Он ушел обратно в спальню. Дети разошлись, Елена Матвевна в хлопотах о нем забыла и чаю не принесла. Так Петр Петрович и просидел в спальной до вечера, когда уже смерклось, и вернулись дети, и стали накрывать в столовой стол для гостей. Тогда в спальню вбежала Елизавета и изумленно спросила:
— Ты что это, папа, один сидишь?
Петр Петрович помолчал, потом поднялся со стула и ответил, стараясь придать веселость своим словам, но голос его все-таки чуть дрогнул:
— Да нет, ничего, задумался.
И будто извиняясь, и вместе с тем спрашивая, и, может быть, волнуясь за ответ, он прибавил:
— Стар, должно быть, стал…
— Ну, что ты, — уверенно воскликнула Елизавета, — да ты у нас всех молодых за пояс заткнешь!
Она подхватила его под руку и вывела в столовую. Там он уже совсем отошел и улыбался даже шире обыкновенного.
3. ЧЕРКАС ЗАКАНЧИВАЕТ ПРАЗДНИК ПЛЯСКОЙ
Граф. Так это я вам дал пощечину?
Керубино. Мне?
Фигаро. Ваше сиятельство, он получил ее на моей щеке.
Бомарше
День был жаркий, воскресный, двенадцатое июля по новому стилю, охотничий праздник. К вечеру, однако, жара настолько спала, что ни в какой мере не могла помешать аппетиту гостей. А гости прибывали с такою же точностью во времени и в том же порядке, в каком они являлись на службу. Так, первым был введен в столовую бухгалтер Евин. Едва подойдя к ручке хозяйки, на минуту показавшейся из кухни, и поздравив ее, он схватил руку Петра Петровича и сказал:
— Петр Петрович, желаю здравствовать и процветать, как в семье, так и на службе — до любой сверхурочной нормы. А Кочеткова нет?
Петр Петрович с Евиным расцеловался и широко улыбнулся.
— Нет, — ответил он, — Кочетков тут. На кухне сидит.
Евин ударил себя руками по бедрам.
— И тут опередил! Ведь хотел я на четверть часика раньше прийти, да неудобно, думаю, к семи звали. А он уже тут. Разрешите мне, Петр Петрович, на кухню пройти.
Петр Петрович разрешил и сам повел гостя на кухню. Там, действительно, на табурете восседал Кочетков, перед ним стоял графинчик. Уминая нарочно для него приготовленный пирог, он вежливо разговаривал с Дашенькой и приподнимался, если Елена Матвевна вставляла словечко в их беседу. Когда Петр Петрович и Евин вошли в кухню, он встал, а Елена Матвевна всплеснула руками.
— Петр Петрович, куда же ты гостя привел? Кто это гостей на кухню водит?
Но Евин, мимоходом вежливо улыбнувшись хозяйке, подошел прямо к Кочеткову и сказал:
— Знаешь, Кочетков, ты уж, пожалуйста, и умереть раньше меня не забудь. Хоть за полчасика до меня умри и пошли гонца ко мне, чтобы предупредили. А я уж буду знать: вот теперь и мне самая пора на тот свет.
Кочетков прыснул, и притом так громко, что Дашенька даже вскрикнула, а он сам закрыл лицо рукою. Евин, довольный произведенным впечатлением и общим смехом, не стал дожидаться ответа от курьера и вышел из кухни вместе с Петром Петровичем.
В дом сейчас же ввалились Райкин и Геранин и, прежде чем войти, долго возились в передней. Они пришли с целою поклажей. Мандолину и гармонию они скромно оставили в прихожей до послеобеденного музыкального выступления. И все-таки в столовую они явились с полными руками. Они считали Петра Петровича своим покровителем и потому натащили подарков, завернутых в таинственные бумажки, каждому члену семьи.
Не успели присутствовавшие рассмотреть подарки и надивиться вдосталь изобретательности молодых людей, и только-только скупой Евин успел заметить, что он тоже хотел явиться не с пустыми руками, однако день праздничный и он ничего не мог приобрести, — как звонок затрещал беспрерывно, и один за другим появились Петракевич, Лисаневич и Язевич.
Петракевич поздоровался мрачно, отрывисто и сел в угол. Лисаневич поздравил всех по очереди и у каждого осведомился, как они себя чувствуют и какое мнение составили о сегодняшней погоде. Язевич, увидав накрытый уже стол, плотоядно улыбнулся и, вспомнив, что ему полагается быть язвительным, стал давать комментарии к подаркам.
— Палка, Петр Петрович, — это вам не иначе, как на нас. Теперь чуть что, сейчас берите палку в руки и ею же лупите Райкина и Геранина за несознательность. А уж портфель этот имеет цель такую ясную, что всякий может догадаться: это вам, Петр Петрович, чтоб любовные письма собирать.
