Полицейский подержал в руках бумагу, внимательно оглядел лиловую расплывчатую печать и с сомнением проговорил:
— Это русская бумага.
— Да. Но она действительна повсюду, — невозмутимо заверил его Драбкин. — Если хотите, можете запросить своих властей и проверить.
Уверенный голос Драбкина подействовал на полицейского. Он вернул бумагу и еще раз дружелюбно улыбнулся Омрылькоту.
Не успел он уйти, как в палатку ввалился мистер Томсон, «первый друг» чукотского и эскимосского народов, как называла его не лишенная иронии местная аляскинская печать.
— Господа! — высокопарно произнес он, делая страдальческое лицо. — Вы меня глубоко обижаете. Почему не сообщили мне о своем приезде? А сейчас собирайтесь. В местном отеле вам приготовлены номера. Вы должны отдохнуть, мистер Сорокин и мистер Драбкин. Вы не имеете права отказываться, ибо нарушаете постановление мэра города Нома, который не разрешает ставить палатки на пляже.
Сорокин и Драбкин переглянулись.
Омрылькот был несколько озадачен. Мистер Томсон никогда не приглашал ни его самого, ни его земляков в гостиницу, которая предназначалась здесь только для белых. Ясно было, что все почести адресованы учителю и милиционеру.
— Пойдемте, дорогие друзья! — Томсон обратился и к остальным.
На автомобиле мистера Томсона переправились в отель — небольшое двухэтажное здание в центре города. У входа горело несколько электрических фонарей, освещающих витрину парикмахерской. В дверях радушно улыбались два кавказца — парикмахер и старый знакомый Магомет Ахметов.
— Большевики! — услышал за своей спиной Сорокин.
Всем отвели по небольшой комнате. В номере у кровати стоял пузатый комод со множеством ящиков, на нем — жестяной эмалированный таз и кувшин. Сорокин долго искал рукомойник и, не найдя его, решил уже ложиться так.
— Рукомойников у них нет, — злорадно сообщил вошедший Драбкин. — А еще Америка! В тазике моются…
— Как это в тазике?
— Вот так… Наливают воду и моются… в грязной, — пояснил Драбкин. — Черт знает что!
— У всякого народа свои обычаи, — заметил Сорокин. — Меня другое заботит: мы все время сотрудничаем с буржуазией.
— В каком смысле? — насторожился Драбкин.
— В Улаке нашими первыми помощниками оказались Омрылькот и шаман Млеткын, а тут — торговец Томсон.
— Это верно, — вздохнул Драбкин. — Но, с другой стороны, в нашем положении это вроде нэпа. Если смотреть в корень, то мы заставляем их работать на Советскую власть.
Сорокин с благодарностью посмотрел на друга. У Драбкина было прямо-таки природное классовое чутье, которое его пока еще ни разу не подводило.
— Давай-ка ложиться спать, — посоветовал Драбкин, — завтра у нас трудный день.
Мистер Томсон появился в гостинице с утра, выбритый, благоухающий. Он пригласил гостей спуститься вниз, где для них был накрыт стол: яичница с беконом, кофе, поджаренный хлеб, отливающее янтарем сливочное масло. Да, это не утреннее чаепитие в Улаке с плоской пресной лепешкой и куском черного моржового мяса.
— А где наши спутники? — спросил Сорокин.
— Они в гостях у своих соплеменников, — улыбнулся американец. — Пусть это вас не заботит. Они хорошо устроены и даже отказались ночевать в своих номерах.
— И все же их надо найти.
— Они скоро явятся, — заверил Томсон. — Не правда ли, яичница превосходная?
Драбкин молча кивнул.
— Она сделана из специального порошка, — пояснил мистер Томсон. — Было бы глупо возить сюда куриные яйца, но в нашей стране нашлись предприимчивые люди, которые придумали способ изготовления яичного порошка.
Томсон привстал и из фаянсового молочника налил в чашку Драбкина молоко.
— И молоко из порошка? — с улыбкой спросил Драбкин.
— Разумеется.
Это было неслыханно, но ни Сорокин, ни Драбкин не выказали удивления, хотя притворяться перед Томсоном не было смысла — торговец не хуже их знал положение дел на Чукотке.
— Итак, вы приехали купить карандаши и тетради, — закурив трубку, наконец заговорил о деле Томсон.
— Да, — ответил Сорокин.
— Друзья, вы напрасно меня опасаетесь… Скажите честно — вы и впрямь хотите приобрести этот товар?
Сорокин удивленно посмотрел на Томсона.
— Почему вы в этом сомневаетесь?
