешь!»
И подписались все подряд.
Такое же письмо вскоре полетело в Москву — на этот раз от сельских коммунистов.
Вначале Иван Кочетков над проделками ребят только шутил да посмеивался. К тому же и некогда ему было, главным делом занимался — хлеб убирал. А теперь задумался и сказал Тимофею Шпагину:
— Надо с нашими ребятами что-то делать. Дальше им одним действовать нельзя, не то получается направление.
Надо добиваться для них вожатого.
— Какого там вожатого, у нас учительницы-то нет.
Время к осени, а школа пустым ульем стоит, сердце томит.
Ребят много, а учить их некому, просто беда! — сокрушался Тимофей.
Да, не везло метелкинской школе с учительницами.
Приезжали в село на эту должность все больше поповны.
Вот и последняя, Калерия Валерьевна, тоже поповой дочкой была. Привередливая такая, ребят не любила. Брезговала. Бывало, войдет в класс и давай из шипучего пузырька с резинкой на учеников духами прыскать.
— Ах, ах, — говорит, — от вас деревенские запахи, я не могу, у меня голова кружится.
Ну и как только посватал ее молодой поп из дальнего прихода, так она за него замуж выскочила и удрала из школы в другое село. Да мало того, стекла для своего нового дома из школьных окошек повынимала и увезла.
«Я их за свой счет вставляла, — говорит. — Все казенные стекла ребятишки давно перебили, так что эти теперь все мои!»
И это уж не первая такая. Как появится молоденькая учительница, так либо за поповского сына, либо за кулацкого замуж выскакивает, и опять школа сирота.
Рассердились метелкинские мужики, составили приговор: чтобы не посылали им больше учителей в юбках, потребовали учителя в штанах! Над сельским приговором в уезде посмеялись: «Подождите, пока выйдет мода носить барышням штаны. У нас все учительницы в другие школы отданы».
И вот решил выправить это дело Иван Кочетков.
Зашел он в школу, посвистал в ее пустых стенах, посвистал да такое письмо в Москву жене Ленина, самой Крупской, написал, что едва в конверт уместилось.
— Ну, — говорит Тимофею, — была не была, а уж я все откровенно Крупской объяснил. Она ведь школьными делами ведает. Я в выражениях не стеснялся… насчет поповых дочек. Подписался полностью и указал номер партбилета. Сердитесь, говорю, не сердитесь, Надежда Константиновна, но барышень нам не присылайте… Описал все про наших свободных ребят, которые не знают, что делать без вожатого. Все, все написал. Даже про хороший урожай. И про то, что село наше хлебное, мы учителя сами прокормим.