— А вы, Язевич, имеете цель столь же определенную: поскорее дорваться до пирога, — сказал Ендричковский, как-то неожиданно выросший в дверях. — Петр Петрович, поздравляю вас и желаю вам на общую непритворную радость по крайней мере прожить еще пятьдесят пять.
Петр Петрович испытывал искреннее удовольствие от подарков и поздравлений и одобрительно смеялся каждой шутке. Только когда вошел Ендричковский, ему на секунду стало как-то не по себе. Но это ощущение мгновенно прошло, и он даже не подумал о причине его.
Графинчики выстроились на столе в таком скромном и лукавом порядке, что, казалось, поддразнивали и подзадоривали. Огромный пирог с поджаристою коркой благоухал и лоснился. Селедка простая и селедка маринованная пыжились друг перед другом, одна — естественною красотой и блеском, другая — искусною маскировкою под деликатес. Пышною цветочною клумбой возвышался посередине винегрет, — по части винегретов была Елена Матвевна такая мастерица, каких и не видано. Смешать всю эту зелень, низменную порой, как картофель и свекла, и прибавить соли, перцу, уксусу и масла так, чтобы не пропал вкус маленькой горошины и чтобы ни одна составная часть не заглушила не только вкуса, но и аромата другой, было искусством, граничащим прямо с гениальностью. Чистенькие, блестящие, будто лакированные, будто луч солнца упал на них, красовались, купаясь в соусе и ныряя под лавровый лист, как болотные кувшинки под свои листья, грибки. И, конечно, не были забыты стройные, крепкие огурцы в рассоле с укропом. Студень блистал матово и скользко, а запах хрена раздувал ноздри. И розовела нежностью девичьего румянца домашняя солонина. А на кухне что-то еще шипело, варилось, струило свои ароматы в воздухе, а жарившийся лук трещал от восторга, как зимою — дрова.
От нетерпения у гостей руки сами терлись друг о друга, а у Язевича даже пот выступил на лбу. Но все понимали, что необходимо ждать тов. Майкерского, и только украдкою поглядывали на часы. И когда раздался звонок, все кинулись к двери, но разочарование было так велико, что с вошедшею подругой Елизаветы, Маймистовою, почти не поздоровались. Только Петр Петрович снова испытал отчего-то такое же ощущение, как при входе Ендричковского, и так же быстро об этом позабыл.
И, наконец, тов. Майкерский явился. К ручке он, правда, не подходил, потому что ручку считал буржуазным предрассудком, но приветствовал всех с необыкновенною любезностью и извинился, что пришел без супруги (а сотрудники знали, что он всегда является без супруги, и ходил слух, что он не считает для себя удобным вывозить супругу в свет, потому что она — женщина очень простая и могла бы оконфузить супруга разговором, а кроме того, оказавшись женою столь значительного лица, она полюбила пестро одеваться и несколько задирать нос, что опять-таки тов. Майкерскому было неудобно, — как бы то ни было, однако, женатые сотрудники и своих жен не брали туда, где могли встретить начальника). Тов. Майкерский торжественно вручил Петру Петровичу подарок — огромный красный карандаш и при этом сказал:
— Я заметил, что вы, Петр Петрович, каким-то огрызком расписываетесь на накладных. Это как-то напоминает купеческий лабаз. А в государственном учреждении все должно быть доброкачественное. А карандаш, обратите внимание, товарищи, советского производства. Что ни говори, подымается производительность у нас.
С этим все согласились. Тов. Майкерский увидал Ендричковского и не преминул сказать ему, усаживаясь за стол:
— Что, Ендричковский, сюда-то вы раньше меня пришли, поторопились, не то что на службу?
На что Ендричковский немедленно возразил:
— Так ведь сюда-то трест не по дороге, тов. Майкерский. И опять-таки праздник, не к чему и заходить.
Тов. Майкерский окинул стол взглядом и слегка нахмурился. Ему показалось, что слишком много наставлено на столе, если принять во внимание скромный бюджет сотрудников распределителя. Такое изобилие рождало легкую тревогу в его подозрительном сердце. Но разглядев, что все блюда приготовлены дома, и вспомнив, что Петр Петрович получает оклад по высшей ставке тарифной сетки, как незаменимый специалист, тов. Майкерский успокоился и разрешил налить себе рюмку водки, убедясь, что водка — государственной монополии. Он выпил и обвел глазами стол.
— Отчего же я не вижу Кочеткова? — спросил он, закусив грибком.
— Кочетков на кухне, — ответил Петр Петрович.