— Видите ли, — Томсон погасил игравшую на губах улыбку, — я встречал многих начинающих деловых людей. Я отдаю должное вашей изобретательности: нет надежнее прикрытия, чем благотворительность или цели народного просвещения. Но меня-то вы не проведете… Я долго сотрудничал с торговым домом Караевых, и они научили меня не только русскому языку… Вы можете быть откровенны со мной. Я признаю за вами право приоритета в делах на вашей земле, но поле деятельности там настолько обширно, что тесно нам не будет. Надеюсь, мы договоримся… — и Томсон снова заулыбался.
Драбкин умоляюще посмотрел на Сорокина, но тот только развел руками:
— Ничего не понимаю…
Томсон аккуратно положил дымящуюся трубку на край стола и наклонился к Сорокину:
— Будем торговать вместе!
— Как — торговать? — удивился Сорокин. — Главная паша задача — открыть школу и начать обучение грамоте. Для этого нам нужны тетради и карандаши. Мы приехали сюда, чтобы купить…
— Значит, не хотите со мной сотрудничать? — прервал его Томсон. — Между прочим, Россия с Америкой заключила конвенцию по закупке пушнины на побережье Чукотки. Исключительное право на эти торговые операции от мыса Чаплина до Энурмина принадлежит нашему торговому дому. — Томсон сказал это довольно жестко, потом помолчал немного и вновь широко улыбнулся: — Друзья мои, рад сообщить, что ваши дела почти улажены. Осталось только оценить пушнину…
— Ну что ж, не будем откладывать, — сказал Сорокин. — Мы бы хотели сегодня отплыть домой.
— О'кей! Пойдемте со мной.
Склад торгового дома находился на соседней улице. Там и повстречали улакцев. Все они, кроме Тэгрына, были заметно навеселе, тут же на ящике стояла бутылка виски, и каждый, кто хотел, время от времени прикладывался к ней.
Омрылькот встретил русских радостно.
— Вот друг! — сказал он, показывая на огромного рыжего мужчину в синем комбинезоне. — Карпентер. Революция его выселила с нашего берега, разлучила с семьей, но он хранит верность нашему народу…
«Огненная жидкость» явно развязала язык Омрылькоту, но договорить он не успел: Млеткын, зло сверкнув глазами, что-то крикнул ему по-чукотски, и старик умолк, запив виски, неожиданно вырвавшиеся слова.
Карандаши были отличного качества, но самое удивительное: сделаны они были в России на фабрике американского предпринимателя Хаммера.
— Карандашики-то наши, — шепнул Драбкин Сорокину.
С тетрадями дело обстояло хуже — вместо них пришлось взять блокноты, записные книжки и даже несколько десятков толстенных амбарных книг с графами для доходов и расходов.
— Есть несколько коробок стальных перьев, — сообщил Карпентер, — и четыре бутыли чернил.
— И это возьмем! — решительно заявил Сорокин.
Когда подсчитали расходы, оказалось, что пушнины привезли слишком много. И Драбкин передал Томсону столько шкурок, сколько требовалось, чтобы оплатить покупку письменных принадлежностей.
— Вы что — хотите все это везти обратно на Чукотку? — с удивлением спросил Томсон.
— Да, — ответил Драбкин.
Торговец с недоумением посмотрел на него.
— Но это же нелепо: вы можете взять другие товары… Насколько я знаю — шкурки будут лежать без движения по крайней мере до начала навигации. А может случиться и так, что пароход не зайдет в Улак. Лучше…
— Нет, — решительно заявил Драбкин. — Пушнина — достояние Советской республики.
Не только мистер Томсон, но и все остальные удивились такому странному решению милиционера.
К отходу вельбота на берег приехал мистер Томсон. Каждому он вручил подарки: аккуратно запакованные картонные коробки.
— Желаем вам приятного и благополучного путешествия, — сказал на прощание Томсон.
Карпентер передал через Омрылькота подарки своей семье. Пожилой торговец был угрюм и неразговорчив. Видно, его что-то мучило.
Наконец вельбот отошел от берега и взял курс на выход из залива Нортон.
К полудню берега Америки остались призрачной синей полосой, и, глядя на них, Сорокин думал о том, что вся эта поездка — странное и неправдоподобное приключение, которое может только присниться. Разве мог он предположить, что его деятельность на ниве просвещения начнется с этих полузаконных торговых операций?
7
Рифы у нуукэнских берегов с кипящим белым прибоем напоминали сказочных морских зверей, купающихся в холодной воде.
Сорокин всматривался в унылые берега, в жилища, вбитые в каменный склон.
